Женщина посмотрела на слушателей и остановила взгляд на Соан.

— Мама тогда не было с нами, мы все уже решили, что он погиб, как вдруг, недели через две, смотрим — приходит, шатаясь от слабости, и как ни в чем не бывало подсаживается к нам. Спросили, где был. Оказывается, его тогда отнесли в мертвецкую, а там дежурные, выделенные из уголовников, завернули труп в циновку и понесли закапывать. Но тут один потрогал его и говорит: «Да он еще теплый!» Послушали — дышит. Отнесли к врачу. Тот сделал укол, добрый был старик, подлечил. И вот Мам вернулся, точно с того света.

Женщина рассмеялась и ласково положила руку на плечо Соан, которая, уже не скрываясь, то и дело вытирала слезы.

— Не волнуйся, Мам непременно вернется, — мягко сказал мужчина. — В России Красная Армия ведет сейчас большое сражение на реке Волге. А когда немцев разобьют и сбросят Гитлера, французским и японским фашистам тоже несдобровать. Времена меняются. Так что рано или поздно Мам все равно вернется к тебе!

Мужчина повернулся к Ба.

— Французы уже порастеряли былую самоуверенность. В лагерях Шонла под Новый год наши устроили настоящее празднество! Даже ярмарку организовали. Пели песни, разыгрывали пьески. Солдат с женами и детьми пригласили. Почти во всех тюрьмах к Новому году раздобыли свинины, праздник так праздник! А в ханойской охранке даже организовали шахматный турнир, борьбу и всякие развлечения.

— Неужели?

— Недаром говорится: «Слабого давят, сильного обходят стороной!» И чего только они с нами не делали, а увидели, что орешек крепкий, стали поосторожнее. Они ведь сейчас с японцами грызутся, вот и побаиваются, что мы стоять в стороне не будем, если у них дело до драки дойдет!

Соан жадно слушала, боясь пропустить хоть слово. Не все еще ей было понятно, но услышанное прочно засело в памяти.

— Вот, Соан, ты и узнала все, что хотела, — сказал Кой, протягивая ей пиалу с чаем.

— Я хочу вам сказать… — смущенно начала Соан.

— Говори, не стесняйся! — подбодрила ее Ба.

— Сегодня у моего хозяина гости были — начальник уезда и управляющий французских плантаций. Я им прислуживала и слышала все, о чем они говорили. Мон сказал, что в последнее время из тюрем бежало много коммунистов.

— Ну что ж, он правильно сказал! — засмеялся мужчина, не спуская с девушки внимательных глаз.

— Да, — продолжала Соан волнуясь. — Он сказал, что среди них — женщина, работница с хайфонского цементного завода. Я запомнила ее имя — Гай. Из провинции им прислали фотографию, и теперь по всему уезду ее ищут. И еще он хвастал, что из Ханоя приезжали французские жандармы, обсуждали, как лучше устроить облаву. Они узнали, что где-то недалеко от причала Гом должно быть собрание. Теперь, сказали, от нас никто не уйдет.

— Спасибо. — Мужчина крепко пожал руку Соан. — Мон, видать, неплохая ищейка на службе у французов. Да и советник — порядочная сволочь!

Соан, попрощавшись со всеми, заторопилась в обратный путь.

Она бодро шагала по дороге, не замечая уже ни тумана, ни ночного холода, в ушах все звучали слова незнакомца: «Времена меняются»! В голове у Соан стоял радостный сумбур.

Депутат Кхань пробыл в Хайфоне несколько дней, а когда вернулся, свет в его окне не гас до полуночи и с улицы видно было, как он нервно расхаживает по комнате. На этот раз дело приняло серьезный оборот. Домашним стало известно, что в Хайфоне у депутата есть любовница и что хозяйка по этому поводу пребывает в великом гневе.

На следующий день, за завтраком, между супругами вспыхнула ссора. Депутатша, красная от злости, выскочила из-за стола, промчалась к себе на второй этаж и крикнула Дао, чтобы та собрала ее вещи. Потом Хюинь, шофер, отнес чемодан в машину, и хозяйка укатила в Ханой. А хозяин, стоя в дверях, наблюдал весь этот спектакль и презрительно улыбался.

