Кроме Ингебьерг.

Эскилль представить не мог, каково ее жилось там – среди гнетущей атмосферы боли и смерти, среди повисших в воздухе воспоминаний, окрашенных в алый цвет. Ведь она, как избранница духов, не могла не видеть, не чувствовать…

Припорошенные инеем ветки деревьев тянулись к небу, среди серых туч тускло сверкало солнце. Исчадия льда в отдалении от Ледяного Венца, в снежных пустошах, затерянных между оживленными городами, и впрямь не беспокоили путников. Однажды Эскиллю почудилось чье-то призрачное лицо, полускрытое капюшоном из снежных хлопьев. Может, мимо пролетал один из духов зимы. Может, это был безымянный дикий ветер, взметнувший прикосновением снег. А может, на снежном полотне танцевала Белая Невеста – забывшись в танце, позволила себе на мгновение показаться смертному на глаза.

Эскилль не знал, чего ждать от этой поездки, но он был наслышан о колдовском мастерстве Ингебьерг.

И позволил себе оставить место для надежды.

Делать вид, что ничего необычного не происходит, было непросто.

Сольвейг говорила с Дагни и Хильдой, складывая летающие вокруг нее снежинки в слова. Такой причудливый способ общения вызывал на лице девчушки с косами редкую для нее улыбку. Хильда же, напротив, все время была натянута, как струна. Теперь, когда Сольвейг знала про околдованных сирен, у нее было немало причины осторожничать. Обычных людей свита Белой Невесты не боялась, но сила сирены в ледяной башне им не нужна. Сольвейг догадывалась, что ее ждет, если духи зимы узнают: немота не мешает ее дару воплощаться. А чтобы понять, как вызволить Летту и остальных сирен, ей нужно ясное, не замутненное мороком, сознание.

Поэтому, несмотря на соблазн, к разговору со швеями с помощью скрипки и заколдованных снежинок Сольвейг прибегала так редко, как только могла.

Вечером она собиралась снова спуститься вниз. Неважно, насколько это опасно. Если Летта там, она должна ее освободить. Если ее нет… она должна освободить своих соплеменниц. Жаль только, четкого плана у нее не было.

Можно было попытаться разбить магией скрипки ледяную преграду стен… Но освобождать сирен таким образом, сжигая за собой мосты, стоило только с уверенностью, что они последуют за Сольвейг, а она точно сможет выбраться из Полярной Звезды. Да и тогда духам зимы ничего не мешает пуститься за беглянками в погоню…

«Летта остановит их. И Фрейдис тоже», – подумала Сольвейг. А после мрачно: «Если они, конечно, там».

Когда рабочий день подошел к концу (ей до сих пор было интересно, кто из свиты Белой Невесты определяет часы их смены), к швеям залетел очередной дух зимы. Сольвейг поняла это по холодку на щеке, по ярким вспышкам, что пробежали по шкурке огненных саламандр от головы к хвосту – кажется, так ящерки выражали свое негодование. Она отложила недошитое платье и, подхватив скрипку, поднялась.

На человеческом – не снежном и не прозрачном – бледном лице горели льдистые глаза. Они казались Сольвейг смутно знакомыми, что никак не могло быть правдой. Как может быть знаком и узнаваем равнодушный, мертвый лед?

Сердце от волнения билось где-то в горле, пока она вслед за молчаливым духом зимы шла к своей комнате. Внутрь дочь Хозяина Зимы зашла вместе с ней.

– Искала тебя. Долго искала.

«И впрямь Льдинка», – ахнула Сольвейг.

Она торопливо открыла окно, чтобы впустить свежий воздух – и снег. Сыграла на скрипке короткую Песню, сложив из снежинок слово «почему». Понять по лицу пересмешницы, удивлена ли та увиденным, Сольвейг не смогла. Вплетала ли она в музыку силу сирены, играя при Льдинке?

– Ты мне… имя дала. Научила…

«Чему?» – снегом и мелодией недоуменно вывела Сольвейг.

– Быть человеком, – ответила Льдинка. Тут же поправилась: – Хотеть им быть. Узнавать.

Она все так же меняла маски, чтобы озвучить фразу до конца. Сольвейг все так же заворожено наблюдала за чередой человеческих лиц на теле ветра.

– Не сразу догадалась… что приведут сюда. Почувствовала силу... знакомую. А там – не ты.

