— Что такого особенного в делании меда? — возмутился он. — Вы можете делать мед?

— Не-а, — ответил я.

— Так разве это повод для того, чтобы обречь вас на смерть? — сказал он расстроенно.

— Нет… Черт возьми, нет, конечно, — согласился я.

Квик сгреб в кулак лацкан моего пиджака.

— Вы подумайте о философской и нравственной подоплеке того, что вы сейчас видели! — настойчиво потребовал он. — Пчелы — это только начало!

— Да, сэр, — ответил я, улыбаясь и потея.

Его глаза сузились.

— Охотницы-самки богомола съедают самцов с той же легкостью, с какой вы или я съедаем пучок сельдерея, — поведал он. — А самка тарантула заглатывает своего маленького любовника, как канапе!

Он прижал меня к стене.

— Что мы будем делать с самцами богомолов и самцами тарантулов? — Он ткнул пальцем мне в грудь. — Мы будем учить их доставлять служебные сообщения внутри офиса или приказы от одного окопа к другому на передовой линии!

Квик отпустил мой лацкан и разочарованно посмотрел на меня.

— Господи, приятель… — раздраженно воскликнул он, — вы стоите с разинутым ртом и таким тусклым взглядом, а ведь я только что показал вам величайшее завоевание гуманизма со времен Нового Завета!

— Да сэр, — сказал я, — но…

— И величайшее достижение в сфере коммуникаций после изобретения беспроводного телеграфа! — закончил он, не обращая внимания на мою попытку возразить.

— Да. Да, сэр, — сказал я, вздыхая и расправляя плечи. — Если бы вы сделали свое открытие до изобретения беспроводного телеграфа, вероятно, вы бы чего-то достигли. Но, боже правый, кто в наши дни, в нашу эпоху, станет писать эти крохотные записочки на папиросной бумаге и посылать их с пчелами?

Он прислонился к столу, закрыл глаза и кивнул в ответ на какие-то свои мысли.

— Я этого ожидал — дружного хора голосов: «Нет-нет-нет… это невозможно». С этим сталкивается любой новатор.

— Да, сэр… Думаю, так и есть, — сказал я. — Но иногда хор оказывается прав. Боже милостивый, то, что вы мне продемонстрировали, может соперничать разве что с голубиной почтой.

Глаза его вспыхнули.

— Ага! — вскричал он. — Но скажите мне, насколько широко нужно держать открытым окно для почтовых голубей? — Он помахал пальцем у меня перед носом. — И еще скажите: можно ли пользоваться голубиной почтой внутри помещения так же, как снаружи?

Я почесал голову.

— Все ваши доводы против почтовых голубей верны, но кто теперь пользуется голубиной почтой?

Квик безразлично посмотрел на меня. Губы его беззвучно шевелились. С улицы послышался хлопок автомобильного карбюратора, и страх, словно облако, набежал на лицо Квика.

— Я не гений, — тихо произнес он. — Я никогда не претендовал на гениальность, ведь правда?

— Да, сэр, — подтвердил я.

— С невеликим набором своих талантов я намеревался прожить жизнь тихо и скромно, — смиренно продолжил Квик. — Но однажды, сидя в библиотеке, где мы с вами познакомились, я читал «Жизнь пчел» Метерлинка, и вдруг словно раздался раскат грома — я испытал озарение.

— Гм-м-м, — протянул я.

— В этом священном трансе я купил своих пчел, провел эксперименты — и вот результат.

— Ага, — жалко поддакнул я.

Он храбро вздернул подбородок и сказал:

— Прекрасно. Раз я прошел уже часть пути, я пройду его до конца. Я представлю свое открытие на суд самого строгого жюри — народа Америки, и пусть он решает: нашел ли я семена чего-то полезного для человечества или нет. — Квик положил руку мне на плечо. — Мы немедленно созовем пресс-конференцию. Вы мне поможете?

У меня в горле застрял комок, но я все же ответил:

— Да, сэр, помогу.

— Молодец! — похвалил меня Квик. — Пока я буду стричь соломинки, вы нарежете папиросную бумагу.

