Хэклман оставался по обыкновению желчным, саркастичным и деловым.

— Это чудо, — сказал я ему. — Раздув эту историю, вы оживили Рождество.

Хэклман вяло пожал плечами.

— Просто подвернулось, когда не было других новостей. Если возникнет что-нибудь получше, а я надеюсь, возникнет, я это задвину в сторону. Самое время кому-нибудь устроить стрельбу в детском саду, а?

— Извините, что открыл рот.

— Я не забыл поздравить вас с сатурналиями?

— С сатурналиями?

— Да. Мерзкий языческий праздник в конце декабря. Римляне в это время закрывали школы, наедались и напивались до одури, говорили, что всех любят, и дарили друг другу подарки. — Зазвонил телефон, и Хэклман взял трубку. — Нет, мэм, мы еще Его не нашли. Да, мэм, если Он объявится, будет внеочередной выпуск. Да, мэм, ясли в конюшне уже проверили. Спасибо. До свидания.

Поиски больше походили на спонтанный карнавал, чем на серьезные попытки найти пропавшие фигуры. Строго говоря, у их участников не было ни малейших шансов на успех. Они шумели и шли только туда, куда им хотелось или было интересно пойти. Вор — очевидно, сумасшедший, — без труда мог спрятать свою добычу от толпы.

Однако людей так захватила аллегория происходящего, что надежды росли сами собой, без подогрева со стороны газеты. Все были уверены, что Святое Семейство найдется в Рождественский сочельник.

Однако в Сочельник ни одной новой звезды не засияло над городом, если не считать пятисотваттной лампы на воздушном шаре над домом обокраденного Дж. Спрэга Флитвуда, иначе говоря, Бешеного Пса Гриббона.

Мэр, директор крупной промышленной компании и председатель совета по недвижимости расположились на заднем сиденье принадлежащего мэру лимузина, а мы с Хэклманом сидели на откидных сиденьях лицом к ним. Мы все ехали, чтобы вручить грамоту Гриббону, который заменил похищенные фигуры новыми.

— Повернуть на ту улицу? — спросил шофер.

— Звезда укажет путь, — сказал я.

— Это лампочка, вшивая электрическая лампочка, какую может повесить на свой дом каждый, у кого есть деньги, — вмешался Хэклман.

— Вшивая электрическая лампочка укажет путь, — сказал я.

Гриббон ждал. Он был в смокинге и сам распахнул дверцу нашей машины.

— С Рождеством, господа.

Он потупился, благоговейно сложил руки на выступающем брюшке и повел нас по дорожке, вдоль которой были натянуты веревочные перила. Дорожка тянулась вдоль всей задней стороны дома. За углом, чуть не доходя до места, с которого нам предстояло смотреть иллюминацию, Гриббон остановился.

— Мне нравится думать, что это храм, куда люди идут за мили на свет звезды.

Он отступил на шаг, приглашая нас отойти еще чуть дальше.

И вновь сияющая панорама ошеломила нас, как уличный урок ритмики: фигуры с застывшими лицами подпрыгивали, махали руками, хлопали крыльями.

— Гангстерский рай, — прошептал Хэклман.

— Ой-ой, — выговорил мэр.

Председатель совета по недвижимости выглядел шокированным, однако он прочистил горло, взял себя в руки и сказал почти нормальным голосом:

— Итак, это иллюминация.

— Где вы добыли новые фигуры? — спросил Хэклман.

— Оптом со склада универмага, — ответил Гриббон.

— Какое чудо инженерного искусства, — заметил промышленник.

— Здесь работали четыре инженера, — гордо объявил Гриббон. — Слава богу, тот, кто спер фигуры, не тронул неоновые венчики. Там есть переключатель, и я могу сделать их моргающими, если вы думаете, что так будет красивее.

— Нет, нет, — сказал мэр. — Лучшее враг хорошего.

— Я выиграл? — вежливо спросил Гриббон.

— Ммм? — протянул мэр. — Выиграли ли вы? Нам надо подумать. Мы известим вас о своем решении сегодня же вечером.

Никто не знал, что еще можно сказать, и мы поплелись назад к лимузину.