Она была рядом с сиренами, поняла Сольвейг. «На них морок, верно?»

Льдинка неохотно кивнула. На фразу: «Можешь его снять?» покачала головой. Сольвейг с досадой вздохнула. Разочарование перелилось в раздражение – языки пламени, что разгоралось внутри с каждой открытой тайной. И имя этому костру было «гнев».

– Почему ты не рассказала мне про сирен? Что их держат здесь, в Полярной Звезде?

– Не знала. Шла за тобой… Спрашивала. Странной называют.

«Твои сестры держат моих, как рабынь и манипулируют их сознанием!»

– Сестры… не правы. Но они спасли. Без них… смерть. Но спасение… ненадолго.

Сольвейг поморщилась. Вот бы Льдинка умела говорить так же складно, как метелицы! Не пришлось бы выискивать запрятанный в ее обрывистых фразах смысл.

Видя, что она не понимает, пересмешница старательно подбирала слова. Долгий их разговор был странным. Говоря с Сольвейг десятками голосов, дух зимы разбрасывала ледяные бусины слов по полу. Сирена трепетно их собирала и, нанизывая на нить повествования, плела летопись минувших событий, словно ожерелье. Так она узнала о смертной девушке, в которую влюбился Хозяин Зимы. Запертый Фениксом в недрах Крамарка, умирающий от скуки в своей темнице, он наблюдал за миром глазами своих ветреных детей.

Аврора была дочерью лесоруба и вместе с отцом часто выбиралась в лес. В один из таких дней ее и увидел Хозяин Зимы.

И хоть пурга-пересмешница не сумела отыскать нужные слова среди украденных у людей голосов и ограничилась фразой «Она была… другая», Сольвейг отчего-то представляла Аврору очень живо, будто и правда знала ее. В глазах возлюбленной Хозяина Зимы была зелень ельника, светлые волосы вились непослушными кудрями, карминовые губы были пухлыми, а лицо – озорным. Она много смеялась, чем покорила сердце Хозяина Зимы. Двери людских домов с их знаками-оберегами были для него закрыты, пространство за городскими стенами скрыто от его глаз, а потому и музыку он никогда не слышал. А Аврора, гуляя по лесу, часто напевала, словно общаясь с миром зверей и птиц. С тем, который оберегал ее отец и она оберегала.

Как не влюбиться в ту, что была такой живой, искренней и настоящей? Ему, мертвому, ледяному, заточенному в холодной земляной темнице?

Сольвейг так замечталась, переплетая историю Льдинки с собственной фантазией, что едва не прослушала ту ее часть, в которой Хозяин Зимы похитил Аврору призрачными руками своих детей-ветров.

Дух острова, воплощение ледяной стихии, он не мог человеком стать – это противоречило законам вселенной. Но его смертная возлюбленная духом стать… могла.

Дочери и сыновья Хозяина Зимы вытянули из Авроры все тепло по капле. Обнаженную душу обернули в шелка из диких ветров, призрачное тело укутали в снежные меха. Так дочь лесоруба стала Белой Невестой. Королевой ветров, вместе со своим нареченным супругом повелевающей духами зимы.

«Белая Невеста была человеком?!» – изумленно вывела снежинками в воздухе Сольвейг.

– Она забыла об этом. Память о прошлом… подернулась ледком. Воспоминания… застыли. Но когда-то помнила… и ярилась. Хозяин Зимы… забрал ее. У отца. У мира. Но вырваться… уже не могла. Себя… теряла.

С тех пор домом Авроры, что прежде делила крохотную лачугу с отцом, стал Крамарк. Все его леса и пустоши, и снежные равнины, и навсегда замерзшие озерца. Но хоть Белая Невеста и казалась свободной, она лишь исполняла волю Хозяина Зимы. Вместе со своей свитой и его драгоценными ледяными созданиями, она распространяла силу Хозяина Зимы по всему острову. Отвоевывала пространство Фениксова моря, гася силу самого Феникса.

Злилась ли Белая Невеста, радовалась ли, но кружась в танце со снежинками и ветрами, она выдыхала в мир людей силу заточенного в его недрах Хозяина Зимы.

«Значит, каждый раз, когда зимний ветер задувал в наше окно, Хозяин Зимы становился сильнее?» – мрачно подумала Сольвейг. Будто мало того, что эти ветра убивали людей, по капле вытягивая из них жизнь и тепло.