Тогда он впервые увидел страх в глазах другого человека. И источником этого страха был он сам.

Горящий внутри Эскилля огонь, нашедший выход на кончиках его пальцев, был слишком силен – излечить шрам на лице матери оказались бессильны самые искусные целители Крамарка. Ни отец, ни мать никогда не говорили о случившемся. Будто бы этот день, что навсегда изменил целых три жизни, можно было просто стереть с полотна судьбы. Но молчание может обжигать сильнее пламени. Вина тяжелым грузом легла на плечи Эскилля, и от этой ноши ему не избавиться никогда.

Он не мог спокойно смотреть в глаза собственному отражению. Глядя в зеркало, кривился от отвращения, от ненависти к самому себе. Поджигатель собственной матери. Монстр. Ошибка природы.

Эскилль ушел из дома, надеясь, что однажды настанет тот день, когда он сможет совладать с живущей в нем огненной стихией. Когда он сможет вернуться домой… позволить себе вернуться. Но со временем пришло понимание: собственную сущность не изменить. А значит, остается лишь с ней смириться и сделать все возможное, чтобы больше никогда и никому не причинить вреда.

Изучая границы своих собственных возможностей, Эскилль довольно быстро осознал, что даже самые сильные защитные обереги и самая лучшая броня проигрывают живущей внутри него стихии. Стоило ему ослабить контроль над собственными эмоциями, за спиной распускались огненные крылья, а кожа воспламенялась. К счастью – для него и для остальных, Эскилль жил в каменном подвале, где он мог не бояться собственного огня. Там он провел долгие два года в одиночестве и постоянных тренировках, пока не решил, что сможет находиться среди людей без риска воспламенить их одним прикосновением.

Отцу не пришлось уговаривать его стать стражем. То, что капитан считал истинным предназначением Эскилля, определенным еще до его рождения, он сам воспринимал возможностью расплатиться за причиненную матери боль. Шанс обернуть проклятие во благо, защищая жителей Крамарка от исчадий льда.

С годами Эскилль стал превосходным стражем, как того и хотел отец. Его знали как самого молодого старшего стража в Атриви-Норде, благодаря «невероятному владению магией огня» убившего за свою недолгую жизнь десятки исчадий. Но Эскилля уже давно не радовали ни восхищенные взгляды юных стражниц, ни уважение в глазах старших братьев по оружию, ни почетный статус. Если бы ему дали шанс изменить прошлое, он предпочел бы изгнать огненную стихию из своей крови, стать обычным, нормальным человеком.

Если бы ему только дали выбор…

Эскилль бросил прощальный взгляд на родительский дом. Сколько раз он приходил сюда в поисках прощения? Ровно столько же, сколько уходил, так и не сказав матери ни слова. Он поплотней запахнул плащ с меховым подбоем, наброшенный поверх неизменной брони-«кокона», и пошел прочь.

Оказалось, убивать исчадий льда куда проще, чем изгнать демонов прошлого из собственной души.

Сон Сольвейг был тревожным и рваным. Когда она проснулась, костер уже погас. Она не удивилась бы, узнав, что истлеть ему помогла свита Белой Невесты. Представить только, как злы духи зимы: расставили силки, привели в ловушку очередную невинную жертву, а она никак не желает засыпать вечным сном.

«Не дождетесь».

Сольвейг стряхнула налипшие на легкое не по погоде платье крупинки снега. Вспомнила вчерашний «концерт», невольно улыбнулась и огляделась по сторонам. Незаметно, украдкой – чтобы пурга-пересмешница не подумала, что Сольвейг действительно ее ищет. И все же не сумела сдержать вздоха, когда ее не нашла.

Оказалось, даже дух зимы способен скрасить одиночество, когда оно становится столь болезненным и глубоким. Как рана, оставленная острой ледяной кромкой.

Приходилось признать: музыка закончилась, и их тандем распался.

Сольвейг замерла, растеряно глядя на белую пустыню из рыхлого, холодного песка, что расстилалась перед ней. Тандем…

Она привыкла во всем полагаться лишь на себя и старшую сестру и успела забыть, что с недавних пор у нее появился настоящий снежный страж! Сольвейг закусила губу, кляня себя за такую несвоевременную нерасторопность. Духам видно многое. Тилкхе наверняка выведет ее из леса.