Для пресс-конференции Квик выбрал строгий синий костюм и образ историка. Глаза у него были красными, голова болела. В течение трех часов он писал крохотные пчелограммы. Их содержание представляло собой секрет, вéдомый только ему и Богу.

Конференция должна была состояться в актовом зале «Миллениума». Квик разорился на коктейли и буфет для представителей прессы, не пожалев части оставшихся у него скудных средств. Представителей прибыло пятеро — три репортера и два фотографа. Квик готовился принять сотню.

Пятеро журналистов уселись в первом ряду, отдавая дань закускам и выпивке. Квик стоял на сцене, я — рядом с ним, опекая всю его флотилию трутней, запертых в деревянном ящике. У каждого из них к животу было привязано сообщение. Преданный старый официант дежурил у окна, готовый открыть его по первому знаку Квика.

Сначала Квик объяснил суть своего эксперимента, свою теорию и рассказал о своем озарении. Приближалось время, когда я должен был открыть ящик и выпустить на свободу историческое облако, которому предстояло вылететь в окно, спуститься на три этажа, влететь в окно полуподвала и проследовать в первый мужской улей, покоившийся в письменном столе.

Пчелы, казалось, тоже чувствовали царившее вокруг них волнение. Они тыкались головами в крышку ящика и непрерывно ровно, возбужденно и нетерпеливо гудели.

— История человеческого прогресса, — внушительно сказал Квик, — всегда была историей поощрения всего хорошего, что существует в Природе, и воспрепятствования тому, что в ней плохо. Миллионы лет Природа выбрасывала, словно мусор, мудрейших, деликатнейших и красивейших существ — трутней, единственная вина которых состоит в том, что они не производят меда.

Квик поднял вверх указательный палец.

— Но теперь, — сказал он, — человек наконец объявляет войну этому жестокому расточительству и заявляет: есть нечто большее в жизни, нежели безумная, тупоголовая погоня за медом, медом, медом; все ради меда и смерть любому, кто не умеет делать мед!

Голос Квика сделался хриплым от волнения, словно он возносил молитву перед толпой.

— Сегодня мы приглашаем трутней присоединиться к тем, кто пользуется плодами свободы и равенства. Долой тиранию, в чем бы она ни проявлялась! Долой тиранию меда! Долой тиранию эгоцентричной и тщеславной пчелиной королевы! Долой тиранию ограниченных, меркантильных самок — рабочих пчел!

Квик повернулся и, обращаясь к ящику, закончил:

— Жизнь и свобода отныне — ваши!

Я открыл крышку и перевернул ящик.

Трутни попáдали на пол бурлящим клубком. А потом, один за другим, взлетели и образовали сердитое кольцо у нас над головами.

— В погоню за счастьем! — закричал Квик.

Старый официант распахнул окно.

Несколько минут трутни бестолково кружили по комнате, пока не наткнулись на открытое окно. Тут рой выстроился в линию и вылетел наружу, оказавшись над простиравшимся внизу парком.

— Вниз! Вниз, ребята! — завопил Квик.

Трутни, казалось, что-то высматривали некоторое время, а потом нашли — но не внизу, а вверху. Безумной спиралью рой стал возноситься выше и выше над парком, пока не пропал из виду.

— Королева! — всхлипнул Квик. — Королева!

Участники пресс-конференции, не выпуская из рук стаканов, двинулись в полуподвал ждать возвращения трутней в пчелиный клуб «Миллениум». Улей в ящике стола был пуст. В открытое окно полуподвала не влетало ничего, кроме маленьких клочков сажи.

Квик был странно спокоен. Появление пчелиной королевы, казалось, выбило все пробки в его нервной системе.

Спустя час ожидания он сказал мне отстраненным голосом:

— Поднимитесь на крышу и наблюдайте за нашими верными посланниками оттуда.

Я пошел на крышу и обнаружил там всю флотилию трутней. Вернувшись после спаривания, волоча футлярчики с посланиями, они победно заползали в свои родовые ульи — ульи, из которых Квик освободил их.

Самки — рабочие пчелы, завывая, вылетали навстречу своим братьям. Через каких-нибудь несколько минут Квиковы трутни лежали мертвыми или умирающими, испуская последнее жужжание в этой скорбной мистификации.