Сольвейг вздохнула, сама себе возражая: люди в Ледяном Венце и его округе исчезают не просто так. И не только исчадия льда расставляют им ловушки. Духи зимы так же как люди поворачивались к тебе светлой стороной, когда что-то отчаянно от тебя желали. Привычные им чары хорошо шить Сольвейг не заставят: спутанное сознание в рукоделии – не лучший помощник. Окутанная мороком, она скорей пришьет друг к другу собственные пальцы. Вот духи зимы и идут к ней с улыбками и подарками.

«Одиннадцать платьев», – мысленно повторяла Сольвейг. Она старалась лишний раз не отвлекаться. Как Хильда, которой частенько приходилось вставать и разминать ноги и спину, как Дагни, что частенько подскакивала к окну и долго глядела сквозь него в белесую бесконечность и темнеющую над ними высоту.

Пусть холод от необычной ткани неудобств Сольвейг не доставлял, ее спина и ноги все так же затекали от долгого сидения на полу, пальцы ныли от того, что несколько часов подряд приходилось держать иглу. Сольвейг крепче стискивала зубы и продолжала шить. Она и так слишком много времени потеряла в хаотичных и бесплодных поисках сестры. Каждая минута, потраченная на жалобы и жалость к самой себе, отдаляла их с Леттой встречу.

К ночи Сольвейг хотела лишь одного: устало упасть лицом в снег и пролежать там с неделю. Зато в ее руках оказался еще один готовый наряд.

– Сколько платьев они сказали тебе сшить, прежде чем получишь награду?

Сольвейг удивленно вскинула голову. Заработавшись, успела забыть, что в комнате, кроме нее, еще кто-то есть. Пальцами показала: двенадцать.

Хильда внимательней к ней пригляделась.

– Немая, что ли?

Сольвейг, смутившись, кивнула.

– А я думала, просто неразговорчивая, – пробормотала Хильда себе под нос.

– Сирена… без голоса? – удивилась Дагни.

Прикусив язычок, отвела взгляд, но Сольвейг лишь печально улыбнулась. Пожала плечами. «Так бывает», – говорил ее жест.

Хильда покачала головой, глядя на платье, которое свита Белой Невесты еще не унесла.

– Не отпустят они тебя просто так. Закончишь свою дюжину – все равно не отпустят.

Сольвейг насторожил ее уверенный мрачный тон. Она указала на Хильду, и та, к счастью, поняла:

– Тоже дюжина… была когда-то. Сестры-метелицы нашли меня, когда я от отчаяния в лес за ягодами пошла – дочка моя заболела лихорадкою, а таких, как ты, сирен-целительниц, в нашей деревне сроду не было. Духи зимы словно чуяли мою беду за версту. Ласково так сказали: дюжину платьев нам сошьешь, и дадим твоему дитятке лекарство. Я согласилась, и свое слово они сдержались: Ина моя поправилась, как только я лекарство ей принесла.

Хильда вздохнула – соскучилась по дочери. Наверное, не видела давным-давно.

– Утром раздвигаю я занавески – а метелицы уже тут как тут. Говорят: вот сошьешь нам еще дюжину снежных платьев, и приданое твоей дочке соберем. Я и согласилась. А за одним приданым – второе, третье. Дочки-то у меня три. Сначала приданое, потом лекарство для захворавшей скотины, потом молочко волшебное для дитятки, родившейся у Ины с зятем моим. Потом – меха, чтобы муженек мой, Асьбьерн, выгодно их продал. Не то уже у него здоровье, чтобы лесорубом быть. И я, конечно, всякий раз соглашалась. И всякий раз, как очередную дюжину платьев сошью, духи-зимы уже тут как тут, за моим порогом. Мне муж говорит: давай обереги на домах нарисуем, отвадим их. А я… боюсь. Духи зимы только до поры до времени добрые. Стоит прогневать их… ох, не хочу, чтобы мои дочки всю жизнь боялись казать носу из дома. А я – что я, достаточно уже на свободе пожила. Вот и выходит, что я их вижу только как очередную дюжину сошью. Вечер с родными проведу, мужа утром поцелую, и снова сюда, в Полярную Звезду. Я, как ты, шить причудливо не умею, но шью хорошо.

Сольвейг кивнула, соглашаясь. Хильда почти заканчивала шить снежную мантию с глубоким капюшоном. Простой, но изящный крой, аккуратные, незаметные стежки.

