— Совершенно верно. Покой Гауди оберегает Пречистая Дева Мария Кармелитская.

— Разве он был кармелитом? — Лэнгдон с трудом мог представить, что архитектор-модернист следовал традициям католического ордена, с двенадцатого века следующего крайне строгому уставу.

— Конечно, нет, — рассмеялся Бенья. — Но именно монахини-кармелитки жили с Гауди в его последние годы и заботились о нем. Монахини верили, что он оценит их помощь при переходе в мир иной. И они сделали этой часовне весьма щедрый дар.

Дальновидно, подумал Лэнгдон, ругая себя за то, что неправильно истолковал вполне невинный символ. Наверное, бесконечные теории заговора, заполонившие газеты и эфир, заставляют во всем видеть подвох.

— Вот там книга Эдмонда? — внезапно воскликнула Амбра.

Отец Бенья и Лэнгдон повернулись на ее голос. Амбра всматривалась в полутемное пространство справа от гробницы Гауди.

— Да, — ответил Бенья. — Мне жаль, что здесь так мало света.

Амбра быстро направилась к стоявшей в полутьме витрине, Лэгдон последовал за ней. Книгу выставили в самой темной части крипты, в густой тени, которую отбрасывала массивная правая колонна усыпальницы Гауди.

— Мы обычно выкладываем здесь справочные брошюры, — объяснил отец Бенья. — Но я их перенес, чтобы освободить место для книги сеньора Кирша. Никто даже и не заметил.

Амбра уже стояла возле похожей на клетку витрины с наклонной стеклянной крышкой. Лэнгдон поспешил к ней. Под стеклом, открытая на странице сто шестьдесят три и плохо различимая в полутьме, лежала массивная книга в толстом переплете — «Полное собрание работ Уильяма Блейка».

Как и сказал отец Бенья, на странице сто шестьдесят три не было стихов — только иллюстрация. Со слов настоятеля об изображении Бога Лэнгдон пытался представить, что именно они увидят в книге. Но этого точно не ожидал.

«Ветхий днями»[356], мысленно проговорил Лэнгдон, пытаясь рассмотреть в темноте знаменитую гравюру Блейка, датированную 1794 годом.

Лэнгдона удивило, что отец Бенья назвал эту иллюстрацию «изображением Бога». На первый взгляд это действительно Бог христиан — седобородый иссохший старец, восседающий на облаках и способный дотянуться с небес до земли. Но если бы отец Бенья изучил вопрос немного глубже, он открыл бы для себя много нового. На гравюре не христианский Бог, а созданное воображением Блейка божество по имени Уризен. Гигантским циркулем он измеряет небеса, отдавая дань уважения научным законам Вселенной. Гравюра настолько футуристическая для своего времени, что столетия спустя знаменитый физик и атеист Стивен Хокинг вынес именно ее на обложку антологии «Бог создал целые числа». Вечного демиурга Блейка можно увидеть и над главным входом в Рокфеллеровский центр в Нью-Йорке — древний геометр, по обеим сторонам которого расположены две другие фигуры, смотрит вниз с барельефа в стиле ар-деко под названием «Мудрость, свет и звук».

Лэнгдон, глядя на книгу, пытался понять, почему Эдмонд принял столь странное решение — поместить ее здесь. Неужели это месть? Нечто вроде пощечины христианской церкви?

Война Эдмонда с религией никогда не заканчивалась, думал Лэнгдон, рассматривая Уризена. Богатство давало Эдмонду возможность делать все, что он пожелает, — даже демонстрировать «богохульные» произведения искусства в святая святых католического собора.

Злость и гнев, размышлял Лэнгдон. Возможно, все объясняется очень просто. Справедливо или нет, но Эдмонд всегда винил церковь в смерти матери.

— Конечно, я прекрасно знаю, — сказал отец Бенья, — что тут изображен вовсе не христианский Бог.

Лэнгдон удивленно взглянул на старого настоятеля:

— Правда?

— Да, Эдмонд сказал об этом прямо. Хотя мог бы не говорить — я хорошо знаком с идеями Уильяма Блейка.

— И вы все равно выставили книгу?

