— Слышал что-то краем уха, но толком так и не знаю, в чем дело.

— Этот генерал в свое время захватил Нанкин и перебил там массу мирных жителей. Так вот, недавно он посетил Сайгон и заявил: на Японию возложена миссия освободить желтую нацию от ига белых, в том числе и от французов. Французские же генералы налаживают связи с де Голлем. Чует мое сердце — скоро запахнет здесь пороховой гарью. Хочешь, уедем вместе?

— Куда?

— Вначале переберемся через китайскую границу, а там и дальше двинемся. В мире до черта мест, где можно отлично прожить. Почему бы и тебе не попытать счастья в чужих краях и не посмотреть на мир? В этой стране пропадет твой талант! Здесь можно плесенью покрыться. Подумай, а завтра дашь ответ.

Тоан молчал, рассеянно вертя в руках пустую рюмку.

— Ну, до завтра! — Федор допил кофе.

— Собственно, ждать до завтра нет нужды. Я очень благодарен тебе, Федор, за доверие, но уехать я не смогу.

— Дело хозяйское. Тогда попрощаемся. Завтра я не выйду на работу: отпросился у хозяина на несколько дней, сказал, что плохо себя чувствую. Кончится война — может статься, увидимся. Если доживем, конечно…

Они поднялись и вышли на улицу. Было темно, сеялся мелкий дождь. Торопливо попрощавшись, каждый отправился своей дорогой.

В ту ночь Тоан так и не заснул. «В этой стране пропадет твой талант…» Что ж, Федор прав! И все-таки он не может покинуть эту несчастную страну! Тоан чувствовал, если он это сделает, то неминуемо зачахнет, как вырванный с корнем куст. Но может быть, он ошибается? Сколько музыкантов вынуждены были оставить свою родину и, странствуя по всему миру, своим искусством прославляли отчизну. Шопен… да мало ли кто еще! Почему бы и Тоану не последовать их примеру?.. Да хотя бы уже потому, что он не обладает их талантом! Отчего это человек так привязан к своей родине? Ведь артист в любом уголке земли может найти и любовь, и радость, и печаль, если только ему есть что сказать людям… Тоан вздохнул. Опять он витает в облаках! А что станет с его матерью? Как оставить ее в старости одну? Или все-таки бросить все и уехать? Возможно, когда-нибудь потом, после того, как он своими руками закроет глаза матери, когда душа его впитает богатство народного искусства, — тогда он, возможно, и совершит поездку по чужим странам, чтобы достойно представить музыкальную культуру своей родины. И возможно, тогда это будет для него так же необходимо, как необходимо птице летать в небесном просторе. Но сейчас Тоану хотелось жить у себя в стране, следить за жизнью, которая бьется точно в судорогах, хотелось увидеть своими глазами, чем в конце концов все это кончится. Он чувствовал, что на этой многострадальной земле грядут перемены, назревают какие-то небывалые, удивительные события, что именно — он еще не знает, но ощущает их приближение. Возможно, в итоге он сам не останется в живых, но покинуть родину в такой час для него невозможно!

Перед рассветом он все-таки заснул, а когда проснулся, в глаза било яркое солнце. Наконец-то кончились дожди. Теперь он займется делами, нужно поехать в провинцию, повидаться с друзьями. Столько временной не выбирался из дома! Тоан вдруг вспомнил свой вчерашний разговор с Федором, и ему показалось, что это было во сне. Но письмо Нины лежит на кровати… Тоан рассеянно пробежал знакомые строчки, и его вновь затопила печаль. Он закрыл глаза и погрузился в какое-то странное забытье, не чувствуя ничего, кроме пустоты. Время от времени, когда он приоткрывал глаза, его взгляд скользил по жалюзи окон, по пианино, сверкающему солнечными бликами, потом останавливался на вазе с цветами, стоявшей на пианино… — все эти предметы представлялись ему странными и нереальными, словно явились из потустороннего мира.

Нет, так дальше нельзя! Нужно работать! Тоан решительно поднялся и вышел во двор. Он умылся и поставил кипятить воду для чая. Все это он проделал машинально и так же машинально съел завтрак, мысли его были заняты совсем другим.

