— Кто это?

— Музыкант Тоан, неужели не слышала? Я беру у него уроки.

— А…

— Ну как, принесла?

— Вот.

Фи открыла свою сумочку, вынула из-за зеркальца облигацию и протянула подруге.

— Твоя мать не догадывается?

— Она ровным счетом ничего о тебе не знает. Все ругает меня, какую, говорит, нужно иметь отчаянную голову, чтобы связаться с членами Вьетминя. У нее и так забот полно, с торговлей трудности… А тут еще эта история с сестрой.

— Как она сейчас? Получше?

— Все так же. Главное, у нее здесь не в порядке, — Ханг постучала себя по лбу. — Целыми днями молчит, слова от нее не добьешься, похудела страшно. Наверное, мать заберет ее домой. Четыре месяца уже лежит в госпитале святого Павла, а результатов никаких…

— Ну а что муж?

— Был у нее, но она даже взглянуть на него не захотела, отвернулась к стене и молчит. Уж на что мои старики старомодны, и то… Я теперь тоже видеть его не могу! Прошу тебя, не напоминай мне о нем.

— Хорошо.

— Да, Фи, ты не слышала эту песню? Иди-ка сюда.

Ханг потащила подругу к фортепиано.

— Послушай: «Идут бойцы-партизаны…»

— Чья это музыка?

— Не знаю. Слова и поты напечатаны в нелегальной газете «Независимость». Вот слушай: «Идут сквозь леса и горы…»

Ханг тихонько тронула клавиши инструмента и запела незнакомую песню.

С помощью молодчиков из «Национал-социалистического союза молодежи», возглавляемого Во Камом, японской военной полиции удалось выловить группу членов Вьетминя. Одного из подпольщиков расстреляли прямо на месте, перед пагодой Ланг. Вечером эта весть облетела город. На следующий день прояпонские газеты напечатали сообщение об этом крупным шрифтом, мало того — они поместили фотографию жертвы. Фи не могла оторвать глаз от этого снимка, лицо ее было залито слезами. Какие варвары! Юноша лежал прямо на мостовой с размозженной головой, на белой рубашке расползлись огромные пятна крови.

Эти бандиты славились еще и тем, что являлись в зажиточные дома и нагло вымогали деньги! Обритые наголо, с револьверами на поясе, они разгуливали по городу, громко стуча сапогами. А на днях Фи видела, как они скакали на лошадях вокруг Озера Возвращенного Меча!

Фи, задумавшись, опустила газету, и перед ней, как живые, возникли наглые, тупые лица. Девушка невольно вспомнила Тхука, своего сводного брата, и Тыонга, сына депутата Кханя. Один был «родственник», другой — товарищ детства, но как далеки, как ненавистны они были сейчас ей! И причина не только в ее любви к Донгу или в той грязной истории с отчимом! Нечто другое разделяло теперь их. А ведь всего несколько лет назад они все вместе ходили в школу, проводили время! В памяти всплыла вдруг прогулка на лодке, когда она гостила у Нгует. Тогда она еще ни о чем не задумывалась. Ей просто правился Донг и было неприятно видеть, как Нгует обращается с ним, точно со слугой…

Донг появился внезапно, в сопровождении незнакомого ей мужчины. Фи страшно обрадовалась, но, стесняясь незнакомца, встретила Донга сдержанно, тот тоже постарался не проявлять своих чувств и только спросил: «Не смогла бы ты покормить нас?» Но она все прочла в его глазах.

Пока Фи готовила еду, Донг с гостем вполголоса совещались о чем-то. Потом они разобрали и смазали оружие. Фи поняла, что все эти приготовления неспроста, и у нее тревожно забилось сердце.

Покончив с едой, они ушли. Донг уже спустился вниз, но вдруг по лестнице вбежал в комнату, будто забыл что-то. Он порывисто обнял и поцеловал Фи и, покраснев, снова бросился вниз. Впервые он так смело обнял Фи… После обеда она решила прилечь, но волнение не давало ей уснуть.

Фи не могла усидеть дома. Она вышла на улицу и отправилась бродить по городу. Шла куда глаза глядят, без всякой цели, и каждую минуту ей казалось, что вот-вот должно что-то произойти. Наконец она вышла к трамвайной остановке у Озера Возвращенного Меча и решила послушать, что говорят пассажиры: здесь можно было услышать все городские новости. И действительно, как только пришел трамвай от Южных ворот, она услышала, что один из «отрядов чести» пристрелил главаря Во Кама прямо у входа в здание «Национал-социалистического союза». Его молодчики и несколько японских полицейских гнались за вьетминевцами, завязалась отчаянная перестрелка, вся улица была залита кровью, но ребятам из Вьетминя удалось скрыться. Услышав об этом, Фи чуть не потеряла сознание. Чтобы не упасть, она прислонилась к фонарному столбу и, постояв так немного, медленно побрела к себе. Дома она сварила рис и села ждать.

