Он рассказал мне о стертых в порошок скалах, о расщепленных дубах, о заброшенных фермах, уничтоженных в радиусе пятидесяти миль от кампуса.

— Я сделал все это просто сидя здесь, на этом самом месте, и думая — причем не слишком напрягаясь. — Он нервно поскреб затылок. — Я никогда не решался по-настоящему сосредоточиться — боялся натворить бед. Сейчас я дошел до такой стадии, что простое мое желание способно разрушить что угодно. — Повисла гнетущая пауза. — Еще несколько дней назад я думал, что все это лучше хранить в тайне: страшно подумать, как можно использовать эту силу, — продолжил он. — Теперь я понимаю, что не имею на это права, так же как ни один человек не имеет права хранить атомную бомбу.

Он порылся в бумагах.

— Думаю, здесь сказано все, что нужно.

Он протянул мне черновик письма к госсекретарю.

— У меня ни малейшего представления о том, чем все это закончится, — вздохнул профессор.

Закончилось все это непрерывным трехмесячным кошмаром, в течение которого политические и военные шишки приезжали смотреть профессорские фокусы в любое время дня и ночи.

Через пять дней после отправки письма нас увезли в старинный особняк под Шарлотсвиллом, штат Виргиния, посадили за колючую проволоку под охраной двадцати солдат и окрестили «Проектом Доброй воли» под грифом «Совершенно секретно».

Компанию нам составили генерал Хонас Баркер и представитель Госдепартамента Уильям К. Катрелл. На разглагольствования профессора о мире во всем мире и всеобщем благоденствии они отвечали вежливыми улыбочками и рассуждениями о практических мерах и о необходимости мыслить реалистично. После нескольких недель такого обращения кроткий поначалу профессор превратился в закоренелого упрямца.

Поначалу он согласился было сообщить, благодаря какой мысленной цепочке его мозг превратился в психодинамический излучатель, но по мере того как Катрелл и Баркер настаивали, постепенно пошел на попятную. Если раньше он говорил, что информацию можно просто передать устно, то впоследствии стал утверждать, что это потребует подробного письменного изложения. В конце концов однажды за ужином, сразу после того как генерал Хонас Баркер огласил секретные инструкции по операции «Мозговой штурм», профессор заявил:

— Написание доклада потребует не менее пяти лет. — Он бросил на генерала свирепый взгляд. — А может, и все двадцать!

Это заявление могло бы всех обескуражить, если бы не радостное предвкушение операции «Мозговой штурм». Генерал пребывал в праздничном настроении.

— В этот самый момент корабли-мишени держат путь к Каролинским островам, — восторженно провозгласил он. — Сто двадцать судов! Одновременно с этим в Нью-Мексико готовят к запуску десять «Фау-2» и снаряжают пятьдесят радиоуправляемых реактивных бомбардировщиков для учебной атаки на Алеутские острова. Представляете! — Он с воодушевлением огласил инструкции: — Ровно в одиннадцать ноль-ноль в следующую среду я даю вам приказ сосредоточиться, и вы, профессор, начинаете изо всех сил думать, чтобы потопить корабли, взорвать «Фау-2» в воздухе и сбить бомбардировщики, пока они не достигли Алеутских островов! Как думаете, справитесь?

Профессор посерел и прикрыл глаза.

— Как я уже говорил вам, друг мой, я и сам не знаю, на что способен. — И огорченно добавил: — А что до операции «Мозговой штурм», которую вы даже не обсудили со мной, я считаю ее ребячеством, к тому же безумно дорогим.

Генерал Баркер выпятил грудь.

— Сэр, — произнес он, — ваша специальность — психология, и я не посмел бы давать вам советы в этой области. А мое дело — национальная оборона. У меня за плечами тридцать лет успешного опыта, профессор, и я попросил бы вас не критиковать мои решения.

Профессор воззвал к мистеру Катреллу.

