Чтобы увидеть, как отчаянно ледяные сирены пытались остановить снежную бурю, способную стереть с лица земли весь Крамарк. Они позволяли духам зимы терзать свои тела – как и Эскилль в схватке с вендиго. Лишь бы задержать разрушительную снежную волну. Лишь бы выиграть хоть немного времени.

Лишь бы подарить другим шанс на спасение.

Они бежали сквозь Ледяной Венец, петляя между деревьями из мертвого стекла. Было холодно, так холодно, что Пламя в нем, казалось, стыло. Они бежали сквозь ельник с диким ветром наперегонки, увеличивая расстояние до снежной стены, что грозила в любой момент стать снежной лавиной. Эскилль кричал огненным стражам и лесорубам в хвойном лесу, чтобы бежали тоже, заражая их своей паникой. Заставляя их бежать тоже.

Сольвейг держалась за бок, который наверняка кололо от долгого бега. Лицо ее сравнялось с лежащим всюду белым полотном. Наконец странная бегущая процессия поравнялась с городскими воротами. Радуясь, что до крепости Огненной стражи оставалось лишь несколько шагов, Эскилль бросился туда. Сольвейг не спешила его догонять – привалилась к стене, пытаясь выровнять дыхание.

Поднявшийся после слов Эскилля хаос закружил его, словно карусель. Улаф Анскеллан, не растерявшись даже на мгновение, не задав ни одного вопроса, взял спасение людей под личный контроль. Разумеется, от него не отставал и Вигго Эдегор. Капитан Огненной и городской стражи были тем тандемом, что необходим был сейчас Атриви-Норд. Городу, за которым по пятам шла самая ужасная на памяти островитян снежная буря.

Улаф Анскеллан велел всем стражам призывать снежногривов. Тут и там под ладонями людей взрывались сугробы, снежинки складывались в длинные гибкие тела со сверкающей в солнечных лучах гривой. Верхом на снежногривах горожане уезжали к Пепельному побережью – только там, рядом с огненным морем, сейчас было безопасно.

И казалось, Эскилль и Сольвейг бежали снова – но теперь уже наперегонки со временем.

Призванная Песнью Белой Невесты уже поджидала их за порогом – за городскими воротами Атриви-Норд. Но безымянная ледяная сирена оказалась права. Безумие и хаос, что вторглись в и без того беспокойный Крамарк, лишь нарастали. На глазах ошеломленных жителей Атриви-Норд остров круглой глыбой льда поднимался ввысь в том месте, где недавно была Полярная Звезда.

Ледяной Венец взмыл стеклянной короной в небо. Обрамляющий его ельник, выдранный с корнями, опал. Замороженная колдовской снежной бурей земля под ним сложилась в огромное лицо с впадинами-глазницами – пока еще слепыми, лишенными глаз. Остров содрогнулся, по скрытому снежным одеянием телу пронеслась волна – Хозяин Зимы сделал свой первый вздох, пробуждаясь.

Лед глазниц взорвался изнутри призрачным светом.

Хозяин Зимы открыл глаза.

Весь остров пришел в движение. Медленно, неумолимо, он вставал на дыбы, будто исполинский снежногрив. Дрожь Крамарка передалась его жителям, которые отвоевывали право спасти свою жизнь у панического страха. Из толщи острова вылепилась одна рука. Стряхнула с себя комья земли, обнажая то, что истинно было плотью Хозяина Зимы, что пряталось под слоями мерзлой почвы. Лед. Следом – в той стороне, где еще совсем недавно была Таккана, вылепилась вторая.

Ни Эскилль, ни Сольвейг не успели призвать снежногривов, когда Хозяин Зимы начал свое восхождение к небесам из самых недр Крамарка. Они скользили по наледи, стремительно катились вниз с самой огромной и самой безумной в мире горки. Летели к Пепельному побережью, краю Крамарка, пока вокруг них рушился мир. Вернее… мир изменялся. Мир оживал.

Сбрасывая с себя верхние слои земли, словно змея – шкуру, Хозяин Зимы избавлялся от людских построек и диких лесов. Разумеется, кроме того леса, который венчал его голову. Который, как Эскилль понимал теперь, никогда и не был настоящим лесом. Но сейчас на их пути были церкви и жилые дома, тюрьмы и дворцы, мельницы и фермы. На смену им приходили деревья. На смену деревьям – пока еще не сглаженные, не сброшенные опухолью с ледяного тела холмы. Смертоносные преграды, между которыми приходилось лавировать Эскиллю и Сольвейг.

