Аларика сняла его перчатку, их пальцы переплелись. Эскилль привычно содрогнулся – некоторые страхи так просто не вытравишь, не заглушишь. Но если она будет рядом… Пожалуй, он сможет привыкнуть.

«Если я буду с ней… Я же поступлю… верно?»

Знать бы, кому он задает этот вопрос.

Эскилль будто просил разрешения забыть ту, что каждую ночь приходила к нему во снах, полных музыки и снега. «Она – где-то там, далеко, а Аларика – рядом».

Но было еще кое-что, куда более значительное, чем расстояние. Аларика была огненным серафимом. Скрипачка – ледяной сиреной и, как и любые создания с магией Хозяина Зимы в крови, до смерти боялась пламени.

Эскилль до сих пор помнил боль в прозрачно-голубых глазах, вызванную его прикосновением. Их природу – лед и огонь – не изменить. А с Аларикой они, при всей несхожести характеров, словно родственные души.

Она – девушка, в которую можно влюбиться без оглядки. Красивая, пылкая, настоящая… Но что, если их любовь не будет такой? Что, если в ней не будет ни красоты, ни искренности, ни страсти? Лишь некая судьбоносная печать, вынужденность, предопределенность?

Аларика шагнула к Эскиллю, нежно положила голову ему на плечо, и места для сомнений в его голове просто не осталось.

Жизнь казалась Сольвейг снежной периной, которую вывернули наизнанку и хорошенько встряхнули, а потом заново набили снегом. И вроде бы все по-старому: работа у духов зимы, надежда отыскать Летту и скрипка, пусть и другая, в руках… И вместе с тем все неуловимо изменилось.

Она – истинная ледяная сирена, голос которой так же звонок, как и у остальных, пусть и связками ее были струны.

Теперь, когда стало очевидно, что ледяная стихия отзывается на ее игру, Сольвейг твердо намеревалась выяснить, каковы истинные границы ее сил. Когда Хладные напали на застенье, выяснить это не представлялось возможным – дар сирены в Сольвейг тогда только креп, а ее Песни были лишь робкими попытками заставить мир услышать ее голос. Отныне она могла говорить с ним на одном языке.

Дар сирены в ней никогда не засыпал, но Сольвейг всю жизнь учили тому, как являть его миру с помощью собственных связок. Нужно было время, чтобы научиться делать то же самое с помощью струн и смычка. Чтобы понять, как сыграть – а не спеть – сиренью Песнь.

Сольвейг начала с малого – с точки зрения истинных возможностей ледяных сирен, но такого важного для нее лично. При помощи скрипки она училась говорить.

Всю ночь она играла, не боясь, что побеспокоит духов зимы. Им был неведом ни сон, ни голод – только жажда тепла. Наверняка самая главная их сейчас забота – подготовка к торжеству, к загадочному Северному Сиянию. Если дочери Хозяина Зимы и появлялись рядом с ее комнатой, то ничем свое присутствие не выдавали. Однако раз или два по пальцам ног Сольвейг пробегало ледяное дуновение. Возможно, это был один из братьев-ветров – тех, кто не одобряет девичью страсть к нарядам и тщеславие, диктующее им лепить лица и тела изо льда, снега и морозного воздуха. Но даже тогда Сольвейг не перестала играть – но на несколько минут прекратила повелевать пляшущими по комнате снежинками.

Руки от непривычки устали – она устраивала себе лишь коротенькие передышки. Прежде чем Сольвейг окончательно выдохлась, она сыграла свою первую после долгого перерыва Песнь. И результатом ее ледяных сиреньих чар стало выведенное снежинками в воздухе собственное имя.

Хотелось заплакать от радости, которую подарила ей такая малость – нарисованные снежные буквы, будто инеевая роспись Белой Невесты. Вместо этого Сольвейг калачиком свернулась на холодной перине. Ночь обозначила свои права разлитыми по небу чернилами, но на востоке они уже светлели, будто их разбавили водой. Предстоял долгий день, кропотливая работа с иглой и льдистой тканью. Ноющим от напряжения пальцам нужно было отдохнуть.

Уснуть ей не дали.

Разбивший тишину звук не был стуком в привычном для нее понимании. Глухой и нечеткий, он все же заставил Сольвейг оторвать голову от набитой снегом подушки. Поднявшись в кровати, она слепо уставилась в полумрак комнаты. Замерла, вслушиваясь в объявшую Полярную Звезду тишину. Звук повторился, изменив тональность, стал скрежещущим и долгим.

