…Уже давно прошли и январь и февраль, а от матери нет вестей… Дядя Кунг увез их к себе в уезд Лаптхать. Местность там лесистая, много маниоки. Дядя пообещал, что в начале января они приедут и маниоки привезут… Добрались ли они туда или, может быть, погибли все по дороге?..

Соан поставила пиалу на землю, слезы ручейками бежали по щекам… Ей будто слышался жалобный голос братишки: «Кушать!.. Хочу кушать… Почему ты ничего не принесла покушать…» Однажды вечером она возвратилась домой, едва держась на ногах от усталости, с пустой кошелкой, которую в сердцах швырнула на землю. В доме не было никого, кроме Бау. Он лежал скорчившись около тлеющих головешек. Соан присела, обняла малыша. И тут он вдруг, как безумный, вцепился зубами ей в руку. Она закричала. Он разжал зубы, но продолжал двигать челюстями, словно пережевывая невидимую пищу. О Бау, Бау!..

Соан, всхлипывая, вытерла слезы. Она вылила из горшочка в пиалу остатки рисовой похлебки и решила вымыть еще немного риса, чтобы сварить похлебку для Ка. Пусть хоть раз поест как следует.

Когда похлебка была уже почти готова, вошел Ка. Он бросил на пол солдатскую полевую сумку и подсел к огню, грея иззябшие руки, тонкие и сухие.

— Знаешь, Соан, Мам вернулся!

Соан от неожиданности выронила палочки для еды.

— Что? Что ты сказал?

— Говорю, Мам вернулся! Он еще позавчера вечером пришел. А вчера отправился на причал Гом. Я видел его у Ты Гатя, он сказал, что через несколько дней зайдет к нам.

Соан поднялась, пошатываясь вышла из дома, и, сделав несколько шагов, бессильно опустилась на землю…

На закате, как и сотни лет назад, медленно плыл колокольный звон пагоды Нгай. Только в этот вечер звуки колокола казались почему-то особенно печальными. Они лились, протяжные, щемящие, и уплывали к далеким холмам, погружавшимся в вечерний сумрак…

При этих звуках Куен крепче прижала под мышкой нон и зашагала быстрей мимо раскачивавшихся под ветром сосен.

Когда она подходила к пагоде, уже совсем стемнело. Девушка отодвинула плетеный притвор у входа и вошла во двор. Пагода стояла погруженная в тишину, Куен почувствовала чуть слышный запах мелии… В храме однообразно зазвучал мо, отбивая ритм молитвы.

Из кухни во двор вышел Хьеу — узнать, кто пришел.

— Никак, Шау пришла? — тихо спросил старик, в его голосе слышалась радость. — Что тебя так долго не было? Мы уже который день оставляем тебе по вечерам ужин. Наша настоятельница беспокоиться начала. Только что опять спрашивала о тебе.

— Есть что-нибудь для меня?

— А как же. Давай сюда кошелку.

— Кто был на этот раз?

— Та же женщина, что приходила на Новый год.

— А-а, знаю…

За ужином перед Куен поставили целую плетенку красного риса с вареными бамбуковыми побегами, приправленными соленым пряным соусом. Хьеу для приличия взял себе немного риса, но тут же отложил палочки и стал угощать гостью. Когда Куен поела, он тихо сказал:

— Говорят, в ваших краях много народу погибло с голоду.

— Да… — Куен тяжело вздохнула. — Сейчас голод повсюду.

— Может, помочь, что-нибудь сделать… — старик остановился, словно не решаясь продолжать.

Именно над этим Куен ломала голову последние дни.

— Да! — вспомнил старик. — Сегодня вечером сюда, наверное, приедет Чыонг, хотел встретиться с тобой, поговорить кое о чем. Шайка старосты Туи предупредила, что скоро они «навестят» соседнюю деревню. Последнее время они распоясались, грабят уже средь бела дня.

— А вы слышали: бандиты появились возле поста До?

— Неужто?

— Позавчера утром больше сотни прошло по поселку До, некоторые вооружены автоматами, на лошадях. Солдаты с поста носа не посмели высунуть, ворота заперли и ни гу-гу!

Старый Хьеу только головой покачал. А Куен ушла в себя. Вдруг глаза ее сердито блеснули. «Сколько это будет продолжаться?! И главное, почему мы сидим сложа руки и ничего не предпринимаем!»

