— Что могло так заинтересовать писателя?

Хой вздрогнул от неожиданности и обернулся.

Рядом с ним стоял улыбающийся Ти, приятель Донга, тоже спортсмен.

— Что привело вас сюда, на берег озера? Как брат? Он уже давно не заходил ко мне.

Ти был в прекрасно сшитом европейском костюме, белоснежной сорочке, с черным кожаным портфелем в руке — типичный деловой человек.

«Почему бы мне не познакомиться с ним поближе? — подумал про себя Хой. — Ведь он пользуется большим влиянием среди молодежи и студентов. Кстати выполню и поручение Куана. Надо попробовать».

— Я прочел на днях в воскресной газете ваш рассказ «Комок риса». — Толстые губы Ти раздвинулись в широкой улыбке. — Вот уж не ожидал, что на вьетнамском языке пишут такие хорошие рассказы! Должен признаться, я до сих пор художественную литературу читал только на французском. Прошу прощения, но я убежден, что наша национальная литература еще далека от совершенства. Нередко писатель не может ни одной фразы написать, чтобы не сделать грамматической ошибки, да и язык наш слишком беден и примитивен, я даже не представлял, что на вьетнамском можно выражать философские и научные идеи. Однако, когда прочел ваш рассказ, я понял, что ошибался: рассказ превосходный, только слишком много горечи. А почему вы поместили его в этой газетенке? Вы разве не знакомы с группой «Маяка»? Вот что, зайдем как-нибудь вместе к Као Чонгу, он там работает секретарем. Это мой приятель, лиценциат права. Мы когда-то вместе учились. Ребята в «Маяке» отличные, читает его главным образом интеллигенция. Тираж у них сейчас несколько тысяч — не уступает «Воскресной газете». Раньше «Маяк» имел научный, теоретический уклон, печатал по большей части сухие дискуссионные материалы, теперь же Као Чонг решил расширить разделы литературы и искусства. Да вы, вероятно, и сами заметили это, если следите за «Маяком».

— Я очень признателен вам за внимание, — ответил Хой, молча выслушавший горячий монолог Ти. — Простите, а где вы живете?

— На улице Духовых Инструментов. Заходите как-нибудь.

— Спасибо. Вы уже давно занимаетесь общественной деятельностью, хорошо знаете положение в стране, и мне хотелось бы о многом побеседовать с вами.

Ти просиял:

— Всегда к вашим услугам! Или вот что, давайте прямо сейчас условимся. Жду вас у себя в это воскресенье вечером.

Распрощавшись с Ти, Хой не спеша двинулся дальше. Он шел под молодыми ивами, недавно высаженными на берегу озера, священная черепаха уже исчезла в зеленой глубине Озера Возвращенного Меча. Хой подумал, что на дне озера, вероятно, таится немало диковин. Ведь на протяжении веков, даже во времена смут и голода, жители Ханоя строго охраняли озеро, никому не позволялось забрасывать в него сеть или даже удочку — чтобы не нарушать покой царства священной черепахи. Миновав перекресток, выходящий на Барабанную, Хой прошел через изрытый траншеями сквер и присел на шезлонг уличного продавца напитков, надеясь освежиться стаканом кокосового молока. Он вспомнил сегодняшний случай с черепахой. Сколько же пришлось пережить их древнему Ханою, сколько видел он на своем веку сражений!.. И за что он только любит его, этот древний, мудрый, высокомерный и равнодушный город, где каждая улица, каждый переулок хранят следы бесчисленных бедствий, бесконечных унижений! Наступит ли час, когда на улицах древней столицы раздадутся, как во времена, когда она именовалась еще Тханглонгом и Донгдо, громкое ржание лошадей, трубные крики боевых слонов, победный клич воинов, возвратившихся после разгрома иноземных поработителей!.. Как бы то ни было, Ханой был и остается хранителем души вьетнамского народа. Эта душа как пламя, ее нельзя заковать в кандалы, нельзя схватить и посадить в клетку, и не так-то просто выразить, что такое душа народа, но она существует, живет повсюду — и в словах приветствия, и в смехе, который за видимой вежливостью скрывает иронию; она живет в длинных национальных платьях проходящих по улицам девушек — простеньких, скромных, но изящного покроя и по-своему элегантных, она даже в вареных водяных вьюнках, любимой приправе вьетнамцев, и в листьях лотоса, которыми обертывают они свой скромный пудинг из недозрелого клейкого риса, и в чувстве собственного достоинства, и в доброте и человечности стариков, переживших трагическую чехарду династий, немыслимые взлеты и немыслимые падения. И сейчас, в смутное время франко-японского владычества, когда литература превратилась в рынок, где торгуют ложью и пишут на потребу дня, не исчезла, не умерла душа вьетнамской нации! В минуты, когда Хой с насмешкой говорил о своем ремесле, он иронизировал над самим собой, чтобы не казаться смешным окружающим. В душе же он не сомневался, что вьетнамская литература существует. Профессия писателя всегда напоминала духовную проституцию, и сочинителей, торгующих своей совестью и талантом, отпущенным им природой, всегда было большинство. Их голос звучал громче, им принадлежало все — и слава, и деньги, и власть. Подлинных же писателей можно по пальцам сосчитать. Хой не был знаком ни с одним из них, однако достаточно ему было прочесть произведение, чтобы определить, каков его автор. Как и он сам, эти люди влачили жалкую жизнь, но сохранили в чистоте душу и совесть, то были редкие звездочки надежды, которые светили во мраке ночи. Эти люди обладали силой, которая помогла им выстоять в мире лжи и подлости, которая способна одержать победу не только над временем, но даже над смертью!.. Вой сирены, установленной на крыше городского театра, прервал мысли Хоя. Хозяйка киоска, которая торговала кокосовым молоком, поспешила получить с него деньги за напиток.

