Степашка проходил мимо команды броневиков, когда оттуда вышел высокий светловолосый человек со смятенным, расстроенным лицом; фуражку он нес в руке. Степашка не знал, что это и есть нужный ему Берзин, руководитель революционного гарнизона Кремля.

Вместе с Берзиным шли два офицера, и один из них продолжал убеждать Берзина:

— Вы слышали, что сказал командующий? Все члены вашего ВРК арестованы. Если вы не снимете свои караулы и не откроете ворот, Кремль будет обстрелян орудиями крупных калибров Зачем вам брать на себя ответственность за жизнь кремлевского гарнизона? Мы гарантируем вам и всему составу жизнь и неприкосновенность. Неужели вам хочется пролить кровь своих товарищей?

Берзин молчал, и вся группа быстро прошла мимо Степашки, притаившегося у Царь-пушки. Движимый непонятным чувством, он бросился за ними. Он не слышал издали слов, которые Берзин говорил солдатам у ворот, он слышал только крик: «Изменник!» — и видел, как один из солдат бросился на светловолосого человека с винтовкой наперевес.

Через несколько минут Троицкие ворота были открыты, и в них сплошной лавиной хлынули юнкера. Они схватили и повалили Берзина на землю, стали бить ногами и прикладами, потом потащили куда-то в глубь Кремля. А бегущие следом катили гремящие колесами пулеметы, бежали в сторону казарм 56-го полка и арсенала.

Берзина провели мимо Степашки, и только теперь мальчишка догадался, что это и есть тот, кого он искал. Позднее, уже оправляясь от полученных ран, Степашка узнал, что Берзин никогда не был изменником, что его самого обманули. Но тогда Степашка смотрел в спину светловолосому человеку с ненавистью и презрением: это он пустил юнкеров в Кремль.

А у казарм шла расправа. С воем и гоготом, орудуя прикладами, юнкера выгоняли на площадь безоружных солдат, а тех, кто успевал захватить оружие, били жестоким смертным боем. Один из броневиков, стоявших у рябцевского подъезда, пыхтя бензиновой гарью, пошел на солдат, оттесняя их к памятнику Александру II.

Когда солдат всех пяти рот согнали на площадь, кто-то из юнкерского начальства скомандовал построиться. А от ворот подтаскивали пулеметы, один установили у входа в казармы, и сейчас же к его прицелу прильнул глазом юнкер с высоко подоткнутыми полами шинели. Второй пулемет подкатили к Царь-пушке, недалеко от места, где прятался прибежавший от ворот Степашка. Еще два пулемета — у стены Чудова монастыря и у стены арсенала. Согнанные на площадь солдаты хмуро, с тревогой поглядывали на пулеметы и с нескрываемой ненавистью огрызались на обыскивающих их юнкеров.

А потом началось такое, чего Степашка не мог позабыть всю свою жизнь. Где-то неподалеку хлопнул револьверный выстрел, юнкера торопливо побежали в стороны от построенных лицом к Чудову монастырю солдатских рот. И сейчас же пулеметы заплевали яростным огнем, дрожа и дымясь. Стрелял и пулемет броневика.

Солдатские шеренги рассыпались, люди падали навзничь, лицом вперед, на бок; невыносимые вопли, крики отчаяния и проклятия заставили Степашку зажать уши. Он видел, как один из солдат пытался на четвереньках отползти от страшного места и как старательно, прилежно, припав глазом к щели прицела, бил по нему пулеметчик, — пули высекали искры из мостовой, все ближе и ближе подбираясь к уползавшему солдату.

И тут Степашка не выдержал. Потом он никак не мог вспомнить, как это получилось, но словно какая-то неведомая сила сорвала его с места и бросила в сторону пулемета. Вскинув над головою сжатые кулаки, он бежал к пулемету и не видел, что наперерез ему бежит кто-то, высоко вскидывая под шинелью ноги, крича и размахивая револьвером.

Степашка бежал и кричал, но внезапно какая-то огненная волна плеснула ему навстречу, опрокинула назад, и он полетел в бездонную черную яму.

Известие о том, что утром 28 октября юнкера ворвались в Кремль и расстреляли солдат 56-го полка и арсенальцев, ошеломило и потрясло Григория. Значит, случилось то, чего они ожидали с той самой секунды, когда в сумерках октябрьского рассвета донеслась со стороны Кремля первая пулеметная очередь. Вот она, цена промедления!