Куен через огороды прошла к поваленному надгробию, где связная обычно прятала для нее литературу и почту, если приходила в ее отсутствие. Забрав пакет, она ушла к себе в маленькую каморку — одну из келий, отведенных для ночлега прихожан. Войдя, она зажгла небольшой светильник, заправленный маслом, закрыла дверь на засов и стала распаковывать почту, тщательно завернутую в промасленную бумагу и завязанную бечевкой.

В пакете оказалось письмо от Каня, который просил ее постараться разделаться со срочными делами к началу месяца, так как предполагается важное совещание, на котором будет присутствовать товарищ «сверху». Куен бегло просмотрела несколько номеров газеты «За спасение Родины», потом ее внимание привлекла небольшая, величиной с ладонь, голубая брошюрка. На обложке при тусклом свете лампы она прочла: «Борьба за власть между японцами и французами и наши задачи».

При тусклом, колеблющемся свете Куен читала крохотные строчки, напряженно нахмурив брови, позабыв обо всем на свете… Она читала директивы Секретариата Центрального Комитета.

Удары в мо прекратились, значит, настоятельница закончила вечернюю молитву и сейчас позовет ее к себе. Придется прочесть еще раз брошюру попозже. Куен торопливо собрала все со стола, сложила в плетеный лакированный ларец, потом засунула ларец подальше под топчан и вышла в приемную для гостей.

Беседа была в самом разгаре, когда послышался лай и у ворот пагоды замелькали факелы. Монашка-прислужница пошла открывать.

— Наверное, приехал Чыонг Конг!

Да, это был он. Двое сопровождающих его юношей несли зажженные факелы. Чыонг Конг вошел во двор. Юноши удалились на кухню, а хозяин прошел в гостиную.

На нем была простая крестьянская одежда, голова повязана тюрбаном из выцветшего от времени фиолетового тюля. Густые брови, косой разрез глаз, черная борода — точь-в-точь командир из отрядов Де Тхама[23]. Он снял с плеча старинное кремневое ружье, сложил перед грудью ладони в знак приветствия и, откинув полы одежды, сел на скамью. После вопросов вежливости и первой пиалы чая они приступили к беседе.

— Я слышала, — начала Куен, — что староста Туи грозит разграбить село. Это правда?

— Да. Они осмелели после того, как купили несколько винтовок у солдат, сбежавших из Тиениена. К тому же они вошли в шайку главного бандита Лыонг Вана, так что им теперь море по колено, ни с кем не считаются. Прислали своих людей объявить, что если село не откупится семью центнерами риса и десятком быков, то на будущей неделе придут и дочиста разграбят его. Что же касается пагоды, то ее по бедности они пощадили — решили взять только два центнера. Хм!

У Чыонга от ярости лицо налилось кровью, густые брови сошлись у переносицы, глаза метали молнии.

— А зи да фат! — испуганно воскликнула настоятельница. — Это что же, семенное зерно отдать?

Она смотрела на Чыонг Конга, словно умоляя о защите. Чыонг Конг, опустив глаза, задумчиво поглаживал бороду.

— Послушай, Шау, — встрепенулся он, — мои ребята недавно вернулись из Бакзянга, рассказывали, что и там теперь действуют люди Вьетминя. Народ тысячами собирается под их красные знамена, разбивает склады, раздает рис голодающим. Во многих местах уже и комитеты созданы… как их…

— Комитеты национального освобождения, — улыбнулась Куен. — У нас они тоже скоро будут.

Настоятельница и ее гость внимательно слушали девушку, пристально глядя ей в лицо. А Куен продолжала:

— Скажите откровенно, Чыонг, как бы вы отнеслись к тому, чтобы наша организация поручила вам кое-какие важные дела?

Чыонг Конг поднялся и поклонился, сложив ладони перед грудью.

— В моем доме сейчас есть два вот таких ружья, две лошади, несколько быков, есть также немного рису и девятьсот донгов денег. С вашего разрешения я оставлю себе сотню донгов, а все остальное жертвую на дело революции. Ребята мои — и сын и дочь — неплохо владеют оружием, если пригодятся, забирайте хоть завтра!