Она достала заранее приготовленную старую тетрадку в кружочек, еще в первом классе политую ее, Астрид, потом и слезами, и принялась выписывать из нее примеры. Простенькие, для самых начинающих — два плюс три, семь минус два, восемь плюс один…

Но Копченый уже заканчивал исцеляться, он вот-вот уже снова схватит палку и нанесет Астрид Кровавой предательский удар в спину, так что десятый пример она случайно списала с соседней странички, где были уже посложнее.

И Вероника, дойдя до него, очень растерялась.

— Сорок семь плюс двадцать четыре… — пробормотала девочка.

Складывать и вычитать она пока что умела только самым простым способом — на пальчиках. Загибала два пальца, потом еще три, и считала, сколько получается. Ее этому мама научила, и Вероника очень гордилась, как быстро и легко она складывает и вычитает.

Но у нее только десять пальцев. Вероника растерянно на них смотрела и не понимала, что делать с такими большими цифрами.

— Сорок семь плюс двадцать четыре… — написала она еще раз, как будто от этого что-то могло измениться. — Ам… М-м… но… значит… четыре раза по десять… и два раза по десять… значит, шесть раз по десять?.. ага… Шесть раз по десять, а там еще семь и четыре… и это я знаю, это одиннадцать… один раз по десять и один… и шесть раз по десять… но это же разное… и что мне с этим делать?..

Вероника сидела, смотрела на исписанный цифрами листочек и ничего не понимала. Астрид дала слишком сложный пример. А пока Вероника его не решит, она никуда не уйдет. Ей придется сидеть здесь, на этом стуле, пока она не решит пример или не умрет с голоду, потому что помидорки кончились, и апельсин тоже кончился… а, вот варенье и хлеб, Вероника их не замечала, а они тут, стоят на столике…

— Эх… — тяжко вздохнула она. — Я не знаю… я маленькая…

Бухнак уснул, а будить котов — тяжкое преступление, за которое сажают в Карцерику, это Веронике Снежок объяснил. Пырялка говорить не умеет. Матти летает где-то. Друлиона прижала к дереву Астрид и требует сдаваться, а он не сдается.

Никто не поможет.

— Сколько будет сорок семь плюс двадцать четыре?! — в отчаянии воззвала Вероника.

— СЕМЬДЕСЯТ ОДИН! — раздался благодатный голос с небес.

— Спасибо! — поблагодарила Вероника, записывая ответ.

— Кто это сказал?! — заметалась Астрид. — Кто это сказал?!

Она бросила палку и Копченого, прикрыла Веронику крыльями и с угрозой выкрикнула:

— Не подсказывай ей, пусть сама! Свет делает слабее!.. и тупее!..

От избытка чувств она швырнула в небо камень. Направленный Совершенной Меткостью, улетел он высоко, но все равно потом упал обратно… прямо Астрид в лоб.

— А-а-а-а-а!!! — взвыла от боли девочка.

Она же уворачивалась!

Копченый не сдержался и залился смехом. Астрид, у которой на глазах выступили слезы, врезала ему в плечо, а Копченый ее толкнул. От этого Астрид разозлилась еще сильнее, и весь ее гнев перешел с богов на глупого наглого эльфа.

Вероника не обращала внимания на драку. Она ела хлеб с вареньем и читала книжку. Пример ведь решен. Она все сделала.

Когда мама с папой наконец вернулись с прогулки, Астрид и Копченый мутузили друг друга в пыли. Папа дернул за ноги Копченого, мама оттащила брыкающуюся и кусающуюся Астрид.

— Эй-эй-эй!.. — выкрикнул папа. — Остыли оба!..

— Да она бешеная! — пожаловался Друлион. — Я пошел!

— А ну стоять!.. — рявкнула Астрид. — Ты же с ночевкой пришел! Мама, пусти!..

— Нет! — отрезала мама. — Пусть идет.

Друлион отряхнулся и пошел.

— Пусти-и-и!.. — взвыла Астрид.

Ее отпустили, только когда Друлион уже вышел за ворота, и она сразу же метнулась следом. Лахджа хотела остановить дочь, но Майно помотал головой. Пусть бежит, не в цепях же ее держать.

Но Астрид не напала на одноклассника. Она просто догнала его и недовольно что-то забубнила, пряча глаза. Друлион слушал сначала сердито, потом утер кровь под носом, смачно сплюнул и пошел обратно.