Стоя у окна, вглядываясь в неясные фигуры у подножия памятника Скобелеву, вслушиваясь в гневные голоса Аросева и Ведерникова, он каким-то дальним уголком сознания все старался вспомнить последние слова, которые ему сказал вчера Степашка. Вспоминал и не мог вспомнить. Ладонь как будто хранила тепло маленькой руки, в памяти звучал ломкий мальчишеский голос. Если Степашке удалось пробраться в Кремль, шальная пуля могла зацепить и его. Как же тогда смотреть в глаза Агаше, что сказать Глебу?

А за спиной Григория кричал Ведерников:

— Верить подлецам! Рябцев клялся убрать юнкеров от Кремля, и вот! Играем со сволочами в благородство! И арсенал стал для нас недоступным. Они сейчас ринутся на нас со всех сторон!

За окном струился серенький бессильный рассвет.

В эту бесконечную тревожную ночь никто из членов ВРК и членов МК не уходил домой — ездили по районам, по заводам, по частям гарнизона организовывать боевые дружины и снова возвращались в Совет. После того как накануне вечером был отвергнут ультиматум Рябцева, меньшевики и эсеры покинули здание Совета, в их захламленных бумажным мусором комнатах теперь лежали на полу «двинцы», раненные на Красной площади. А внизу, в одном из подвальных помещений, ожидали похорон тела убитых: командира «двинцев» Евгения Сапунова и рядового Александра Воронова, их удалось вынести с места боя. Во дворе, в губернаторском каретном сарае, где висела сверкающая серебряными бляхами сбруя, чуть слышно повизгивала пила и шуршал рубанок — кто-то из «двинцев» сколачивал гробы для первых жертв.

Григорию предстояло, помимо множества дел, написать текст листовки и статью в газету об этих погибших, о вероломстве Рябцева, и он спустился в подвал, чтобы взглянуть на убитых.

Две не знакомые Григорию женщины сурово и молча собирали убитых в последний путь. Обезображенное пулей лицо Сапунова было забинтовано, а безусое мальчишеское лицо Воронова, бледное и неподвижное, сохраняло выражение удивления и боли.

Григорий вспомнил свою первую встречу с убитыми, еще в сентябре, когда «двинцы» в Бутырках объявили голодовку и представителям Совета удалось пробиться в тюремные камеры. «Двинцы» были настроены непримиримо, и благодаря их непримиримости и настойчивости Совету удалось освободить всех — около девятисот человек. Комендант тюрьмы много раз в сопровождении взвода охраны из георгиевских кавалеров являлся в камеры, где содержались «двинцы», и, багровый от ярости, кричал: «Здесь вам не фронт и не Двинск! Перестреляю всех, к чертовой матери!» Но угрозы никого не пугали: рабочая Москва знала о «двинцах», и тюремщики боялись расправиться с ними. Думал ли тогда Григорий, что ему придется вот так скорбно стоять над телами убитых!

С тяжелым чувством поднялся Григорий на первый этаж здания — сюда непрерывно прибывали разведчики. В десятом часу утра стало известно, что юнкерам удалось занять почти весь Китай-город и Солянку, что они захватили телефонную станцию в Милютинском переулке и телеграф на Мясницкой. Телефонная связь с районами оказалась прерванной.

Когда Григорий вернулся в зал с круглым столом, туда вбежал, расталкивая встречных, перепачканный кровью и не замечающий ранения Петр Федотов, один из «двинцев», ставший командиром разведки. Он кричал:

— Юнкера от Никитских ворот пробиваются к Страстному монастырю! На колокольне монастыря пулеметы!

От его тревожного крика закачались и зазвенели хрустальные подвески люстры.

— Пытаются окружить Совет? — не то спрашивая, не то утверждая, заметил член ВРК Мостовенко, проверяя наличие патронов в нагане. — Значит, и «двинцев», идущих к Моссовету от Савеловского госпиталя, перебьют? Ведь те почти безоружны!

Вместе с «двинцем» Федотовым и артиллеристом Адамом Давидовским Григорий через десять минут уже бежал по Страстной площади. Бой шел на Тверском бульваре — тут и там темнели тела убитых. Кто-то стонал и кричал: «Вася! Вася!» В спину красногвардейцам и «двинцам» били неуязвимые, скрытые на колокольне пулеметы. Стреляли с крыши градоначальства, с чердаков по обеим сторонам бульвара.