— А как же вы? Вы ведь хотели, чтобы ребенок был рядом?
Миссис Фолкнер потянулась к холодильнику.
— Вот, милая, вам ведь нужны сливки. — Она поставила перед ней кувшинчик. — Разве вы не видите, как чудесно все для нас складывается? Вы оставите ребенка со мной, а сами будете совершенно свободны жить так, как пристало любой молодой женщине. — В голосе миссис Фолкнер зазвучали доверительные нотки. — Разве не этого Тед хотел от нас обеих?
— Черта с два он хотел такого!
Миссис Фолкнер поднялась на ноги.
— Думаю, мне лучше судить. Тед со мной каждую минуту, когда я нахожусь в этом доме.
— Тед мертв, — не веря своим ушам, проговорила Руфь.
— Это так, — нетерпеливо перебила миссис Фолкнер. — Для вас он мертв. Вы теперь не можете чувствовать его присутствие или знать, чего он хочет, потому что едва знакомы с ним. Нельзя узнать человека за пять месяцев.
— Мы были мужем и женой.
— Большинство мужей и жен чужие друг другу, пока смерть не разлучит их, милая. Я едва знала своего мужа, а мы ведь прожили вместе не один год.
— Некоторые матери пытаются сделать своих сыновей чужими для всех женщин, кроме себя, — горько произнесла Руфь. — Хвала Господу, вам это не удалось!
Миссис Фолкнер по-мужски резко бросилась в гостиную. Руфь услышала, как заскрипели пружины стула перед святилищем. И вновь послышался шепот диалога с пустотой.
Спустя десять минут Руфь с собранным чемоданом стояла в гостиной.
— Дитя, куда ты? — спросила миссис Фолкнер, даже не взглянув на нее.
— Прочь — на Юг, наверное.
Руфь держала ступни сомкнутыми, высокие каблуки все глубже погружались в ковер по мере того, как она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу. Она много чего хотела сказать старшей женщине и ждала, когда та повернется к ней лицом. Сотни гневных фраз пришли ей на ум, пока она собирала вещи, — фраз, которые не нуждались в ответе.
Миссис Фолкнер не обернулась, по-прежнему не сводя глаз с безделиц на полке. Ее широкие плечи поникли, голова опустилась словно под тяжестью знания, известного только ей одной.
— Что вы такое, мисс Харли, эдакая богиня, которая может даровать или лишать человека самого ценного, что у него есть в жизни?
— Вы хотели, чтобы я дала вам куда больше, чем вы имеете право просить.
Руфь представила себе, как должен был чувствовать себя маленький мальчик, стоя на этом самом месте, пока эта одержимая женщина решала, что он должен сейчас сделать.
— Я прошу только того, что просит мой сын.
— Это не так.
— Она неправа, верно ведь, дорогой? — обратилась миссис Фолкнер к горке. — Она недостаточно тебя любит, чтобы слышать так, как слышит тебя мама.
Руфь бросилась к двери, выбежала на мокрую улицу и судорожно замахала первому же озадаченному водителю.
— Я не такси, дамочка.
— Пожалуйста, отвезите меня на вокзал!
— Послушайте, дамочка, я еду совсем в другую сторону. — Руфь разразилась слезами. — Ладно, ладно. Ради всего святого, успокойтесь. Полезайте в машину.
— Поезд номер четыреста двадцать семь на Сенеку прибывает на четвертый путь, — объявил голос из громкоговорителя.
Голос явно хотел разбить любую иллюзию любого пассажира по поводу того, что его-то пункт назначения уж точно лучше того места, из которого он отправляется. Сан-Франциско объявляли так же безжизненно, как какую-нибудь Трою, а Майами звучало ничуть не более соблазнительно, чем Ноксвилл.
Под потолком зала ожидания прогрохотало, и колонна рядом с Руфью затряслась. Она подняла глаза от журнала и взглянула на вокзальные часы. Следующий поезд, на Юг, был ее. Когда она покупала билет, проверяла багаж и устраивалась на жесткой скамье, чтобы скоротать время до поезда, ее движения были быстрыми, целенаправленными, а походка почти развязной. Движения были аккомпанементом к гневному диалогу, не прекращавшемуся в ее голове. Руфь представляла, как хлещет миссис Фолкнер безжалостной правдой и победоносно удаляется, оставив эту женщину с ее лживыми извинениями и слезами.