— Профессор, — прошептал священник с легкой улыбкой. — Это же Саграда Фамилия. В этих стенах Гауди объединил Бога, науку и природу. Тема этой картины для нас не нова. — Его глаза загадочно блеснули. — Не все из братии мыслят так же свободно, как я, но вы ведь понимаете: для всех нас христианство по-прежнему находится в развитии. — Он еле заметно улыбнулся и кивнул в сторону книги. — Конечно, я признателен, что сеньор Кирш согласился не выставлять свою именную карточку рядом с книгой. Учитывая его репутацию, я вряд ли смог бы объяснить это собратьям, особенно после сегодняшней трансляции. — Бенья замолчал, его лицо помрачнело. — Я правильно понимаю, гравюра — не то, что вы искали?

— Правильно. Мы ищем стихотворную строку Блейка.

— Тигр, тигр, жгучий страх, ты горишь в ночных лесах?[357] — предположил отец Бенья.

Лэнгдон улыбнулся, впечатленный тем, что Бенья знает наизусть первую строку одного из самых знаменитых стихотворений Блейка. Хотя эти шесть строф тоже несут в себе религиозный смысл: автор задается вопросом, мог ли один и тот же Бог создать и страшного тигра, и невинного агнца.

— Отец Бенья. — Амбра, склонившись над витриной, внимательно рассматривала открытую книгу. — У вас, случайно, нет телефона или фонарика?

— К сожалению, нет. А если позаимствовать светильник из усыпальницы Антонио?

— Пожалуйста, если возможно, — попросила Амбра. — Это бы очень помогло.

Как только Бенья ушел, она повернулась к Лэнгдону и взволнованно зашептала:

— Роберт! Эдмонд выбрал страницу сто шестьдесят три вовсе не из-за гравюры!

— Что вы имеете в виду? — На странице сто шестьдесят три ничего другого нет.

— Это для отвода глаз.

— Вы меня совсем запутали. — Лэнгдон с озадаченным видом изучал иллюстрацию.

— Эдмонд выбрал страницу сто шестьдесят три, потому что ее просто невозможно раскрыть, не раскрыв предыдущей страницы — сто шестьдесят два!

Лэнгдон перевел взгляд на лист, предшествующий гравюре с Уризеном. В полутьме он почти ничего не мог различить, кроме разве что каких-то слов, написанных мелко, от руки. Вернулся Бенья, передал Амбре светильник, и она поднесла его к витрине. Мягкий свет разлился над раскрытой книгой, и у Лэнгдона перехватило дыхание.

Да, на предыдущей странице видны слова — написанные от руки, как и во всех оригинальных изданиях Блейка. Текст окружали виньетки, рисунки, разные фигурки. Но самое важное, что слова в центре листа складывались в стройные стихотворные строки.

Наверху в главном нефе собора агент Диас расхаживал в темноте, недоумевая, куда подевался его напарник.

Фонсека уже должен был вернуться.

Телефон в кармане начал вибрировать, и Диас решил, что это, конечно же, звонит напарник. Но, взглянув на экран мобильного, прочитал имя, которое никак не ожидал увидеть:

Он даже представить не мог, зачем звонит пиар-координатор. Что бы она ни хотела сказать, ей следовало позвонить Фонсеке. В нашей связке он — главный.

— Алло, — сказал он в трубку. — Это Диас.

— Агент Диас, это Моника Мартин. Передаю трубку, кое-кто хочет с вами поговорить.

Мгновение спустя в телефоне зазвучал знакомый решительный голос:

— Агент Диас, на связи командор Гарза. Ответьте, в безопасности ли сеньорита Видаль?

— Да, командор, — выпалил Диас, которому сразу захотелось встать по стойке «смирно», услышав голос шефа. — Сеньорита Видаль в полной безопасности. Мы с агентом Фонсекой полностью контролируем ситуацию. Мы находимся…

— Не будем говорить об этом по незащищенной линии, — резко оборвал его Гарза. — Если она в безопасном месте, пусть там и остается. Будьте с ней. Я рад слышать ваш голос. Мы пытались дозвониться агенту Фонсеке, но он не отвечает. Он с вами?

— Да, сеньор. Он вышел позвонить, но до сих пор не вернулся…

— У меня совсем нет времени. Я сейчас под арестом, и сеньорита Мартин одолжила мне свой телефон. Как вы уже, конечно, знаете, история с похищением — ложь от начала до конца. Сеньорита Видаль могла оказаться в большой опасности.