— Спасибо.

Посетитель начал раскладывать вещи по карманам, и тут Нуньес заметил на кончиках пальцев его больной руки татуировки: корону на указательном и звезду на большом. «Нынче все делают себе наколки», — подумал он. Хотя подушечки пальцев — уж очень чувствительное место.

— Больно было?

Здоровяк посмотрел на пальцы и хохотнул:

— Меньше, чем вы думаете!

— Везет, — сказал Нуньес. — Моя жутко болела. В учебке мне накололи на спине русалку.

— Русалку? — усмехнулся бритый.

— Ну да, — смутился Нуньес. — Ошибки молодости…

— Понимаю. Я в молодости тоже совершил ошибку — теперь каждое утро просыпаюсь с ней в одной постели!

Они посмеялись, и бритый ушел.

«Прямо детская игра», — подумал Малах, проходя мимо охранника к эскалатору. Попасть в Капитолий оказалось на удивление просто. Сутулая спина и выпирающий живот изменили его облик, а крем скрыл татуировки на лице и руках. Но самой гениальной находкой была перевязь, в которую Малах спрятал очень важный предмет — его-то и нужно было пронести в здание.

«Подарок единственному человеку на свете, способному помочь мне найти желаемое».

Самый большой музей в мире, оснащенный по последнему слову техники, — одна из наиболее оберегаемых тайн на планете. В нем больше экспонатов, чем в Эрмитаже, музее Ватикана и музее «Метрополитен», вместе взятых. Несмотря на столь богатую коллекцию, очень немногим доводилось попасть за тщательно охраняемые стены.

Расположенный сразу за городом, по адресу Силвер-Хилл-роуд, 4210, музей представляет собой массивное зигзагообразное сооружение, состоящее из пяти соединенных между собой отсеков — каждый отсек длиннее футбольного поля. Сразу и не скажешь, что за голубоватым металлическим фасадом кроется столько странного: шестьсот тысяч квадратных футов загадочного мира, в котором есть «мертвая зона», «мокрый отсек» и больше двенадцати миль стеллажей для хранения экспонатов.

Подъезжая в белом «вольво» к главным воротам музея, Кэтрин Соломон была сама не своя.

Охранник улыбнулся:

— Смотрю, вы не футбольная фанатка, мисс Соломон? — Он убавил громкость телевизора, по которому показывали предматчевое шоу.

Кэтрин натянуто улыбнулась:

— Сегодня воскресенье.

— Ах да! У вас же встреча.

— Он здесь? — с тревогой спросила Кэтрин.

Охранник заглянул в бумаги.

— В журнале не отмечался.

— Наверно, я рано приехала.

Кэтрин приветливо махнула охраннику и поехала по извилистому подъездному пути к своему месту на маленькой двухъярусной парковке. Она собрала вещи и напоследок взглянула на себя в зеркало заднего вида — скорее по привычке, чем по необходимости. Кэтрин Соломон унаследовала от предков здоровую средиземноморскую кожу, и даже в пятьдесят лет цвет лица у нее был ровный и смуглый. Она почти не пользовалась косметикой и никогда не укладывала густые черные волосы. У Кэтрин, совсем как у ее старшего брата Питера, были серые глаза и стройное, аристократическое телосложение.

«Вы прямо близнецы», — часто говорили им.

Их отец умер от рака, когда Кэтрин было всего семь лет, и она почти его не помнила. Брат, которому к тому времени исполнилось пятнадцать, начал свое восхождение к статусу семейного патриарха куда раньше, чем ожидалось. Впрочем, он добился этого положения с присущим всем Соломонам достоинством и силой духа. По сей день Питер заботился о Кэтрин так, словно они все еще были детьми.

Поклонники у Кэтрин не переводились, но она так и не вышла замуж. Спутником ее жизни стала наука — она приносила больше радости и удовлетворения, чем любой мужчина. Кэтрин ни о чем не жалела.

Не так давно о выбранной ею области знаний никто не слышал, но в последние годы ноэтика стала открывать новые двери к постижению тайн человеческого разума.

«Наш скрытый потенциал воистину безграничен».