— Па, скажи Снежку, чтоб Копче… Друлиона вылечил, — угрюмо попросила Астрид. — А то его больше ко мне не пустят, если он побитый вернется.

— Я бы уж точно не пустила, — согласилась мама. — Ты извинилась?

— Да!

Лахджа закатила глаза. Что за дочь у нее растет? Такой был милый ребенок, а теперь столько агрессии в ней, злобности… переходный возраст, что ли? Вроде рано, ей еще и девяти нет.

— Это все я, — вздохнула она вечером, лежа в постели с книжкой. — Я налажала в воспитании.

— Да ладно, это норма для детей, — возразил Майно. — Я знаешь сколько раз со Звиркудыном дрался? Кстати, надо его в гости пригласить, пока лето не кончилось. Пусть Зогу с Дзютой привезет, чтобы агрессия Астрид доставалась тем, кто это оценит.

— И всыплет ей в ответ?

— И всыплет ей в ответ.

Дверь скрипнула, и в родительскую спальню деловито вошла Вероника с книгой под мышкой. Она вскарабкалась на кровать, прильнула к маме и похвасталась:

— А я сегодня до ста досчитала и десять примеров решила.

— Ты ж моя умница, — умилилась Лахджа.

— Мам, а ты книжку читаешь? — важно, как равная у равной, спросила девочка. — А я тоже. А ты что читаешь?

Она сунула нос в мамину книгу и недовольно засопела. Опять непонятные буквы.

— Это Клайв Стейплз Льюис, «Боль», — сказала мама. — Тебе не понравится.

— Пьявда?.. — усомнилась Вероника. — Почитай мне.

Майно издал неопределенный смешок. Он иногда слышал отголоски мыслей жены, когда та читала, и прямо сейчас мог бы заверить дочь, что для нее в этой книге нет ничего интересного. Лахджа тоже об этом подумала, но было проще показать, чем убеждать, так что она с выражением прочла:

— «Нравственные уложения, принятые у людей, могут быть различными — хотя, в конечном счете, не так сильно, как часто утверждают, — но все они сходятся в том, что предписывают поведение, которого их приверженцы не придерживаются. Люди, все как один, подлежат осуждению, и не в соответствии с этическими кодексами, которые им чужды, а со своими же собственными, и поэтому все люди чувствуют вину. Вторым элементом религии является чувство не просто нравственного закона, но такого нравственного закона, который одновременно и принят, и нарушен. Такое чувство не является логическим — равно как и алогичным — умозаключением из фактов опыта. Не принеси мы его в опыт, мы не могли бы его там обнаружить. Либо это необъяснимая иллюзия, либо — откровение»…

Вероника моргала все чаще, пытаясь уместить такие непростые материи в голове девочки четырех лет и пяти лун от роду.

— Че-та сложно… — наконец пробормотала она.

— Не читай такое, девочка, — раздался вкрадчивый голос Бухнака. — Это просто тщетные попытки смертных огородиться от неприятных истин. Философия. Этика. Религия. Такие книги лишь зря засоряют мозг и не учат ничему путному.

Лахджа приподнялась на подушке, пытаясь понять, что в ее спальне делает малолетний бушук. Бухнак встретил ее взгляд и торопливо добавил:

— То есть мяу.

Лахджа хотела было его просто выпнуть за дверь, но помимо своей воли сказала:

— Книги полезно читать. И почему это не учат? Они учат пониманию того, почему человеку важно творить добро и верить в лучшее.

— Так ты же демон, — фыркнул Бухнак.

— Ну да. Но мне же нужно понимать мотивы смертных. Тебе бы тоже пригодилось, кстати. Тебя дедушка ничему не учил, что ли?

— Для этого надо читать труды по психологии, — отмахнулся Бухнак. — Или социологии. А не сентиментальные нравоучения для великовозрастных тетех.

Через секунду котенку уже откручивали голову. Лахджа к своему удивлению обнаружила, что у Бухнака она вращается в любую сторону, как на шарнире. Под любопытным взглядом мужа она принялась крутить в одну сторону, заглушая вопли бушука пением:

— Ля-ля, ля-ля!.. Ля-ля, ля-ля!.. Крутим-крутим мы дер киттен, отвинтим ему башку!..

— Интересно, что там внутри? — подлез поближе Майно. — Может, там сидит и дергает рычажки маленький ла-ционне?