Соан видела, как во второй половине дня депутат в длинном стеганом халате вышел в сад. Он подошел к полукруглому пруду, в котором цвели лотосы, постоял у клетки с павлинами, наблюдая, как те распускают свои роскошные хвосты, но лицо его оставалось хмурым. Соан, набрав в ведро воды, быстро поднялась в столовую. Она хотела прибраться до прихода хозяина. Девушка засучила повыше шаровары и принялась мыть пол в просторном зале. И как это людям нравится жить в таких больших и холодных комнатах? Это же все равно что жить в Доме общины. И эти громоздкие вещи — тяжелый резной стол эбенового дерева, огромный буфет, стеклянные вазы с заспиртованными змеями, свернувшимися в клубок и точно подстерегающими кого-то, — все здесь давно знакомо Соан и вызывало в ней удивление. Зачем их здесь столько, этих вещей, крикливых и самодовольных? Покончив с полом, девушка взобралась на табурет и принялась протирать резные оконные рамы. Фигурка летучей мыши с зажатой во рту монетой — символ богатства — рассмешила Соан. Она погладила круглую мышиную мордочку: «Ну зачем ты, глупенькая, ухватила такую большую монету?» Занятая своими мыслями, она протирала стекла и вдруг, оглянувшись, вздрогнула от неожиданности: в дверях стоял хозяин, уставившись на нее странным немигающим взглядом. Соан торопливо опустила шаровары и начала старательно вытирать стекла, чувствуя, что глаза депутата шарят по ее телу. Она наспех закончила работу и спрыгнула с табурета.

— Ты что… прибираешься? — хрипло выдавил из себя депутат.

— Да, господин…

Соан бросила тряпку в ведро и, подхватив его, заспешила из комнаты.

— Вскипяти и принеси мне воды! Слышишь?

Это был уже обычный тон, каким он говорил с ней каждый день.

Когда она вошла с термосом в столовую, Кхань сидел за большим обеденным столом. Перед ним стояла бутылка коньяку и недопитая рюмка. Депутат задумчиво курил. Разглядывая фигуру девушки, поставившей на стол термос, он одобрительно хмыкнул и залпом осушил рюмку.

— Черный кофе! Бисквиты, молоко! — распорядился он.

Соан прислуживала молча. Кхань ел неторопливо, а допив кофе, тщательно стряхнул крошки бисквита с усов и шелкового халата.

— Ты легко одета, тебе не холодно? Неужели больше нечего надеть? Чаю!

Соан молча наполнила чашку. К вечеру стало прохладно, и она надела две кофточки одну на другую, но обе были старые и тонкие и мало грели. Кхань, видно устыдившись участливого тона, строго спросил:

— Почему ты не попросишь у хозяйки какое-нибудь старенькое платье? Боишься, что будет ругать?

Соан молча отступила и встала у посудного шкафа.

— Ты что, язык проглотила?

Депутат двумя пальцами взял кусочек бисквита, обмакнул его в чай и, все так же неторопливо и мерно жуя, взглядом знатока рассматривал девушку.

— Подай сигары!

Он прикурил, сделал несколько затяжек, медленно выпустил дым изо рта и, прищурившись, уставился в окно. Потом заговорил спокойно, негромко и как будто даже ласково, с явным удовольствием попыхивая сигарой:

— Как мама себя чувствует? Ей все также туго приходится? А братишка твой как вырос! Я на днях видел его у моста, он нес воду. Тоже оборванный. Мне ведь жаль и тебя и твою семью. Если ты будешь послушной, я помогу вам. Скажи матери, пусть зайдет, я выделю ей немного земли и денег дам на расходы.

Не отрывая взгляда от окна, он порылся в кармане.

— Сколько вам нужно? В новогодние праздники меня не было дома, и я тебе ничего не подарил, так что можешь считать это подарком к Новому году. Постой, сколько же тебе исполнилось? Девятнадцать есть уже? Пора замуж! Что молчишь? Не бойся меня, я злой только с теми, кто перечит мне, а будешь слушаться, помогу тебе встать на ноги. Да ты что, немая?

Кхань обернулся. В комнате никого не было.

Ужинал депутат снова в одиночестве, и даже несколько рюмок аперитива не прибавили ему аппетита. Он лениво ковырял палочками в тарелках, на которых лежали кусочки кольраби, вымоченной в соевом соусе, и овощные закуски, приправленные раздерганным на волокна куриным мясом. Это южновьетнамское блюдо особенно удавалось повару.