Кэтрин написала две книги о ноэтике и стала ведущей фигурой в этой загадочной области, однако ее последние изыскания, пока не опубликованные, обещали сделать ноэтику темой международных научных дискуссий.

Впрочем, сегодня наука мало волновала Кэтрин. Днем она получила весьма тревожное известие о старшем брате. «Не может быть, не может быть», — мысленно повторяла она всю дорогу.

На улице моросил мелкий дождь. Кэтрин быстро собрала вещи и уже хотела выйти из машины, когда зазвонил мобильник.

Она увидела номер звонившего и перевела дух.

Затем убрала волосы за уши и села поудобнее.

В шести милях от нее Малах шел по коридорам Капитолия, прижимая к уху мобильный телефон.

— Да? — ответила женщина.

— Нам нужно встретиться еще раз, — сказал Малах.

После долгого молчания собеседница поинтересовалась:

— А в чем дело?

— Я кое-что узнал.

— Говорите.

Малах сделал глубокий вдох.

— То, что, по мнению вашего брата, спрятано в Вашингтоне…

— Продолжайте.

— …можно найти.

— Вы хотите сказать… оно существует?! — потрясенно уточнила Кэтрин Соломон.

Малах улыбнулся:

— Порой легенда, выдержавшая испытание временем… выдерживает его не случайно.

— А ближе нельзя подъехать? — неожиданно разволновавшись, спросил Роберт Лэнгдон. Водитель остановил машину на Первой улице, почти в четверти мили от Капитолия.

— Увы, нет, — ответил он. — Национальная безопасность. Машины к достопримечательностям не подпускают. Извините, сэр.

Лэнгдон посмотрел на часы и встревожился: без десяти семь. Их задержали строительные работы вокруг Эспланады, и теперь до выступления оставалось всего десять минут.

— Погода меняется, — сказал водитель, открывая профессору дверь. — Вы бы поторопились. — Лэнгдон вынул бумажник, чтобы дать водителю на чай, но он только отмахнулся. — Тот, кто вас пригласил, уже заплатил щедрые чаевые.

«Как это похоже на Питера», — подумал Лэнгдон, собирая вещи.

— Ну, спасибо большое.

Первые капли дождя начали падать на землю, когда Роберт добрался до площадки, ведущей к новому подземному входу для туристов.

Строительство экскурсионного центра было дорогим и весьма спорным проектом. По словам создателей, подземный город во многом не уступал Диснейленду; галереи, рестораны и конференц-залы занимали в нем более полутора миллионов квадратных футов.

Лэнгдону не терпелось его увидеть, хотя он и не ожидал, что идти придется так долго. Накрапывал дождь, и профессор побежал, скользя по мокрому цементному полу.

«Я одевался для лекции, а не для забега на четыреста футов под дождем!»

Запыхавшись, Лэнгдон подлетел к входу и толкнул вращающиеся двери. Он на минуту остановился в фойе, стряхнул с себя капли дождя, перевел дух, затем посмотрел наверх и замер: перед ним открылся вид на недавно построенный центр.

«Ваша взяла, я поражен».

Такого он совсем не ожидал. Поскольку центр располагался под землей, Лэнгдон шел туда с опаской. В детстве ему пришлось всю ночь просидеть на дне глубокого колодца, и с тех пор он до дрожи боялся закрытых пространств. Однако это подземелье было… воздушным. Легким и просторным.

Обширный стеклянный потолок украшали великолепные световые конструкции, отбрасывающие мягкое сияние на поверхности жемчужного цвета.

При обычных обстоятельствах Лэнгдон любовался бы архитектурой не меньше часа, но до выступления оставалось всего пять минут. Он опустил голову и стремительно пошел через главную галерею к пункту охраны и эскалаторам.

«Успокойся, — мысленно сказал он себе. — Питер знает, что ты в пути. Без тебя не начнут».

На пункте охраны, пока Лэнгдон выкладывал из карманов вещи и снимал свои старые часы, с ним вежливо побеседовал молодой испанец-охранник.

— Микки-Маус? — с неподдельным удивлением спросил он.

Лэнгдон кивнул — ему было не привыкать к подобным вопросам. Коллекционные часы с Микки-Маусом родители подарили ему на девятый день рождения.