Один из членов «ха-Шомер» нашел рядом с Седжерой пещеру, где шомеровцы стали собираться тайком от турецких властей, запрещавших поселенцам иметь оружие. Там же проходила и церемония принятия в члены организации.

Перед церемонией Маня беседовала с кандидатами, которые по одному входили в пещеру. На стене висело знамя, под ним — две скрещенные сабли, а по бокам — ружья. Вдоль стен сидели члены «ха-Шомер», а во главе стола — Исраэль Шохат. Слева от него стоял керосиновый фонарь, справа лежал пистолет. Церемония была короткой. Шохат зачитывал устав «ха-Шомер»: «С момента принятия в организацию каждый член „ха-Шомер“ принадлежит не себе, а отечеству. Он должен идти на любой риск. За нарушение устава — смерть!»

Строжайший отбор людей, их обучение стрельбе, верховой езде, быстрой ориентировке на местности, выживанию в тяжелых условиях и прочим навыкам военного дела — все это сделало «ха-Шомер» прообразом будущей израильской армии.

Члены «ха-Шомер» беспрекословно подчинялись приказам Шохата. Только Маня отказалась ему подчиняться. Она сама привыкла приказывать.

Шохата Маня считала уже взрослым мужчиной, а он оставался ребенком — капризным, вспыльчивым, склонным к авантюрам. Она думала, что будет ему женой, а стала матерью. Она его опекала, боготворила и бешено ревновала к каждой юбке. Черные кудри, орлиный нос, горящие глаза — он был неотразим. Чего нельзя было сказать о Мане. Мальчишеская стрижка, очки на носу, бескровные губы, низкий, почти мужской голос, строгое черное платье или простой сарафан — она выглядела рядом с ним по меньшей мере странно. Очень некрасивая, она рядом с мужем подчеркивала его красоту. Но их брак отбрасывал на Исраэля Шохата лучи Маниной славы, питая его юношеское честолюбие, когда своей славы у него еще не было. Маня исступленно любила Исраэля, а он — всех женщин, что стало поводом к двум Маниным попыткам самоубийства.

«Он не особенно старался скрывать своих женщин, даже в ее присутствии», — написала Манина подруга и биограф Рахель Янаит Бен-Цви[868]. Большой портрет маслом актрисы «Габимы» Ханы Ровиной, с которой у Шохата был долгий и бурный роман, Шохат повесил в тель-авивской квартире прямо в столовой, а в Кфар-Гилади снимок Ровиной висел даже в спальне.

Однажды Исраэль сказал Мане:

— Запомни, брак это — буржуазный пережиток. Ты сама по себе, я сам по себе. Мы заключили союз, потому что у нас есть общая цель — еврейское государство. Ради него мы уехали из России, ради него соединили наши судьбы, ради него создали «ха-Шомер». Ты мне не просто жена, ты — мой товарищ и друг.

Несмотря на такие не совсем обычные супружеские отношения, в 1911 году тридцатитрехлетняя Маня родила первого ребенка. Сыну дали имя Гидеон, но все называли его Геда.

Постепенно «ха-Шомер» признали во всех еврейских поселениях. Его члены доказали, что могут защищать поселенцев с оружием в руках. Как написал своему брату один из них, «арабы боятся евреев (…) Им достается от нас каждый день»[869].

Но и евреям доставалось от арабов не меньше. Арабы убили члена киббуца Дегания. Два дня спустя они напали на трех еврейских рабочих возле Киннерета[870] и убили одного из них. Еще через три недели в Седжере был убит охранник, пытавшийся задержать грабителей.

В «ха-Шомер» начались разногласия. Молодежь требовала приступить к ответным действиям и отказывалась подчиняться приказам. Маня пыталась говорить с молодыми по душам, но они жаждали мести, и все ее старания пропадали зря. В это же время турки начали повальные обыски в поисках нелегального оружия.

Когда в 1914 году началась Первая мировая война, все российские подданные сразу попали под подозрение у турецких властей.

Как-то Маню пригласили к себе друзья и познакомили с цензором-армянином, который ненавидел турок. Он запер дверь, достал из кармана написанный по-французски донос и показал Мане. «Мы, жители Ришон ле-Циона, — читала она, — свое оружие сдали. А есть женщина — Маня Шохат, которая знает место, где ее товарищи прячут оружие. Она живет в Тель-Авиве у своего брата Гедальи. Он-то человек честный и в делах с оружием не замешан». Когда Маня дочитала, цензор при ней порвал донос, но предупредил, что, если поступит второй, он ничего не сможет сделать.