Сольвейг стало не по себе. Она торопливо зажгла лампу, стоявшую в изголовье – один из подарков духов зимы. Казалось, в стеклянном плафоне спала невидимая солнечная сущность. Чтобы разбудить ее, достаточно лишь прикоснуться к лампе, заряжая ее теплом своей руки.

За ледком двери маячил белый силуэт. Широкий и невысокий – будто ребенок-дух в развевающемся снежном плаще. Правда, детей среди духов зимы Сольвейг никогда не встречала.

Невольно зевнув, она поднялась. Звук раздался снова – негромкий, но настойчивый. Держа лампу в руках, Сольвейг подошла к двери. За ночь она покрылась знакомым каждому жителю Крамарка кружевным узором из инея – Белая Невеста славилась особой любовью к рисованию. Но там, где не было ледяных кружев, Сольвейг увидела белоснежные лапы и мордочку – поднявшись на задние лапы, в ее дверь скребся тилкхе.

Сольвейг растерянно перевела взгляд на свою шею, будто надеясь увидеть, что на нее волшебным образом вернулось отобранное ледяной лозой ожерелье из клыков. Да, однажды тилкхе уже ее находил… Но хрупкая, тоненькая, словно снежинка и почти настолько же неуловимая связь между ледяной сиреной и ее стражем подсказывала: тот тилкхе, что так настойчиво просил его впустить, не ее страж. Тогда чей?

Тилкхе всегда держатся только своих хозяев, защищают их до последнего, а если случится, что они умрут – исчезают. Недоуменно хмурясь, Сольвейг распахнула дверь и осветила пространство за ней зачарованной лампой. Ахнула, невольно отступая.

Перед дверью ее комнаты сидело шестеро тилкхе. Сольвейг хлопала глазами, силясь понять, что происходит. Снежный страж, что скребся в дверь, опустился на задние лапы. Ласково ткнулся мордочкой в ее ногу. Как во сне Сольвейг коснулась ладонью белоснежного меха. В тот же миг остальные тилкхе осторожно, словно боясь спугнуть ледяную сирену, сгрудились возле нее.

«Они пришли ко мне, услышав Песнь сирены», – догадалась она. Но даже это понимание ответов на все вопросы не давало. Да, тилкхе никогда бы не доверились никому, кроме ледяных сирен… но где же их истинные хозяйки?

«Здесь. В Полярной Звезде».

Даже блуждай тилкхе по Ледяному Венцу неподалеку, ее Песнь они бы вряд ли расслышали. Башня высоченна, а Сольвейг находилась то ли на пятом, то ли на шестом от верха этаже. Слишком большое расстояние даже для магических существ и сирены, связанных единой стихией льда.

Но раз тилкхе здесь, значит рядом и их сирены.

Сольвейг помрачнела. Платье голосом сирены не сшить, а вот сплести изумительное инеевое кружево, соткать из разрозненных снежинок снежные полотна...

Духам зимы стихия льда тоже подвластна, и, благодаря их родству с Хозяином Зимы они сильнее ледяных сирен. Однако стали бы они, гордые, высокомерные, заниматься шитьем и рукоделием? Но если люди шли в Полярную Звезду за наградой, какая награда могла заставить прийти сюда сирен?

Да и то, что они разделились со своими снежными стражами, не предвещало ничего хорошего.

Полярная Звезда не была безопасной с самого начала – речь все-таки шла о башне самих духов зимы. Но чем дольше Сольвейг находилась здесь, чем больше узнавала… тем отчетливее понимала: нужно уходить отсюда как можно скорей. Правда, не раньше, чем она задаст дочерям Хозяина Зимы самый волнующий вопрос. И не раньше, чем выяснит, зачем тилкхе пришли к ее дверям. К дверям Сольвейг Иверсен, немой, только овладевающей своим причудливым «голосом» сирене, а значит, к самой неопытной среди сирен. И раз они пришли к ней, значит… больше не к кому идти.

Сердце сжалось от плохого предчувствия. Но если где-то в Полярной Звезде были ледяные сирены… Летта могла быть среди них.

Один из тилкхе развернулся и направился прочь. Сделал несколько шагов, замер и обернулся – словно приглашал Сольвейг последовать за ним. Она стрелой бросилась к лежащему на полу платью. Натянула, взяла в руки скрипку – свое единственное, пусть и весьма диковинное, оружие. С сожалением взглянула на лампу – ее придется оставить, чтобы лишнего внимания не привлекать. Лунного света, льющегося через окна башни, достаточно, чтобы не споткнуться на ступенях.