Они бы вряд ли смогли выжить в этом безумном падении, если бы не… дух зимы. Наверняка, та самая пурга, что просила Эскилля когда-то вырвать Сольвейг из смертельного забвения. Точно не скажешь потому, что пересмешница молчала. А значит в том, чтобы менять маски-лица, не было нужды. Пурга создавала для них из снега мягкие ограды, которые косыми линиями направляли их по верному пути, прокладывали тропы меж домов и деревьев.

Ветер свистел в ушах, в лицо летел снег, сверху падали комья промороженной земли. Сольвейг не закрывалась руками. Она прижимала к груди скрипку, как самое ценное из сокровищ. Эскилль летел в нескольких шагах от нее и сейчас больше, чем когда-либо, жалел, что не может ее даже коснуться. Сгрести бы в охапку испуганную сирену или хотя бы взять ее за руку – чтобы напомнить, что она не одна. Чтобы забрать себе толику охватившего ее страха.

Сумасшедшее скольжение по оживающему Крамарку закончилось вместе со снегом. По полоске Пепельного побережья рассыпалась целая орда людей – всех, кто пережил возрождение Хозяина Зимы. Но вместо радости, что они все еще живы – сонм голосов, в которых лишь растерянность, отчаяние и ужас.

– Почему Феникс не пробуждается?

– Почему не защищает нас?

– Слишком крепко спит…

Пока Эскилль отыскивал взглядом родителей, Нильса и Аларику, Сольвейг подошла к кромке огненного моря. Будто ударилась о собственную скрипку – с такой решимостью опустила ее на плечо. Ее лицо казалось еще бледней, чем прежде, до прозрачности, до отпечатавшихся на коже голубоватых вен. И снова в морозном воздухе звучала сиренья Песнь.

Эскилль никогда прежде не слышал, чтобы скрипка – нежный, утонченный инструмент, звучала… так. Надрывно, настойчиво, яростно, неукротимо – словно пойманный в клетку дикий зверь. В этом длинном платье, с распущенными по плечам белоснежными волосами, Сольвейг была так юна и прекрасна… Она смычком терзала струны, играя с какой-то одержимостью, и глаза ее горели яростным огнем. Лед будто прорывался сквозь нее, выходил слабым светом из пор ее кожи. Наледь покрыла руки, изморозь коснулась лица.

Отчаянней всего Эскилль боялся, что Сольвейг превратит себя в ледовую статую, пытаясь выплеснуть живущую внутри стихию. Как та сирена… Только снежная буря сейчас ярилась у Сольвейг внутри.

Она почти не знала его, огненного серафима, что дважды спас ее и однажды причинил ей боль. Эскилль лишь надеялся, что им еще подарят шанс узнать друг друга. И демон с ним, с проклятием. Он будет ее другом. Просто будет рядом, чтобы огненными крыльями ее закрывать.

Если они переживут восстание Хозяина Зимы.

Песнь Сольвейг стрелой с ледяным оперением ринулась прочь от Пепельного побережья, проникла сквозь пламенные воды и достигла самого дна. Лед вонзился в нежное огненное тело. Раздался болезненный крик, что своей громкостью и сверхъестественной силой заставил людей Пепельного побережья зажать уши.

Только тогда Эскилль понял, кому Песнь предназначалась. Силой воплощенного в скрипке голоса сирены Сольвейг пробудила Феникса от векового сна.

Он поднимался ввысь. Эскилль – огненный серафим, его дитя и хранитель его пламени, и то ощущал исходящий от перьев невыносимый жар. Глядя на рисунки Феникса – на плаще отца, на гербах, развешанных в крепости Огненной стражи, Эскилль всегда восхищался огромной пылающей птицей. Вот только никакой, даже самый талантливый рисунок не мог передать ее истинной красоты. От золотисто-красного оперенья исходил ослепительный свет тысячи солнц, в теле Феникса мелькали огненные саламандры, а расправленные крылья занимали все небо.

Эскилль не видел зрелища более устрашающего и более прекрасного.

– Мои родители… Я слышу их голоса… – прошептала женщина рядом с ним. Судя по странному наряду и перьям в волосах – шаманка. В глазах ее стояли слезы. – Мы верили, что однажды умершие воскреснут, но мы не знали, что это произойдет… так. Феникс – это все они. Все, кто был погребен однажды в пылающих водах моря. Наши родители, наши дети.