Шохат был в Галилее, принимал новых членов в «ха-Шомер», и с ним нельзя было связаться. Гедалья посоветовал сестре как можно скорее скрыться, но Маня боялась, что вместо нее арестуют других.

Через неделю после первого доноса поступил второй, и уже наутро турецкая полиция явилась с обыском в дом инженера Гедальи Вильбушевича и арестовала Маню, обвинив ее в том, что она с мужем готовит восстание против Оттоманской империи. Маню отвезли в Яффу и посадили в кишле[871]. Она была первым еврейским заключенным при турках после начала Первой мировой войны. Грязная кишле так же походила на Бутырку, как начальник турецкой полиции — на Зубатова. Только особый тюремный запах, который Маня считала давно забытым, не отличался от бутырского.

На первом допросе Маня увлеченно рассказывала о сионизме, убеждая начальника полиции в том, что это движение никоим образом не противоречит интересам турецких властей, но он перебил ее:

— Вы хотите создать государство в государстве!

Маня начала было объяснять заново, но турок заорал:

— Вы служите интересам врагов Турции и хотите нас обмануть. Ты и все твои шомеровцы — предатели! А предателей я вешаю! — побагровел он.

Маня схватила со стола начальника полиции кинжал, так же как много лет назад она схватила чернильницу со стола жандармского офицера в России, и замахнулась им. Турок отшатнутся и побелел. Маня швырнула кинжал на пол и спокойно вышла из кабинета.

Опомнившись, начальник отвел душу на двух арестованных за мелкие проступки, приказав повесить их на центральной площади Яффы. Из своей камеры Маня видела два трупа, качавшихся на виселице.

Турки искали Шохата, который перебрался из Галилеи в Хайфу и скрывался там. Турецкие власти заявили, что, если Исраэль Шохат не будет найден, они повесят заложников. Тогда Шохат сам пришел в полицейский участок.

Шохата обвинили в руководстве подпольной сионистской организацией, имевшей целью создать независимое государство в Эрец-Исраэль вне состава Оттоманской империи, и посадили в иерусалимскую тюрьму. Вскоре туда же перевели Маню. Тогдашний турецкий наместник в Палестине объявил, что большинство палестинских евреев — сионисты, а сионисты — враги Турции. Через две недели после Шохата были арестованы Бен-Гурион и Бен-Цви, которых наместник приказал выслать из страны навечно. В апреле 1915 года закованных в кандалы Бен-Гуриона и Бен-Цви посадили в Яффе на корабль, отплывавший в Александрию. Провожавшим друзьям Бен-Гурион сказал: «Посмотрим еще, кого уберут отсюда навечно, нас или наместника».

Маня и Исраэль Шохаты были приговорены к ссылке в Турцию. Перед отправкой в ссылку с помощью посредников и крупного бакшиша[872] Мане и Шохату разрешили на одни сутки покинуть тюрьму и в сопровождении турецких полицейских отвели в иерусалимскую гостиницу на свидание с «родственниками», которыми, разумеется, были члены «ха-Шомер». Исраэль Шохат дал им наказ крепить ряды, копить оружие и стягивать все силы в Галилею. Дал он им и план захвата Иерусалима на тот случай, если в ходе войны турки начнут проигрывать.

После Шохата Маня сказала несколько слов о вере в будущее и запела «Ам Исраэль хай»[873].

Жена Маниного брата подарила Мане бархатное платье, и Маня в день высылки из Эрец-Исраэль его надела.

По правилам, установленным турецкими властями, ссыльные, у которых не было денег, должны были идти в ссылку пешком. Но люди состоятельные могли нанять дилижанс. Шохаты и их старые друзья Ханкины, которых турки тоже приговорили к ссылке, так и сделали. Четырехлетний сын Геда остался у родственников в Эрец-Исраэль. Турецкий полицейский сопровождал ссыльных до Дамаска, а оттуда — до Анатолии[874]. Две глиняные мазанки в богом забытой турецкой деревушке Броса стали домом для двух ссыльных семейств на долгих четыре года.