Так он и остался воспитанником, причем, за ним был всегда особый контроль именно настоятельницы. Наказывали за проступки его чаще и строже других, за шалости, за которые другим мальчишкам грозил бы просто выговор, ему читала долгие нотации сама настоятельница, ставила в угол на горох, а иногда бралась за розгу. Видимо, таким образом, старалась вылепить из него идеального ученика. Ему не прощалось даже троек. От него требовали отличной учебы, если он что-то не понимал, или отставал по каким-то предметам, то учителя тратили время на дополнительные занятия, заставляя долгие часы просиживать в классе, пока его приятели гоняли мяч или играли в другие веселые игры. И только три дня назад ему объяснили, к чему были такие строгости. Оказалось, он последний выживший представитель династии Гродтонов, бывших правителей Обена! Его привезли проститься с умирающим, как оказалось, отцом, который 15 лет был прикован к кровати параличом после ранения. Господи, если бы это случилось раньше! Если бы он знал, что на свете есть родные ему люди! Но худой, изможденный человек на койке объяснил, что они не могли встречаться, так как эти встречи могли поставить жизнь Габриэля под угрозу. За принцем Горацио велась постоянная слежка, невзирая на его беспомощное состояние. И, в довершение всего, строгая настоятельница, которой он боялся, как огня, оказалась его бабушкой, матерью погибшей, закрывая его, мамы. И вторая бабушка имелась, мать отца, ухаживающая за сыном 15 лет. А он ничего не знал, ради безопасности! Да он бы полжизни отдал, что бы жить с родными людьми! Иметь свой дом, теплый, родной, а не спать в безликой спальне с сорока мальчишками разных возрастов! Одиноким и нелюбимым.

И вот теперь, все опять решили за него. Дали поговорить с отцом час, попрощаться, и увезли на Терру, опять прятать. Год он проживет в монастыре, в маленьком городке, затерянном в лесах севера Среднерусской равнины, подучит кое-какие предметы по школьной программе. Получит аттестат. Потом его документы отправят в Московский университет, на факультет Управления, поедет учиться, а когда ему исполнится 21 его потащат на Совет Унии, выступить с призывом убрать незаконного диктатора Каруса с Обена и вручить власть ему, как законному наследнику тысячелетней династии. Только доживет ли он до этого дня? А если доживет, хочет ли он такой судьбы?

Авион пошел на посадку. Их встречали. Здоровенный монах в черной рясе. Галантно поцеловал бабушке руку, помог получить небольшой багаж, проводил в мобивен. Поехали, вернее, полетели. Трасса с фридонием-рут легко несла мобивен, сначала по окраинам большого города, по объездной дороге, потом по шоссе, вокруг были леса, небольшие поселки стояли в отдалении от шумной трассы, пересекли широкую реку. Потом пошли поля со скошенной и уже вновь отросшей травой. Вновь мелкие поселки с аккуратными домиками, иногда на полях паслись животные, сопровождающий сказал — коровы. Габриэлю хотелось рассмотреть их вблизи, раньше он видел только картинки, но кто ему это позволит! Вновь реки, поменьше, одна, вторая, несколько совсем мелких, как на Обене, вновь леса, лиственные деревья уже начали желтеть. Скоро леса сменились хвойными, с рядами высоких, стройных стволов, стоящих, словно солдаты на параде. Оказалось, сосны. Свернули с трассы, покрутились по улицам небольшого городка и оказались на территории монастыря, огороженного мощными стенами. В центре — большая площадь, на ней собор, звонница с рядами старинных колоколов, за ней — огороды. Встретил седоволосый, благообразный настоятель. Вежливо и с уважением поздоровался с бабушкой, повел ее куда-то в здание собора, велев провожатому определить «отрока» к другим послушникам. Провожающий, брат Варфоломей, спросил, как лучше — сразу на постоянное место, или сначала свести к чудотворной иконе Тихвинской Божьей матери. Габриэлю не хотелось в помещение, хотя и устал, попросился к иконе. Предложили взять свечу, Габи стало стыдно, денег у него не было, все у бабушки, но провожатый кивнул, и свечу ему дали просто так. Темный лик в богатом окладе за стеклом, показался чем-то похож на Ванессу, скорбностью черт, строго поджатыми губами, но глаза с невообразимо древнего изображения глядели добро и успокаивающе. Габриэль постоял, попросил у Божьей матери не власть, не корону, а простого человеческого счастья. Покоя, любви, семью. Поставил зажженную свечу в поставец. Монах показал, как правильно, по православному, осенять себя знаком, и повел в жилой корпус. Спальня мало чем отличалась от приютской. Разве что размерами — она были поменьше, и толщиной стен — они были потолще. Послушников никого не было.