– Я своих дочек с детства обшиваю. Дешевле выходит, нежели у всяких мастериц покупать. Да и наряды у нас простые и добротные. – Пожилая швея вздохнула раздраженно – отвлеклась. – В общем, понравилось духам зимы, как я шью, решили меня в башне оставить.

Дагни тихо всхлипнула.

– Эй, ну чего ты, родненькая, – встревожилась Хильда. – Тут не так уж плохо. Дома у тебя все равно нет, возвращаться некуда. А тут и кормят, и кров дают. А к холоду привыкнуть можно… Мои вон пальцы от этих чар давно уж будто ледяными стали.

Сольвейг поежилась. Сомнительная, надо сказать, метаморфоза.

Слова Хильды не оставили ее безучастной. Швея в очередной раз напомнила Сольвейг, как важно помнить о коварстве и двуличии духов зимы. Помнить, чтобы быть готовой ко всему. Но нельзя поддаваться отчаянию и страху, словно ветер упрямо шепчущему в ухо, что в Полярной Звезде Сольвейг, Дагни и Хильда останутся навсегда.

Пока руки не подвели, она будет шить, и сошьет обещанную духам зимы дюжину платьев. Что будет потом – покажет время. И может, не будет скрипичных концертов по вечерам и долгих разговоров с Леттой, и их магазинчика с заказчицами-метелицами тоже может не быть…

Но Летта будет жива. Это – главное.

Эскилль не отказался бы доказать отцу свою значимость и самостоятельность и вместе с Нильсом и Аларикой разгадать секреты Сердцевины. Но сбивчивый рассказ Бии все изменил. Если вендиго угрожал Атриви-Норд, капитан Анскеллан – первый человек, который должен узнать об этом. Единственный, кто по-настоящему сможет их защитить.

– Вендиго? Похититель? Ты уверен? – Складка меж темных бровей отца стала глубже.

– Я разговаривал с самой жертвой похитителя, которая едва не стала жертвой вендиго. Откуда эти недоверчивые нотки? Или ты думаешь, что я выдумал эту историю, чтобы привлечь твое внимание?

Капитан Анскеллан раздраженно выставил ладонь, обрубая монолог сына.

– Побереги запал для исчадий льда. Я верю, что бедная девушка едва не лишилась в лесу жизни, но ответь мне: зачем кому-то ее похищать? Не логичней предположить, что духи зимы позвали ее в Ледяной Венец, а она, не обладая достаточной силой воли, позволила себя заманить? И, смущенная этим, она решила солгать?

– Хорошо, допустим. А вендиго?

– Ты видел его?

– Нет, но…

– А остальные стражи?

Эскилль мрачно отвел взгляд. Терпеть не мог, когда его ставили в такое положение, за неимением аргументов практически припирая к стенке.

– Нет, но…

Отец развел руками.

– Тогда это может быть любой дух зимы, вздумавший поиграться с собственной формой. Буран-шатун или пересмешница…

Вспомнилась пурга, которая буквально упрашивала их с Аларикой спасти прекрасную сирену. И мысли, которые Эскилль так упорно от себя отгонял, вернулись, принеся с собой новую порцию тревоги. Выжила ли юная скрипачка в поднявшейся снежной буре? Ее ледовая сущность и своеобразная, хоть и на редкость странная, протекция одного из духов зимы, позволяли надеяться, что с ней все в порядке. Следом пришло смущенное: помнит ли она его? И, если да, что именно помнит: что Эскилль причинил ей боль или что… спас?

Так глупо, так несвоевременно… Сейчас на кону стояло куда большее, чем симпатия незнакомки. Отец Эскиллю, видимо, не помощник. Значит, придется справляться самому.

– Я хочу найти сведения о других пропавших в Атриви-Норд.

– Ты же понимаешь, что в городе, близком к сердцу острова зимы, где пируют духи, каждый месяц пропадают люди?

Эскилль раздраженно выдохнул. Кажется, взрослого отец никогда в нем не увидит. Он так и останется для него вспыльчивым мальчишкой, который не способен взять собственную силу под контроль.

– Святое пламя, конечно, знаю! Я просто хочу найти закономерность – если она там есть.

– Ты напрасно тратишь время.

У Эскилля закончились силы спорить.

– Ты дашь мне доступ в архив?

Капитан Анскеллан любил повторять – он ценит настойчивость и упорство в достижении цели. Что ж, самое время побыть упертым и настойчивым.