Уже начало смеркаться, а Донг все не приходил. Может быть, он ушел к себе на Западное озеро? Фи проголодалась, но ей не хотелось двигаться, и она продолжала ждать.

Пробило семь часов, потом восемь. За окном сверкнула молния. Последние дни воздух был раскален, как в печи, жара не спадала даже по ночам. Хорошо бы сегодня пошел дождь!

Когда на лестнице послышались шаги Донга, Фи словно током ударило. Ну да, это он! Фи бросилась открывать дверь. Донг был один. Он вошел в комнату, как-то неестественно улыбаясь. Левая рука у него была перевязана носовым платком.

— Это ты мне оставила? — Он показал глазами на блюдо.

Не отвечая, она потащила Донга к столу и хотела было снять повязку.

— Не нужно, Фи! — Донг отдернул руку.

— Ты ранен?

— Да, мне уже перевязали, пустяковая царапина.

— Дай мне посмотреть!

Сняв повязку, Фи вскрикнула. Под пропитанным кровью платком рука вздулась и побагровела.

— Ты пока ешь, а я вскипячу воду и приготовлю бинты. С ума сойти! Рану обязательно нужно обработать, нельзя так оставлять.

— Не волнуйся, поем — схожу к знакомому врачу, он из сочувствующих, не выдаст.

Пока Фи осторожно промывала и перевязывала рану, чувствуя, что внутри остались осколки раздробленной кости, началась гроза. Фи встала на колени перед тазиком с марганцовкой, а Донг сел на кровать, бледный, стиснув зубы. Он молча переносил боль. Снова загрохотал гром и хлынул дождь. При каждой вспышке молнии они оглядывались на окно, но там сплошной стеной стегали белые струи.

«Во время революции один день равен двум десяткам лет». Мам хорошо запомнил эту фразу, которую услышал однажды в тюрьме. Но только теперь он по-настоящему осознал эту истину.

Всего месяц назад никто даже и представить себе не мог, что здесь, на переправе, под старым баньяном, где валялись кувшинчики из-под извести для листьев бетеля, появится стойка с газетой «За спасение Родины», чтобы люди, пока ждут лодку, могли узнать о событиях в стране и за рубежом. Сидя под этим баньяном, Мам вспомнил, с какими предосторожностями он пробирался по этим местам, направляясь на конференцию. А сегодня женщины сидят себе как ни в чем не бывало и, обмахиваясь нонами, громко разговаривают о Вьетмине!

— …Староста побежал жаловаться к начальнику уезда. А тот, сам белый от страха, говорит: «Тебе известно, что люди Вьетминя подбросили точно такие же листовки мне в кабинет? Так что иди-ка ты подобру-поздорову и не трогай их, не то — горло перережут!»

— В прошлый раз две девушки пришли с рынка Ной, рассказывали. Одна как раз в возрасте моей Дай…

— Уж на что в тех местах опасно было, и то теперь поутихли.

— Сейчас все шелковые стали. В Донгчиеу маневры устроили, пушки провезли, огромные, со столб величиной, так японцы даже носа не высунули!

— Что и говорить. Как подняли знамя Вьетминя, теперь можно и двери не запирать, бояться нечего!

— Сейчас только и разговоров, что о партизанах! Хотелось бы мне посмотреть на них!

Мам улыбнулся. Знали бы они, что партизан сидит рядом с ними!

Однажды утром на вершине холма, поросшего сосной, недалеко от дороги номер восемнадцать, руководство военной зоной Донгчиеу вручило красное знамя первому взводу партизанских войск приморья. Бойцов было около тридцати человек, кто в коричневом крестьянском платье, кто в белой рубашке и синих европейских брюках, кто в старой военной форме. У всех через плечо винтовка, за поясом — гранаты. Стояли по стойке «смирно» и слушали в тишине, как командир читал клятву. Над их головами шумели кроны сосен, внизу, вдали, сверкали излучины небольшой прозрачной речки. В тот день они поклялись вместе сражаться и, если понадобится, вместе умереть — бойцы революции, которым партия вручила оружие для борьбы за свободу родины, за освобождение народа. Они не знали, как долог будет их путь, какие опасности, трудности и радости ожидают их на этом пути, но одно они знали твердо — клятва, которую они дали сегодня, запомнится на всю жизнь, запомнится все — и солнечные блики, и красное трепещущее полотнище, и взволнованный, торжественный голос командира, читающего клятву…