К этому моменту мстительные фантазии доставили Руфи удовлетворение, помогли забыть о недавней мучительнице. Она чувствовала лишь скуку и зарождающееся одиночество. Чтобы избавиться от одного и другого, она принялась рассматривать людей в зале ожидания, по лицам, одежде и багажу угадывая банальные обстоятельства, которые привели каждого на вокзал.
Вот высокий солдат с детским лицом сухо беседует с хорошо одетыми родителями: из колледжа и серой фланели прямиком на призывной пункт… медаль за отличную стрельбу… умен, богат… отцу неловко, что у сына такое низкое воинское звание…
Мучительный кашель прервал ее мысли. Старик, прижавшийся к подлокотнику на краю совершенно пустой скамьи, сложился пополам от приступа кашля. Наконец кашель успокоился, и старик снова затянулся сигаретой, зажатой между грязными пальцами.
Хрупкая ясноглазая старушка протянула носильщику доллар и заставила его внимательно выслушать точные инструкции по поводу того, как обращаться с ее багажом — она отправлялась в ежегодное путешествие, чтобы лишний раз осудить детей и наложить лапу на внуков…
Снова мучительный кашель. В этот раз порыв сквозняка от дверей донес до ее ноздрей зловонное дыхание. Кашель усилился, лишая старика последних сил. Сигарета упала на пол.
Руфь пересела на скамье так, чтобы иметь возможность не видеть его.
Вот запыхавшийся толстяк с жизнерадостным красным лицом, выглядывающим из-под фетровой шляпы, упрашивает, чтобы его пропустили к кассе без очереди — наверняка коммивояжер… шарикоподшипники или водонагреватели, или что-то еще… Снова мучительный кашель. Раздраженная тем, что столь неприятное зрелище вновь привлекает ее внимание, Руфь взглянула на старика. Содрогаясь всем телом, тот перегнулся через подлокотник скамьи.
Толстяк-коммивояжер бросил взгляд на старика и снова уставился вперед, сохраняя место в очереди. Старушка, все еще инструктирующая носильщика, подняла голос, перекрывая неожиданную помеху. Молодой солдат и его воспитанные родители не были столь вульгарны, чтобы признать, что рядом происходит что-то неприятное. Разносчик газет вбежал в зал ожидания, двинулся было в сторону Руфи и старика, резко притормозил и направился в другой конец зала, выкрикивая новости о трагедии, случившейся за тысячу миль отсюда.
— Читайте сенсационные новости!
Над головой прогрохотало эхо следующего поезда. Все двинулись в сторону перрона, избегая прохода, в котором лежал старик, но делая вид, будто выбрали путь к поезду совершенно случайно.
— Баффало, Гаррисбург, Балтимор и Вашингтон, — объявил голос в громкоговорителе.
Руфь поняла, что это и ее поезд. Она поднялась на ноги, стараясь не смотреть на старика. Он просто мертвецки пьян, говорила она себе. Пусть полежит здесь и проспится. Она взяла журнал и сумочку под мышку. Кто-нибудь — полиция или какая-нибудь благотворительная организация, или кто там еще должен это делать — наверняка скоро его подберет.
— На посадку!
Руфь обогнула старика и поспешила на перрон. Сырой холод с шипеньем спускался на платформу. Бледные огни, колышущиеся в клубах пара, казалось, тянулись в бесконечность — ненастоящие, неспособные повлиять на ее мысли. А мысли все возвращались к назойливому, повторяющемуся звуку — стариковскому кашлю. Он звучал в ушах все громче и громче, словно усиливаясь и отражаясь эхом в каменном мешке.
— На посадку!
Руфь развернулась и бросилась прочь с перрона. Несколькими секундами позже она уже склонилась над стариком, расстегивая ему ворот, растирая запястья. Она помогла ему вытянуть тощее тело во весь рост на скамье и положила под голову свернутый плащ.
— Носильщик! — крикнула она.
— Да, мэм?
— Этот человек умирает. Вызовите «Скорую»!
— Да, мэм.
Когда Руфь направилась к выходу, загудели сирены. Она не услышала их, стараясь вспомнить всех бесчувственных людей на вокзале. «Скорая» увезла старика, и теперь Руфи, которая опоздала на поезд, предстояло провести еще четыре часа в родном городе Теда.
