Петр Дмитрич медленно и осторожно сел. Глаза его пламенели мигающими огоньками, а губы робко заулыбались.

— Весьма польщен доверием вашим и высоким начальственным расположением, — заговорил он, подбрасывая взгляды к потолку и тем приводя Ивана Петровича в некое беспокойство. — Прежде чем начинать игру, я по своему правилу и обыкновению пристальнейшим образом изучил карты. Потому — как же вы будете играть, не зная, чем вы обладаете? Не видя, что у вас в руках и что в руках прочих игроков? Руки-то у меня уж такие, что к ним козыри так и липнут-то… хи-хи…

— Драгоценнейшее качество, любезный молодой человек. Драгоценнейшее, — закряхтел Иван Петрович, смеясь в дырявые зубы и выказывая свое поощрение расторопности Петра Дмитрича.

Петр Дмитрич, сперва немного оробевший, тут вдруг оживился и даже запрыгал в кресле, еще пуще прежнего закатывая глаза кверху, так что Иван Петрович уже не на шутку обсмотрел весь потолок, от одного края до другого, причем, кроме нескольких прошлогодних мух, ничего примечательного не обнаружил.

— Продолжайте, продолжайте, молодой человек! — одобрительно добавил он, набивая желтыми руками трубку.

— Чрезвычайно осторожно, соразмеряя каждый шаг, бодрствуя, осмелюсь доложить, по ночам, проникал я в тьму, чтоб остановить заблудших людей у края гибели и поразить тлетворный дух. Сперва я слышал много голосов, видел много лиц, но не постигал всех тонкостей преступного сообщества. Я зашел спереди, так сказать, но тут-то было все весьма благонамеренно и открыто. Тогда я кинулся на черный ход, догадавшись, что тлетворный дух выбирает себе самые что ни на есть потайные дорожки, обходя парадные подъезды, и пробирается не в денное время, а по ночам, боясь и смотреть даже людям в глаза. Это было исполнено все в строгости и вполне согласно вашему плану. Ваш-то план у меня весь до последней черточки записан вот тут-с, — при этом Петр Дмитрич провел пухленькой рукой по груди. — План был исполнен величайшей мудрости и предвидения. Направлен в самую середину, можно сказать, и имел целью раздавить тлетворное начало до основания. И как было вами положено-с, так оно и свершилось. Фатум! И ничего более! Короче сказать, игра окончена, и все козыри в руках… вот тут-с, — и Петр Дмитрич повертел руками свернутую в трубку длинную бумагу, хранившую в себе список преступных фамилий, зараженных тлетворным духом…

Иван Петрович длинными пальцами стал перелистывать широкие страницы предательских записей, жадно схватывая свежезанесенные на бумагу имена, отчества и фамилии, адреса, места и дни встреч и собраний, предметы обсуждений и бесед и прочие подробности, пойманные на лету, в случайных разговорах, подслушанные через дверь и подсмотренные через темное окошко или из-за угла.

— Любопытно! Любопытно-с! — приговаривал как бы про себя Иван Петрович, погрузившись в чтение и выискивая нити преступлений. В голосе его слышалось торжество и почти ликование по поводу того, что все замыслы заговорщиков были уже раскрыты и уличены. — Ястржембский… учитель кадетского корпуса, Технологического института и Корпуса путей сообщения… ишь ты! Вот куда проникли идеи! Ну конечно, даже особу императора не пощадил… публично именовал «богдыханом»… дерзость неслыханная! — скороговоркой перебирал Иван Петрович. — Толль… тоже учитель… и тоже атеист и богохульник… так, так… Кашкин и Баласогло… оба из Азиатского департамента… А этот в правительственном Сенате — Головинский, а этот — литератор, господин Дуров… что-то слыхал, слыхал о нем. Ну, а тут пошли уже офицеры… нечего сказать… похвально-с: Кузьмин, один и другой, Кропотов, Львов, Григорьев (из Конногвардейского полка! Вот даже откуда-с). Пальм (тоже из лейб-гвардии!), Момбелли (тоже из лейб-гвардии!)… Ахшарумов… из института восточных языков… Десбут один и другой… снова Азиатский департамент… А вот кто-то из канцелярии по кредитной части… коллежские асессоры, секретари… чиновники особых поручений… художник… учитель… литератор Достоевский… ах, это тот самый, что в «Отечественных записках»? Так, так… Спешнев — помещик из Курской губернии… туда же и помещик, поспешил на помощь благодетелям рода человеческого… и все концы сходятся у неудачного дворянина Петрашевского… фурьериста. Любопытно! Любопытно!

