Роберт Лэнгдон стоял в очереди и смотрел по сторонам: влюбленные делают селфи, туристы снимают видео, дети в наушниках что-то слушают… Все заняты делом, пишут эсэмэски, отправляют письма, обновляют статусы в соцсетях — и никто особо не обращает внимания на возвышающуюся рядом базилику.

Из вчерашней презентации Эдмонда следовало, что благодаря технологиям известная теория шести рукопожатий — уже вчерашний день. Сегодня «рукопожатий» всего четыре; каждого человека на этой планете связывает с любым другим не больше четырех звеньев живой цепи.

А скоро это число сведется к нулю, сказал Эдмонд, приветствуя грядущую «сингулярность» — момент, когда искусственный интеллект возьмет верх над человеческим, и они сольются в единое целое. И когда это случится, добавил он, все мы, живущие сейчас… станем пережитком прошлого.

Лэнгдон пока не мог себе представить такое будущее. Но, глядя на людей вокруг, понимал, что религиозные чудеса вряд смогут конкурировать с чудесами технологий.

Наконец он вошел в базилику и вздохнул с облегчением: совсем не похоже на мрачную призрачную пещеру, в которой он провел часть ночи.

Собор Саграда Фамилия ожил.

Ослепительные радужные лучи — малиновые, золотые, пурпурные — лились сквозь витражные стекла, и лес колонн, окруженных облаками разноцветных пылинок, вспыхивал в переливчатом свете. Сотни туристов казались совсем маленькими у подножия наклонных колонн-деревьев. Задрав головы, они смотрели ввысь на сияющее сводчатое пространство, и восхищенный шепот звучал повсюду как тихая, умиротворяющая музыка.

Лэнгдон шел по собору, внимательно рассматривая одну органическую форму за другой, пока, наконец, не остановил взгляд на решетчатой конструкции купола, напоминающей строение клетки. Некоторые говорили, что центральная часть потолка Саграда Фамилии похожа на сложный организм под микроскопом — сейчас, разглядывая залитый светом купол, Лэнгдон согласился с этим мнением.

— Профессор! — окликнул его знакомый голос.

Лэнгдон обернулся. К нему спешил отец Бенья.

— Простите, — с искренним сожалением произнес маленький священник. — Мне сказали, что вы стоите в очереди у входа. Вы же могли просто позвать меня!

Лэнгдон улыбнулся.

— Спасибо. Но мне как раз хватило времени, чтобы полюбоваться фасадом. К тому же я думал, вы спите.

— Сплю? — Бенья засмеялся. — Да вроде рановато.

— Сейчас здесь все не так, как было ночью, — заметил Лэнгдон, двигаясь вместе со всеми в сторону алтаря.

— Естественное освещение творит чудеса, — ответил Бенья. — Как и присутствие людей. — Он остановился и взглянул на Лэнгдона. — Раз вы здесь, мне хотелось бы кое-что показать вам и посоветоваться. Если возможно, конечно.

Пробираясь сквозь толпу, Лэнгдон пошел вслед за Беньей. Сверху доносились звуки стройки: здание Саграда Фамилии продолжает расти.

— Вы смотрели трансляцию Эдмонда? — спросил Лэнгдон.

— Если честно, три раза, — рассмеялся Бенья. — Новое представление об энтропии, как о «желании» Вселенной рассеивать энергию… мне это напоминает книгу «Бытие». Когда я думаю о Большом взрыве и расширении Вселенной, я вижу, как расцветающее облако энергии распространяется все дальше и дальше в черноте космоса… и несет свет туда, где его никогда не было.

Лэнгдон улыбнулся. Вот бы в детстве у меня был такой духовник.

— Ватикан уже выступил с официальным заявлением по поводу открытия?

— Пока в процессе подготовки, но, похоже… — Бенья пожал плечами, — есть некоторые расхождения во взглядах. Вопрос о происхождении жизни, как вы знаете, всегда был камнем преткновения у христиан — в особенности фундаменталистов. Лично я считаю, мы должны решить его раз и навсегда.

— Правда? И как же нам его решить?

— Мы все должны сделать то, что уже сделали многие церкви — открыто признать, что Адама и Евы не существовало, что эволюция — доказанный факт, а христиане, которые выступают против этого, всех нас выставляют дураками.

