Когда Соан внесла воду, депутат уже лежал в постели, укрытый одеялом. Девушка поставила на стол два больших термоса и поспешно направилась к двери.

— Погоди! Достань из ящика грелки!

Соан наполнила грелки и подошла к кровати.

— Положи к ногам. До чего же ты несообразительна! — депутат улыбнулся. — Что я, тигр, что ты меня так боишься? Присядь, хочу поговорить с тобой.

— Слушаюсь, господин.

Девушка, не поднимая глаз, опустилась на край стула и сложила на коленях руки.

— Скажи, ты любишь свою мать, брата, сестру?

Соан посмотрела на Кханя широко раскрытыми глазами, еще не догадываясь, куда он клонит. А тот улыбаясь, поглаживал усы.

— Ты ведь давно служишь у нас, хочешь, я отпущу тебя домой? Я серьезно говорю! — Кхань приподнялся, облокотясь на подушки. — Отпущу и еще денег дам. Денег у меня много, и мне ничего не стоит выделить вам сотню донгов, только будь послушной. Для тех, кто мне нравится, я ничего не жалею. Разве то, что я тебе предлагаю, не лучше, чем всю жизнь ходить в служанках?

Краска стыда залила лицо Соан, в ушах гудело, она уже не слышала, что еще говорил ей Кхань. Какой мерзавец! Слезы брызнули из глаз, все вокруг поплыло, как в тумане.

Повисло молчание. Кхань лежал и улыбался, не сводя глаз с девушки, а та сидела, опустив голову, и плечи ее тряслись от беззвучных рыданий. Депутат уже предвкушал удовольствие. Кто бы мог подумать несколько лет назад, что из сопливой девчонки вырастет такое прелестное создание, с такой белой и нежной шейкой. Верно, и тело у нее такое же белое. Кхань вспомнил девушку из села Тао. Лет десять назад та вот так же ревела, а потом… Все они одинаковы.

Кхань сел и взял Соан за руку.

— Ну, хватит, иди сюда, я тебя утешу! Вот тебе десять донгов, завтра дам еще…

Соан точно обожгло. Она попыталась вырвать руку, но Кхань, точно клещами, сдавил запястье и тянул ее к кровати. Соан дрожала от страха и обиды, а депутат гладил ее лицо. И вдруг Соан захлестнула дикая ярость. Она выдернула руку, депутат потянулся было к ней, но она с такой силой оттолкнула его, что он упал навзничь. Соан стояла, тяжело дыша.

Кхань в бешенстве кинулся к ней, но наткнулся на неподвижный взгляд черных глаз. В них было столько ненависти и отвращения, что у депутата по спине забегали мурашки. Соан стала медленно, шаг за шагом, отступать к двери, не спуская с хозяина настороженных немигающих глаз. Руки ее машинально шарили вокруг в поисках какого-нибудь предмета. Кхань посмотрел на эти сильные, натруженные руки и понял, что ему с ней не справиться. Криво усмехнувшись, прошипел:

— Пошла вон!

Выскочив в полутемный коридор, Соан бросилась вниз по лестнице. Во дворе к ней подбежала овчарка. Внезапно Соан снова охватил страх, но вдруг с неожиданной смелостью, даже злобой, она громко крикнула: «Лу!» — и пес убежал.

Хозяин теперь, конечно, будет мстить, но пусть делает что хочет, она скорее умрет, чем поддастся ему. «Слабого давят, сильного обходят стороной!» — вспомнила она слова незнакомца. Да, только так!

Несмотря на затянувшиеся холода, весна пришла на берега Лыонга в положенное ей время. Она развесила гроздья алых цветов на ветвях высоких капоков, расстелила нежную зелень рассады на рисовых полях, совсем еще недавно голых, темных и холодных. На приречных рыжеватых наносах, где деревья круглый год стоят в темно-зеленой листве, появились пестрые пятна — это зацвели сады вай и нянов, словно их осыпала мелкая рыжеватая пыльца. Спокойные в это время года, прозрачные воды Лыонга безмятежно струились меж берегов, на которых не было ни клочка пустующей земли. От самой кромки воды начинались грядки, засаженные кукурузой, бобами, арахисом, бататом. И все это росло словно наперегонки, словно торопилось укрыть зеленью обнаженные поля.