Тоан подошел к инструменту и рассеянно тронул клавиши. Пальцы сами собой взяли первый аккорд восьмой сонаты Бетховена. За первой фразой последовала вторая, третья… Тоан опустился на стул. Рождаясь под его пальцами, звуки множились, крепли, разрастались в настоящую бурю. Чистой россыпью сверкающих жемчужин зазвучал гимн мужеству человека, не склонившего головы перед судьбой. В нем слышался гневный, отчаянный призыв, закончившийся криком невыносимой боли… Секундная пауза, и Тоан перешел к адажио. Пальцы его легко, едва касаясь, перебирали клавиши. Звуки лились светлые и высокие, проникновенные и задумчивые. Да, человек способен перенести любую боль, любые страдания и не утратить способности любить… Отзвучали и стихли последние аккорды. Тоан опустил руки. Музыка, точно свежий, живительный ручей, омыла его душу, принесла успокоение.

…Кажется, кто-то постучал. Тоан пошел открыть. За дверью стояли две женщины. Одной было лет двадцать шесть, другая совсем молоденькая девушка. Обе в одинаковых шелковых платьях, да и в лицах было заметно сходство. Женщина показалась ему знакомой, где-то он уже видел это яркое, вызывающе красивое лицо, эти выразительные глаза… Девушка держалась застенчиво.

— Простите, нам нужен музыкант Тоан.

— Это я, входите, пожалуйста.

Тоан сразу догадался о цели визита и решил как можно скорее закончить этот бесплодный разговор. Как только гости сели, он сразу же предупредил:

— Прошу прощения, вы, вероятно, хотите, чтобы я давал уроки игры на фортепиано? Если так, то я, к сожалению, должен отказаться, в настоящее время я очень занят.

Женщина улыбнулась:

— Мы действительно осмелились прийти к вам с такой просьбой. Я прошу вас уделить хотя бы один-два вечера моей сестре. Она уже несколько лет занимается музыкой и очень хочет совершенствоваться. Она любимица в семье, и никакие расходы нас не смутят…

Тоан помрачнел. Ему захотелось тут же предложить этим богатым гостьям покинуть его дом.

— Простите, я очень сожалею, но, как уже сказал, принять ваше предложение не могу.

Женщина продолжала улыбаться:

— Я буду с вами откровенна и заранее прошу извинить, если скажу что-нибудь не так. Дело в том, что у моей сестры незаурядные способности, а учиться она хочет только у вас. Когда мы подошли к вашей двери и я уже хотела постучаться, она остановила меня, чтобы послушать вашу игру…

Девушка вспыхнула:

— Ну что ты болтаешь, Фыонг!

«Ах, это Фыонг! — вспомнил Тоан. — Та самая красавица, из-за которой столько страдал Ты».

— Ну хорошо. — Тоан решил поскорее отделаться от посетительниц. — Я как-нибудь прослушаю вас… Простите, ваше имя?

— Ханг.

— Зайдите, пожалуй, ко мне завтра вечером. Возможно, мне удастся устроить вас к хорошему преподавателю, гораздо лучшему, чем я.

Тоан поднялся, гости тоже встали и направились было к двери, как вдруг завыла сирена. Дожди прекратились, и тут же снова возобновились налеты!

Тоан вынужден был предложить женщинам переждать у него тревогу. Они просидели минут пятнадцать, и вдруг прозвучал отбой. Тоан проводил сестер и, только когда рикша увез их, вздохнул с облегчением. Он досадовал на себя за то, что не отказал им наотрез, впрочем, если эта девица действительно способная, пожалуй, можно помочь ей. Ладно, завтра вечером все выяснится. Но кто знает, что ожидает их завтра… Просто комедия! На страну надвигается буря, а они тут сидят и толкуют об уроках музыки, словно нет ничего важнее на свете!

Ханой, словно промытый холодными проливными дождями, ожил под лучами яркого солнца. Зима была в самом разгаре, но ясное небо сияло такой голубизной, что, если бы не холод, можно было подумать, что на дворе сентябрь или октябрь.

Последнюю неделю ханойцев ежедневно тревожил надсадный вой сирены, случалось, она поднимала их и по ночам. Рассказывали, что недавно бомбили Хайфон. Многие тут же отправили своих детей в деревни, опасаясь налетов и на Ханой.