— Мам, а что с этим дядей?

— А… — чуть запнулась Лахджа. — Понимаешь, Вероника, он просто… уснул. Очень крепко.

— А зачем мы вокруг него собрались?

— Ну… это такой сон… очень крепкий и долгий. Особенный. Мы все собрались, чтобы пожелать ему… спокойной ночи.

— А, ясно.

На самом деле Веронике ничего не стало ясно. Она тоже часто крепко спала, но вокруг нее никогда так не собирались. Наоборот, если она спала слишком долго, то иногда просыпалась от того, что Астрид прыгала на кровать и принималась тормошить сестру с криком: «Просыпайся, дурында, всю жизнь проспишь!»

Но сейчас Астрид не прыгает на этого дядьку, не орет и не тормошит. Непонятно что-то.

Покойный Умбер Дженнаро был лиценциатом Скрибонизия. Он овдовел лет сорок назад и с тех пор жил один, изредка навещаемый родней и друзьями. Слуг у него не было, однако их заменяли заклинания, наложенные тут буквально на все.

Дженнаро зарабатывал на жизнь бытовыми чарами — всеми этими вентиляционными, утепляющими и очищающими гексаграммами. В его собственном доме их было полно, в том числе «умных», после смерти хозяина они продолжали действовать, и сейчас одна засветилась, рисуя на стене хорошенькое женское лицо.

— Стол накрыт, кушанья поданы, — раздался мелодичный голос. — Прошу гостей пройти в трапезную.

— М-м-м, до чего дошел прогресс… — протянула Лахджа, следуя за остальными. — И кому теперь это все?

— Тш-ш-ш!.. — прижал палец к губам Майно. — Неприлично это упоминать. Завещание зачитают после погребения. Если его не было — просто отойдет ближайшему родственнику, дочери.

Традиционный поминальный обед в Мистерии состоит из трех перемен. Сначала подают густую овсяную похлебку на говяжьих костях, потом тушеное с овощами мясо и лепешки, а в конце — рябиновые или черемуховые пироги. Вкус у них довольно специфический, поэтому кроме как на похоронах их готовят редко. Спиртное пьют легкое, варят пунш или стакк — местный напиток, напоминающий глинтвейн.

— Легкого ему посмертия, — сказал Жробис, поднимая стакан.

— Ой, всю жизнь он работал, — вздохнула дочь покойного. — Покоя не знал. Говорил, что без работы никуда.

— У нас до сих пор его гексаграммы действуют, — сказал Майно. — Я их только подновлял чуток.

— Он был очень добросовестный, — кивнула дочь покойного. — Всегда.

— Я помню, как мы с ним и папой на охоту ходили, — пустился в воспоминания Жробис, подливая себе еще пунша. — Папа тогда еще Гурима звал, но он-то уж тогда все за книгами сидел. А мы вот пошли, значит, на охоту. На кабанчика. Как раз сезон был. Ходим-ходим, и засидки делали, и так искали — нет кабанов, и все тут. Решили подманить. Следы-то есть, тропы знаем. Нет кабанов, и все тут. Мистика какая-то. Папа даже стих хотел прочесть, на прославление кабана и добрую охоту, но дядя его остановил. Нет, говорит, неспортивно. И вот выходим мы, значит, к озеру лесному. Ходим-ходим, и что-то совсем заплутали. Решили, леший шутит, глумится. Мне было-то тогда… сколько ж?.. пятнадцать лет, да. Только четвертый курс закончил, грамадевата в горшке росла. И тут мы смотрим над озером… висит!.. веревочный человек с рогатой башкой.

— Кьянтеркобелико!.. — ахнул кто-то.

— Да-а-а!.. — важно покивал Жробис. — Дядя Умбер и папа с лица спали. Ну сами понимаете. Пятимся, глаз не сводим. Даже моргать нельзя. Хорошо нас трое было…

— Он, получается, охранял чего-то? — спросил Майно.

— Получается так. Но мы не рискнули подойти. А на обратном пути кабанчика встретили. Безголовый лежал.

— Дядь, то есть, получается, Кьянтеркобелико с кабана голову снял и себе приставил? — спросил Майно.

— Получается, так.

— Получается, кабан-то рогатый был?

— Да откуда ж я знаю, Майно? — постучал ему пальцем в грудь Жробис. — На туше башки-то уж не было!