— Послушайте, — взмолился он, — разве мы не пытаемся покончить с войной и со всем, что с ней связано? Разве не важнее — да к тому же и куда дешевле! — попробовать перегнать облачные массы в засушливые районы? Признаю, я ничего не смыслю в международной политике, но разве не логично предположить, что никому не придет в голову воевать, если всего и везде будет в достатке? Мистер Катрелл, я бы с удовольствием попробовал заставить генераторы работать без воды и угля, орошал бы пустыни и все такое. Вы могли бы подсчитать, что нужно каждой стране для максимального использования собственных ресурсов, и я дам им это — не затратив ни цента американских налогоплательщиков.

— Постоянная бдительность — вот цена свободы, — значительно произнес генерал.

Мистер Катрелл бросил на генерала недовольный взгляд.

— К сожалению, генерал по-своему прав, — сказал он. — Я от всей души хотел бы, чтобы мир был готов принять ваши идеалы, но это, к сожалению, не так. Мы окружены не братьями, а врагами. Мы находимся на грани войны не потому, что не хватает еды или энергии: идет борьба за власть. Кто будет владеть миром — мы или они?

Профессор неохотно кивнул и встал из-за стола.

— Прошу прощения, джентльмены. В конце концов, вам виднее, что лучше для нашей страны. Я сделаю все, что вы скажете. — Он обернулся ко мне: — Не забудьте завести режимные часы и выпустить засекреченную кошку, — задумчиво пробормотал он и отправился по лестнице в свою комнату.

Из соображений национальной безопасности операция «Мозговой штурм» проводилась втайне от американских граждан, которые тем не менее оплатили счет. Наблюдатели, технический персонал и военные, привлеченные к работе, знали, что предстоят испытания, но о том, что именно за испытания, не имели ни малейшего представления. Только тридцать семь главных участников, включая и меня, были в курсе происходящего.

День операции «Мозговой штурм» выдался в Виргинии очень холодным. В камине трещало полено, и отблески пламени отражались в полированных металлических ящиках, расставленных вдоль стен гостиной. От прелестной старинной обстановки остался лишь двухместный викторианский диванчик посреди комнаты, напротив трех телевизионных экранов. Для остальных десяти человек, допущенных присутствовать, стояла длинная скамья. Телеэкраны демонстрировали — слева направо — пустыню, цель боевых ракет; корабли, назначенные на роль морских свинок, и тот участок алеутского неба, по которому должна была с ревом пролететь группа радиоуправляемых бомбардировщиков.

За полтора часа до часа X радио сообщило, что ракеты приведены в боевую готовность, корабли-наблюдатели отошли на сочтенную безопасной дистанцию, а бомбардировщики легли на заданный курс. Немногочисленные зрители в Виргинии расселись на скамье согласно чину, много курили и почти не разговаривали. Профессор Барнхауз оставался в своей комнате, а генерал Баркер носился по дому, точно хозяйка, хлопочущая в День благодарения над обедом на двадцать персон.

За десять минут до часа X генерал вошел в гостиную, мягко подталкивая перед собой профессора. Профессор был в удобных теннисных туфлях, серых фланелевых брюках, синем свитере и белой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей. Бок о бок они сели на диванчик: генерал — потный от напряжения, профессор — бодрый и жизнерадостный. Он по очереди взглянул на экраны, закурил сигарету и откинулся на спинку.

— Вижу бомбардировщики! — крикнули наблюдатели с Алеутских островов.

— Пошли ракеты! — рявкнул радист в Нью-Мексико.

Все быстро взглянули на большие электронные часы над каминной полкой, а профессор с легкой улыбкой продолжал смотреть на экраны. Генерал глухим голосом повел обратный отсчет:

— Пять… четыре… три… два… один… сконцентрироваться!

Профессор Барнхауз закрыл глаза, поджал губы и принялся поглаживать пальцами виски. Так прошло около минуты. Изображения на экранах задергались, и статическое поле Барнхауза заглушило радиосигналы. Профессор вздохнул, открыл глаза и удовлетворенно улыбнулся.