Узкая девичья ладонь скользнула по шее, где висело ожерелье с льдистыми когтями. Из земли, которую в вечнозеленом лесу заменяла снежная перина, пророс прозрачный стебель, будто отлитый из голубоватого стекла. Он крепко обхватил запястье Сольвейг, но расти не перестал. Ледяная лоза на глазах разветвлялась, разрасталась, всеми своими отростками-конечностями стремясь связать ее по рукам и ногам, обездвижить. Лоза вилась по телу Сольвейг, плетя одной ей ведомый узор несвободы.

Опутанная ледяными цепями, что по крепости не уступали железным, она не могла даже пошевелиться. Лишь беспомощно наблюдала, как один из витков лозы сдирает с ее шеи ожерелье. Сольвейг беззвучно, протестующе закричала.

Лоза нырнула под снежную корку, унося с собой добычу. Едва Сольвейг освободилась, кинулась к тонкому тоннелю в насте, прорубленному лозой. Не жалея пальцев, что скоро покраснели, ломала хрустящую корку и вспахивала пушистый снег. Но отыскать подарок Летты и духов предков так и не смогла.

Мир поплыл перед глазами. Сольвейг потеряла, возможно, свой единственный шанс вернуться домой. Последнюю надежду сбежать из игольчатой ловушки леса. Она чувствовала, что близка к тому, чтобы рухнуть в снег и заплакать под аккомпанемент торжествующего хохота духов зимы. Те кружили вокруг, упиваясь чужим отчаянием. Это они призвали ледяную лозу – чтобы не позволить Сольвейг призвать снежного стража.

Только мысли о Летте помогли ей взять себя в руки. Она не сможет помочь сестре, если будет лить на снегу слезы.

«Дыши», – приказала Сольвейг самой себе. И глубоко задышала.

Темная пелена перед глазами медленно рассеивалась. Взяв себя в руки, она направилась вперед. А Белая Невеста все кружилась рядом вместе со своими ветрами. Притворялась подругой, а сама выжидала, когда в венах Сольвейг окончательно остынет кровь. Ей, слишком мертвой даже для духа, уже не поможет чужое тепло.

– Бедное дитя, – прошептал кто-то рядом. В глубоком, словно колодец, женском голосе плескался целый океан сочувствия. – Она уже мертва. Разве ты этого не понимаешь?

Сольвейг вздрогнула. Брошенные в тишину зимнего леса слова отозвались в сердце болезненным уколом.

– Она замерзла в Ледяной Чаще, куда Дыхание Смерти ее привело. Уснула вечным сном…

Сольвейг не желала признавать правоту слов невидимки, что не пожелала прикрыть свою ветреную сущность привычным для человеческого глаза обликом. Но ее пробрал холод. Всем известно – духи знают куда больше смертных.

Нет. Это не могло быть правдой. Не могло.

– Сирена, лишенная голоса… в тебе столько отчаяния, столько боли… Я могу забрать ее, чтобы тебе стало чуточку легче. Чтобы ты смогла жить настоящим, а не прошлым.

Сольвейг замотала головой. Она не желала отказываться от прошлого – чтобы это ни значило в понимании духа зимы. Та все же проявилась – миниатюрная и полупрозрачная, будто подтаявшая в стакане льдинка. Черт лица почти не разобрать, только глаза источают голубоватый свет, слишком потусторонний, неестественный, чтобы принадлежать живым.

– В тебе столько горестных воспоминаний, столько страха и тоски! Ты потеряла все – родителей, сестру, голос. Ты осталась совсем одна, тебя некому защитить! Я не смогу тебе помочь, и совсем скоро ты умрешь здесь, в одиночестве!

Сердце сжалось, превратившись в пульсирующий сгусток боли. Мама, папа… их больше нет, их давно уже нет с ней рядом. Но неужели Летта сейчас с ними? Неужели их души воссоединились? Неужели бросили ее здесь, на этой вечно холодной земле, полной тварей Белой Невесты и Хозяина Зимы?

Дух зимы продолжала жалить ледяную сирену словами. Но голос ее был полон сочувствия и печали – она будто пыталась разделить последнюю с Сольвейг.

– Ты так хотела обрести дар… но вместо этого все потеряла. Как же, должно быть, больно для ледяной сирены стать немой!