Все невольно зашлись смешками. Опорожняя все новые чаши и заедая стакк пирогами, родня и друзья принялись делиться воспоминаниями, рассказывать о случаях из жизни покойного. Тот не был каким-то выдающимся волшебником, не совершал великих подвигов и не имел особых достижений, но он прожил долгую жизнь, и в ней тоже было много забавных, веселых, да и страшных эпизодов. Вспоминали о его доброте, порядочности и благородной натуре.

— А уж как он был горазд пожрать! — хлопнул чашей по столу Жробис. — Вот тут я весь в него, конечно!.. хотя мне до него далеко!..

— Это точно, — сказала дочь покойного. — Мама, бывало, сварит большую кастрюлю горячего, а он просто подсаживается, да и ест прямо оттуда. И пироги ее просто обожал. Говорил: хорошо поешь — хорошо поработаешь.

— Но ведь хорошо работал же! — ухмыльнулся сосед. — Знал, о чем говорил!

— В гранит, — кивнул Жробис. — Золотой вязью.

— За покойного, — поднял стакан Майно.

Вероника сидела, почти не видная за огромным пирогом, слушала и все пыталась понять, что тут происходит. Дядя Умбер крепко уснул, а все эти люди наготовили вкусного и едят тут без него.

Это ужасно. Как они могут? Может, забыли его позвать?

А если она уснет? Тоже все без нее сожрут?! И пироги, и компотик, и вот эту халву?..

Вероника незаметно соскользнула со скамьи. Никто не заметил, как маленькая девочка просеменила за широкими спинами взрослых, произносящих тосты за упокой души.

А если кто и заметил, то решил, что малышка просто пошла по нужде, и ничего не сказал.

Но Вероника тихонько вышла в холл, где по-прежнему стоял саркофаг. Она потянула за край покрывала, открыв седую голову с внушительным носом, потыкала сухую холодную щеку и позвала:

— Деда… дядя… эй, проснись. Проснись. Мы тут едим пироги. Остальные не стали тебя будить, чтобы им больше досталось. Но я не такая! Вставай, пошли кусять!

Глаза дядьки открылись и засветились красным. В холле стало очень холодно, и даже вода в графине заледенела, а у Вероники изо рта пошел пар.

А у дяди нет. Он заворочался с утробным звуком, медленно уселся и повернулся к Веронике. Та подала ему руку, дядя взялся за нее и грузно вылез из саркофага.

— Пошли, — сказала Вероника. — Пироги еще остались.

Когда в дверях столовой появился виновник торжества, все на мгновение оцепенели. Кто-то взвизгнул, у одной тетушки изо рта выпал кусок пирога. Жробис, который рассказывал очередную историю, замолчал, резко повернулся к сестре и выпалил:

— Маврозия?!

— Это не я! — запротестовала та.

— Я разбудила дядьку! — похвасталась сияющая Вероника. — Пойдем!

Дядька издал жуткий, леденящий душу звук. Теперь и в столовой окна покрылись инеем. Его ногти стремительно удлинялись, зубы заострялись, а нос шумно раздувался. Оживший мертвец скалился, принюхивался, а его глаза пылали все ярче.

И этим пульсирующим огонькам вторили бесчисленные гексаграммы.

— Вероника… — сунул руку в кошель папа, нашаривая меч. — Отойди… отойди от дяди… медленно…

Другие волшебники тоже приготовились защищаться. Все сразу поняли, что видят перед собой драуга, одну из самых могущественных и опасных форм нежити. Драугами становятся мертвецы с высокой духовной силой — герои, лидеры, полководцы… и волшебники, конечно. Они очень сильны, умны и могут колдовать, но это демоническая нежить, злая и жестокая.

Вероника растерянно хлопнула глазами, глядя на то, как папа обнажает меч. Они что, настолько не хотят делиться пирогами?!

— Не трогай дядю! — попросила она. — Он просто кушать хочет!

— В этом-то и проблема, — кивнул папа.

Он пока не сдвинулся с места. Опасно близко к драугу стоит их дочь, к тому же в столовой куча народа, и многие тут даже не волшебники. Лахджа на последней стадии беременности, а дядя оставил свою беличью шубу в гардеробе. Без нее он и свечку-то магией не зажжет.

А худшее в том, что драуг у себя дома. Это его владение, тут ему все подвластно. Вон, гексаграммы на стенах уже испускают подавляющее излучение.

— Вероника, отойди от дяди! — повторил Майно громче и настойчивей.

— Иди ко мне, милая! — протянула ручки мама.