— Осмелюсь присовокупить, — заговорил Петр Дмитрич, когда Иван Петрович пробежал список, — у дворянина Петрашевского по пятницам собираются люди разных чинов и ведомств, причем всякий раз бывают новые лица, как столичные, так и приезжие, и ведут преступнейшие беседы, сводящиеся к низвержению правительства и изменению всего государственного устройства, а особливо к освобождению крестьян от крепостной зависимости. Кроме того, тайные кружки собираются у господина Спешнева, у Дурова, живущего вместе с Пальмом и Щелковым, у Кашкина и у Момбелли… Петрашевский как бы покровительствует над всеми, дает советы, читает проповеди и наставляет по части наук философских, социальных и экономических. К тому же и распространяет преступные книги и брошюры, кои не дозволены нашей цензурой. Иногда сам захаживает к членам общества, очевидно с тайными мыслями и целью. Недавно был у сочинителя Достоевского и просидел там почти целый час… Образ мыслей его крайне дерзкий, он стоит за республику и замышляет пропагаторскую деятельность в войсках, весьма неучтив к вопросам религии, даже к особе самодержца нашего…

— Что ж, — посягательство на жизнь, быть может?..

— Точных сведений нет, но все, все возможно-с. А пуще всех не внушает к себе доверия помещик Спешнев, и именно потому, что больше всех молчит, а между тем насквозь видать, что задумано таинственное дело…

Иван Петрович насторожился.

— Что же вы полагаете? — почти шепотом переспросил он.

— Я так думаю, что подготовка к восстанию… Европа не дает спать. Европа манит-с. Уроки Парижа, надо думать, недостаточны, и тлетворный дух не сдается. Он наполняет собою умы молодежи и готовит дьявольские козни. Надо предостеречь…

— Что ж, у них… организация? все предрешено? сговор?

— В том-то и дело, что организации не видать, а между тем все сходится к одному: к подрыву, к смуте. В беседах говорят с аллегориями и иносказательно, толкуют про общечеловека, освещают все Диогеновыми фонарями, а коли коснется дела — выйдет прямой бунт. Чрезвычайно хитро и предусмотрительно…

— И их… много?

— Надо полагать, что в столице не мало, а в провинции и того больше. Приезжие бывают даже и из Сибири. Не столь давно литератор Плещеев отправился в Москву не без цели и прислал оттуда письмо с точным текстом богохульного послания критика Белинского к сочинителю Гоголю. Сие послание господин Достоевский полностью огласил на «пятнице» у Петрашевского… И с каким еще пылом! С какой горячностью и блеском в глазах!

— И эту мерзость Достоевский мог оглашать публично? Это сочинитель-то «Неточки Незвановой»? — Иван Петрович в раздражении взял в руки свежий том «Отечественных записок», в коем напечатана была первая часть нового романа Достоевского, и, закрыв его, отбросил на подоконник. — Непостижимо! — воскликнул он. — Преступнейшие мысли и клевета на религию, на церковь, на законы — и вдруг все это подвергать публичному слушанию! И даже обсуждать, и, видимо, с усмешечками?

— Совершенно верно-с, с усмешечками…

— И с полным сочувствием?

— С полным. Совершенно точно. И при этом господин Достоевский с горячностью повторял мысли Белинского о том, что-де только литература может быть защитницей и направительницей народа, а что сочинитель Гоголь предает интересы народа, вместо того, чтобы стоять за него.

— Вот оно как!

— И Гоголь вышел поэтому проповедником невежества, религиозным изувером… Тут полное отрицание религии, обрядов и молитв… Не молитвы нужны, а наука-с… Таковы выводы… И вот что слушали господа гости у Петрашевского.

— Что же они говорили? И как сам Петрашевский?

— О, — всецело на стороне Белинского. Белинский там как бы повелитель всех чувств и понятий. Некий Львов подхватил его мысли и сразу предложил распространить письмо в целом виде и пустить по рукам… Мало того — литографию завести и уж печатать по всем правилам. Так и принято было. Все общество сидело как бы околдованное. Лишь кое-кто про себя раздумывал нечто иное и на лице выражал недовольство, да таковых было мало. Благомыслие ничтожно в кружке, осмелюсь доложить…