— Все на послушании, — объяснил отец Варфоломей.

Представил Габриэля ответственному за послушников, отцу Григорию, сказал, что его вещи уже в спальне и ушел. Отец Григорий, худой, седовласый монах предложил присесть и рассказать о себе. Рассказал, что можно было, что приютский, мать-настоятельница принимала участие в нем, привезла на Терру, что бы закончить образование, надо подтянуть некоторые дисциплины. А так как он опыта самостоятельной жизни не имеет, то и определила его в монастырь, что бы окончить последний класс и получить аттестат. Отец Григорий кивнул, сказал, что он уже зачислен в церковную школу, в выпускной класс, все необходимое для учебы ему выдадут, с ним вместе будут учиться в выпускном классе еще 3 послушника. Скоро обед, там и познакомится с будущими одноклассниками. И еще один момент, что бы не выделяться надо подобрать имя, подходящее для послушника православного монастыря, так как Габриэля нет в святцах. Перебрали несколько созвучных имен, Юноша сообщил, что сокращенно его называли «Бри». Монах предложил назваться Борисом, или Глебом. Габриэль решил, что Глеб лучше, так его в школу и записали Глеб Гродт. Бабушка пришла прощаться, наказала вести себя хорошо, не позорить фамилию, и уехала с группой паломниц. Габриэль остался один.

Эллана, (Арре).

Эвелина очень старалась сдержать рыдания, но не получалось. Болело сердце и жгло в груди осознания, что все ее усилия пропали зря, и Элеонора все же одержала вверх, завоевав сердце совершенно ненужного ей человека. Которого никогда не любила и не полюбит, как сама ей призналась перед их отъездом в Арре. И еще примешивалась горечь от жалости к Рону. Нет, она не злорадствовала, о его будущем разочаровании, она именно жалела, представив удар, который он получит, узнав о равнодушии Элеоноры к нему. Она не смогла больше держаться. Слезы сами брызнули из глаз, потекли по щекам, она с трудом подавила всхлип, но какой-то сдавленный звук все равно раздался, и привлек внимание Ронгвальда.

Рон был поглощен своими горькими мыслями и не сразу обратил внимание на вдруг притихшую девушку. «Надо объяснится, — подумал он, вспоминая их поцелуй, — нечестно продолжать держать девушку в неведении, лучше сразу порвать все отношения, честно объяснив, что у них нет будущего. Он не может сделать ее счастливой, даже любя всем сердцем. Любя»! — понимание своих чувств показалось ударом грома среди ясного неба. — «Господи, за что? За что мне все это досталось»! — И тут его слух уловил странный звук. Рон решительно повернулся к Эвелине. По щекам девушки текли слезы. Она беззвучно плакала глядя на огонь камина. Вся сдержанность юноши, все благоразумие, были отброшены.

— Эви, — выдохнул он, — Что случилось, почему ты плачешь? Я тебя чем-то обидел?

Эвелина, стараясь не разрыдаться сильнее, замотала головой.

— Эви, успокойся, прошу тебя, — Рон опустился перед ней на колени, осторожно, пальцем стер слезинки с ее глаз. — Эви, скажи хоть что-то, тебе так не понравился поцелуй? Я тебе так противен? Я не хотел тебя оскорбить! Прости меня!

— Господи, какой ты глупец, Рон, как ты мог меня оскорбить, когда я мечтала об этом с нашей первой встречи! Неужели мне придется делать то, что запрещено девушкам многовековыми традициями? Признаваться самой? — Она обхватила ладонями его лицо, не давая отвести взгляд.