— Тридцать два электромотора, две мили проводов, девятьсот семьдесят шесть электрических лампочек, не считая неоновых, — сказал Гриббон, когда мы садились в машину.

— Я думал, мы вручим ему грамоту на месте, — заметил торговец недвижимостью. — Мы же так и собирались?

— У меня язык не повернулся сказать, что он выиграл, — вздохнул мэр. — Давайте заглянем куда-нибудь и пропустим по рюмочке.

— Он явно выиграл, — сказал промышленник. — Мы не можем отдать приз никому другому. Он выиграл грубой силой: грубыми долларами, грубыми киловаттами, при всем своем чудовищном вкусе.

— У нас еще один пункт, — сообщил Хэклман.

— Мне казалось, мы едем только в одно место, — возразил промышленник. — Вроде бы мы так договаривались.

Хэклман показал открытку.

— Регламент. Официально прием заявок заканчивался сегодня в полдень. Это доставили с нарочным примерно за две секунды до последнего срока. Мы не успели туда съездить.

— Наверняка им Флитвуда не переплюнуть, — заметил мэр. — Никому не переплюнуть. Где это?

Хэклман назвал адрес.

— Бедный район на окраине города, — сказал торговец недвижимостью. — Не конкуренты нашему другу Флитвуду.

— Давайте не поедем туда, — предложил промышленник. — У меня скоро гости соберутся и…

— Плохой пиар, — серьезно заметил Хэклман. Мне было странно слышать от него это слово, произнесенное подчеркнуто уважительным тоном. Он сказал как-то, что самые омерзительные формы жизни — крысы, пиявки и пиарщики… в порядке возрастания мерзости.

Трех больших людей на заднем сиденье слово напугало и смутило. Они помычали, поерзали, но спорить не решились.

— Давайте тогда быстренько, — сказал мэр, и Хэклман отдал водителю открытку.

Когда мы остановились на светофоре, веселая компания на тротуаре — очевидно, поисковый отряд — окликнула нас и спросила, не знаем ли мы, где Святое Семейство.

Мэр порывисто высунулся в окно.

— Там вы его точно не найдете, — сказал он, указывая на лампу над домом Гриббона.

Другая компания перешла улицу перед нами, распевая:

Зажегся зеленый, и мы в молчании поехали дальше. Приличные дома кончились, лампу над домом Гриббона закрыли от глаз черные фабричные трубы.

— Адрес точно правильный? — с сомнением проговорил шофер.

— Наверное, человек знает свой собственный адрес, — ответил Хэклман.

— Зря мы сюда потащились, — сказал промышленник. — Давайте уже поедем к Гриббону, или Флитвуду, или как там его зовут, скажем, что он победил, и черт с ним.

— Согласен, — сказал мэр. — Но коли уж мы заехали в такую даль, давайте посмотрим.

Лимузин свернул в темный проулок, подпрыгнул на выбоине и остановился.

— Приехали, господа, — сказал шофер.

Машина стояла перед покосившимся домом без крыши, где явно давно никто не жил.

— Крысы и термиты могут участвовать в конкурсе? — спросил мэр.

— Адрес совпадает, — упрямо сказал шофер.

— Поворачивай, и едем домой, — распорядился мэр.

— Подождите, — сказал агент по недвижимости. — Там позади в сарае свет. Я приехал судить и, клянусь богом, буду судить.

— Пойди глянь, что там в сарае, — приказал мэр шоферу.

Шофер пожал плечами, вылез и по засыпанному снегом мусору зашагал через двор к сараю. Он постучал, и дверь распахнулась от его касания. Долю секунды шофер черным силуэтом стоял в прямоугольнике слабого дрожащего света изнутри, потом рухнул на колени.

— Пьяный? — спросил Хэклман.

— Вряд ли, — пробормотал мэр и облизнул губы. — По-моему, он молится — первый раз в жизни.

Мэр вылез из машины, и мы следом за ним молча пошли к сараю. А дойдя до шофера, опустились на колени рядом с ним.

Перед нами были три пропавшие фигуры. Иосиф с Марией, склонившись, укрывали от тысячи сквозняков спящего на соломе младенца Иисуса. Сцену освещал единственный керосиновый фонарь, и в дрожащем свете они казались живыми, исполненными любви и трепетного восхищения.