Лэнгдон остановился и уставился на старика-настоятеля.

— Да ладно вам! — Бенья рассмеялся. — Я не обязан верить, что тот же Бог, который одарил нас чувствами, здравым смыслом и разумом…

— …при этом требует, чтобы мы отказались от их использования?

— Вижу, вам знакомы слова Галилея, — улыбнулся Бенья. — В детстве я обожал физику; я пришел к Богу, испытывая глубокое уважение к материальной Вселенной. Это одна из причин, почему мне так близка идея Саграда Фамилии… Для меня это храм будущего, напрямую связанный с природой.

Лэнгдон размышлял, что Саграда Фамилия, как и римский Пантеон, может стать символом переходного периода: здание, которое «одной ногой стоит в прошлом, а другой — в будущем», своеобразный мост, ведущий от уходящей веры к зарождающейся. Тогда собор Гауди обретет огромную значимость, о которой никто раньше не подозревал.

Бенья вел Лэнгдона вниз по спиральной лестнице, знакомой еще с прошедшей ночи.

Снова крипта.

— Мне совершенно ясно, — говорил Бенья, пока они спускались, — что у христианства есть лишь один способ выжить в эру науки. Мы должны прекратить отрицать научные открытия. Мы не должны выступать против доказанных фактов. И мы должны стать духовным партнером науки, ведь нами накоплен огромный опыт: столетние философские изыскания, самоанализ, медитации… Все это поможет человечеству создать прочную моральную основу в новых условиях. И тогда стремительно развивающиеся технологии будут объединять нас, дарить свет и возвышать… вместо того чтобы вести к разрушению.

— Не могу не согласиться, — сказал Лэнгдон. Я только надеюсь, что наука примет вашу помощь.

Они спустились в крипту. Бенья прошел мимо усыпальницы Гауди к витрине с подаренной Эдмондом книгой Уильяма Блейка.

— Вот о чем я хотел поговорить с вами, профессор.

— О собрании Блейка?

— Да. Как вы помните, я обещал сеньору Киршу выставить книгу здесь. Я согласился, потому что решил, что для него важна именно иллюстрация.

Они склонились над витриной, всматриваясь в придуманного Блейком Уризена — божество, циркулем измеряющее Вселенную.

— Но, — продолжал Бенья, — мое внимание привлек текст на соседней странице… думаю, вам нужно прочитать последнюю строку.

Лэнгдон, глядя на Бенья, продекламировал:

— Религий темных больше нет, царит блаженная наука.

— Вы знаете ее? — Бенья казался изумленным.

— Да, — улыбнулся Лэнгдон.

— Должен признаться, я глубоко встревожен. Меня волнуют эти слова… о темных религиях. Кажется, будто Блейк провозглашает все религии мрачными… недобрыми… или даже несущими зло.

— Это обычная неверная трактовка, — ответил Лэнгдон. — На самом деле Блейк был глубоко духовным человеком, я бы даже сказал, слишком духовным для выхолощенного малодушного христианства, господствовавшего в Англии восемнадцатого века. Он верил, что религии бывают двух видов: мрачные, догматичные, подавляющие творческую мысль — и светлые, открытые новому, поощряющие творчество и саморазвитие.

Бенья завороженно слушал.

— В этой последней строчке, — продолжил Лэнгдон, — Блейк хотел сказать вот что: «Блаженная наука прогонит прочь темные религии… и тогда воцарятся религии, несущие добро и свет».

Бенья молчал, погрузившись в размышления. Потом легкая улыбка появилась на его губах.

— Спасибо, профессор. Вы только что помогли мне выбраться из очень неловкой ситуации.

Распрощавшись с настоятелем, Лэнгдон решил еще немного побыть в главном нефе собора. Он тихо сидел на скамейке среди сотен туристов и вместе со всеми наблюдал, как лучи заходящего солнца окрашивают лес деревьев-колонн в волшебные оттенки.

Он думал сейчас о всех религиях мира, об их общем происхождении, и о самых первых богах — о солнце, луне, море и ветре.

Когда-то мы, люди, были едины с природой. Все люди.

Конечно, единство давным-давно распалось, ему пришли на смену безнадежно разобщенные религии, и каждая из них провозглашала себя Единственно Верной.