Вечера теперь были ясные, теплые. С гор прилетели стаи ласточек. Они кружились над переправой и, трепеща крыльями, гонялись друг за другом, едва не касаясь крыш, от которых поднимались легкие дымки. А в пасмурные дни, когда в воздухе висела плотная дождевая пыль, по речным отмелям важно расхаживали огромные, ростом с человека, пеликаны и аисты, неизвестно откуда залетевшие в эти края. Иногда вдали, возле самого подножия гор, на реку садились несметные стаи мелких пичужек, и тогда казалось, что это серые облака опускались с неба и бесследно исчезали в тростниковых зарослях.

Чувствовалось, что весна пришла окончательно и всерьез занялась обновлением природы. Все живое потянулось к солнцу, распускаясь, расцветая и как бы утверждая торжество жизни. Казалось, каждая расщелина в камнях ощетинилась травинками, пробивающими себе путь к солнцу. Воздух звенел голосами птиц, жужжанием пчел…

А на лица людей легла тень тревоги: еще только январь, а весенний голод уже дает о себе знать. Во многих семьях ели только один раз в день — утром, а вечером, когда, вернувшись с полевых работ, все усаживались вокруг тлеющих очагов, далеко не везде на ужин была жидкая рисовая похлебка или клубень маранты. Домой люди возвращались измотанные до предела — они отдали все силы земле и считали дни до новой кукурузы, до молодого батата.

В это утро Тхао сидела у «машины», перетирая клубни маранты на муку. «Машина» состояла из деревянного цилиндра сантиметров тридцати в диаметре, утыканного частыми рядами гвоздей. К оси вала, выведенного наружу и изогнутого коленом, был приделан шатун. Двигая палку-шатун, Тхао вращала цилиндр, заталкивая в приемник промытые клубни. Жидкая масса протертой маранты стекала в корыто с водой. Только и всего. Однако ни у кого в селе Гань да и ни в одном другом селе на берегах Лыонга не было ничего подобного. Изобрел эту «машину» Донг. Однажды, еще во время учебы в Хайфоне, в одной из китайских пекарен он обратил внимание на небольшую мельницу, работавшую на жерновах. А когда он заметил, каких трудов стоит Тхао и Хиен толочь в тяжелой каменной ступе клубни маранты, он подумал: «Надо сделать им механическую терку!» Он начертил ее и даже вылепил из глины модель. Идея брата заинтересовала и Хоя. Поразмыслив, они добавили к конструкции деревянный маховик для инерции. Потом Донг еще несколько дней додумывал «машину» и наконец заявил: «Готово! Буду в Ханое, попрошу ребят из технического училища выточить цилиндр и маховик. К Новому году привезу». Накануне новогодних праздников Донг приехал в деревню с тяжелой кошелкой и, провозившись несколько дней, собрал свою «машину». Опробовать ее собралась вся семья, всем хотелось поработать на «машине» Донга. Тхао взялась за ручку и, разогнав маховик, стала клубень за клубнем совать в приемник. «Машина» затарахтела, в корыто потекла жидкая масса. Тхао рассмеялась: «Красота! Это же одно удовольствие, а не работа!» По правде говоря, вращать непрерывно тяжелый маховик было не такое уж удовольствие, ломило плечо, но тереть клубни в «машине» было все-таки намного быстрей и легче, чем толочь в ступке. И муки получалось больше. А главное, теперь ничего не пропадало: выжимки после отстоя шли на корм птице и поросятам.

С той поры в их доме, не переставая, тарахтела «машина». Обычно на ней работали поочередно Тхао и Хиен, и под ее мерное тарахтение обсуждали домашние дела. Иногда, если Тхао бывала занята, работала одна Хиен. Во дворе на солнце теперь все время стояли большие плоские плетенки, в которых сохла мучнистая масса. В дождливые дни их убирали под навесы. Выжимки сушились на маленьких противнях, расставленных по всему огороду. А двор был завален листьями маранты, их тоже сушили, вязали и складывали в сарай — для топки.

Утром Хиен ушла в школу, и поэтому Тхао работала одна. Ван уже исполнилось пять лет, и она как могла помогала матери по хозяйству. Вот и сейчас Ван кормила сестренку болтушкой из марантовой муки. Равномерно постукивала «машина», в корыте пузырилась белая жижа.

— Ван! Петух тетушки Диеу опять забрался к нам в огород, иди прогони его!