— Вот и работай тут, когда каждую минуту объявляют тревогу! — жаловалась она.

Действительно, сирены звучали так часто, что ханойцам надоело прятаться в убежища. Заслышав сирену, прохожие собирались в сквере на берегу озера и пережидали там тревогу, не желая спускаться в убежище, хотя оно было рядом. Улицы быстро опустели, лишь мальчишки-подростки — отчаянный народ — неслись на велосипедах что есть мочи, спеша добраться до дому или ближайшего убежища.

Хой, не обращая внимания на сирену, продолжал сидеть в шезлонге под старым замшелым деревом и болтать с продавщицей кокосового молока, которая, захватив с собой только кошелек с деньгами, тоже решила, по-видимому, переждать тревогу на улице. Она то и дело глядела в чистое голубое небо.

— Тут и не хочешь, а выйдешь из себя! Бомбить — так уж бомбили бы, и дело с концом, а то тянут за душу… Ой! Смотрите, они и вправду прилетели!..

И женщина, бледная от страха, бросилась бежать к ближайшей траншее, шлепая деревянными сандалиями. Хой тоже посмотрел на небо: самолеты летели звеньями, по три в каждом. Точно стая воронья, надвигались они на город. Хой ясно различал остроносые четырехмоторные машины с крыльями, похожими на концы коромысел. Американские «летающие крепости!» Надо поскорее убираться отсюда, а то, чего доброго, они и впрямь начнут бомбить Ханой. Заухали зенитки, не то французские, не то японские. В небе повисли клубы дыма, но черные птицы, рассредоточившись, медленно, угрожающе приближались к городу. Хой спрыгнул в траншею, когда увидел, как грозди черных точек отделились от «летающих крепостей». Гулко забилось сердце. Почему он должен сидеть здесь и ждать, когда сверху спустится смерть? Ведь если одна из этих черных точек упадет сюда, он исчезнет с лица земли! Хой продолжал внимательно следить за падающими бомбами, все, что происходило вокруг, воспринималось сейчас как в тумане. Кажется, пронесло! Бомбы должны были упасть где-то позади, за его спиной. Хой вздрогнул от оглушительных взрывов. Прошло минут пять, десять… Ничто больше не нарушало тишины…

Сирена возвестила отбой, и улицы заполнили прохожие. Выбравшись из траншеи, Хой вместе со всем потоком двинулся на Барабанную. Вот когда ему был необходим велосипед. Ладно, как только ему выплатят гонорар за сборник рассказов, нужно обязательно отложить донгов двадцать-тридцать и купить какой-нибудь, пусть даже допотопный, драндулет — лишь бы он передвигался. Если бомбежки не прекратятся, то в конце концов перестанут ходить и трамваи, и машины, и поезда.