— Да будет бог помощником тебе, сын мой, — хорошо поставленным голосом говорил в почтительной тишине патриарх. — Терновую, но благородную ношу принимаешь ты на свои плечи во имя спасения России. Завтра же во всех церквах Москвы отслужат молебен за твое здравие, испрашивая тебе благословение божие.
— Благодарю, ваше преосвященство. — Рябцев склонился перед патриархом, и глава православной церкви России со слезами на глазах перекрестил его.
35. КРОВАВОЕ УТРО
Утром на улице по-прежнему свистел порывистый, холодный ветер, трепались на афишных тумбах разноцветные бумажные клочья.
Когда Степашка прибежал к типографии «Утра России», он увидел у входа вооруженных часовых, на двери типографии краснели на дощечках сургучные печати.
Перед подъездом топтались мальчишки-газетчики, но стоявшие у ворот часовые сердито отгоняли их, говоря, что буржуазные газеты «Русское слово», «Русские ведомости», «Утро России» и «Раннее утро» закрыты Военно-революционным комитетом — номера этих газет в продажу не попадут.
— Дяденька! А «Вперед»? А «Солдат-гражданин»? — спросил Степашка, потуже запахивая тощий пиджачок.
— Меньшевики и эсеришки пока живут, — хмуро отозвался часовой, отвернувшись от ветра и стараясь высечь кресалом искру на трут, чтобы прикурить. — Этих тоже прижать бы, подпевалы буржуйские!
«Значит, действительно начинается настоящая революция, — подумал Степашка по пути в Совет. — Значит, опять будут баррикады, как рассказывают, были в пятом году!
Прогонят городского голову Руднева, прогонят командующего округом Рябцева, всех, кто заодно с буржуями. Интересно, а кто же тогда будет самый главный в Москве? Наверно, дядя Гриша и его товарищи. Ну и что, очень бы даже хорошо, они справедливые…»
Несмотря на ранний час, на площади перед Советом толпились люди. Было много солдат, но без винтовок: только мотоциклисты, дежурившие у входа, были вооружены.
На третьем этаже, в комнате, где Степашка обычно заставал Григория, было полно людей. Солдат в кургузой шинелишке, размахивая руками, кричал Ведерникову:
— Рябцев отобрал у нас и винтовки, и пулеметы, у артиллеристов офицерье сняло с орудий замки. С чем воевать будем? Так, за здорово живешь, и дадим себя перебить юнкерью проклятому?
— Не шуми! — Ведерников устало потер покрасневшие от бессонной ночи глаза. — Возьмем оружие в кремлевском арсенале. Стоят там пять рот революционного пятьдесят шестого полка, а сейчас отправили туда еще роту из сто девяносто третьего. Военно-революционный комитет назначил комиссаром по раздаче оружия Оскара Берзина, тоже из пятьдесят шестого. Будет оружие!
Прогрохотали по винтовой лестнице тяжелые сапоги, и в комнату вбежал мотоциклист в шлеме и в кожаных, с раструбами рукавицах.
Остановившись у двери, закричал:
— Юнкера окружают Кремль! Заняли Манеж! У Троицких ворот их охрана!
— Вот они, начинаются рябцевские штучки! — криво усмехнулся Георгий Голенко, член Московского комитета партии. — Эти сволочи могут уничтожить преданные нам части в самом Кремле!
Еще не успокоилось волнение, вызванное известием о юнкерах, как в коридоре послышались громкие голоса: «Приехал Ногин! Приехал! Из Питера!»
Степашка прижался к стене у двери, боясь, что его выгонят и он не успеет поговорить с Григорием, не успеет передать записку, которую рано утром принесла от Елены Анджиевны Степашкина мать.
Стремительно вошел Виктор Ногин, неся в одной руке шапку, а в другой — маленький саквояжик, прямо с вокзала. Лицо его светилось радостью. Быстро пожимая на ходу руки, он прошел в глубину комнаты, где ждали его члены комитета.
— В Питере полная победа! — Это были первые слова Ногина. — И победа бескровная, дорогие товарищи. Сейчас я еще раз говорил с вокзала с Петроградом. Вчера я не дождался открытия съезда, не дождался взятия Зимнего. Но уже вчера все было ясно. Что у вас?
Коротко, дополняя друг друга, члены комитета рассказали Ногину, что вчера заняты почтамт и телеграф, занят банк на Неглинке, закрыты буржуазные газеты.
— Но драться с молодчиками Рябцева нам, конечно, придется, — сказал член партийного центра Александр Аросев. — Юнкера блокировали Кремль. Алексеевское и Александровское военные училища, как нам известно, в полной боевой готовности.
— В Москве вопрос упирается в оружие, — поддержал Григорий. — Рябцев разоружил все верные нам части!
— И вооружает домовые комитеты на Арбате, студентов Коммерческого института, гимназистов, — заметила Ольга Афанасьевна Варенцова, секретарь Военного бюро Московского комитета.
— С Рябцевым надо попытаться договориться, товарищи! — предложил Ногин. — Мы не должны доводить дело до пролития крови! Ее и так пролито немало.
— Рябцев и Руднев обманут нас, Макар! — покачал головой Ярославский. — Меня назначили комиссаром Кремля, и я уже имел сомнительное удовольствие беседовать с Рябцевым. Убежден, что они ждут помощи из Ставки. Мы, правда, выслали заслоны в Брянск, в Тверь, но удастся ли им остановить казачьи и ударные части?.. Трудно предугадать.
— И все равно надо попытаться договориться и с Комитетом общественной безопасности и с командованием округа и гарнизона. Будущее не простит нам напрасно пролитой крови, — с непоколебимой убежденностью настаивал Ногин. — Я сам могу поехать в Кремль.
— Надо вызвать «двинцев» к Совету и вооружить, — предложил Григорий. — Самая верная наша защита… Три грузовые машины уже в Кремле, поехали за оружием.
Но через полчаса стало известно, что, хотя начальник Кремлевского оружейного склада генерал Кайгородов выдал оружие, юнкера задержали машины в Троицких воротах. Сопровождавших машины солдат и шоферов избили до полусмерти и куда-то увели. Юнкеров и казаков около Кремля собирается с каждым часом все больше.
С трудом сдерживая гнев и ярость, Аросев схватил телефонную трубку и заявил Рябцеву протест, но тот уклончиво ответил, что он не может допустить пролития крови на улицах и поэтому отказывается выдать оружие кому попало. Но он не возражает, если представители Военно-революционного комитета приедут к нему в Кремль для совместного обсуждения вопроса.
В Кремль командировали Ногина и Ярославского, а остальные члены комитета разъехались по городу: предстояло организовать военно-революцнонные комитеты в районах, доставать оружие, приготовиться к неизбежному и, конечно, жестокому сражению.
Подбельскому и Григорию поручили поехать в Замоскворечье. И уже в коридоре Григория наконец перехватил Степашка:
— Дядя Григорий, Елена Анджиевна прислала тебе записку. — В суматохе мальчуган забыл, куда засунул клочок бумаги, и Григорий несколько секунд ждал. — Вот она!
В написанной карандашом записке почерк Елены так не походил на ее обычную манеру писать, что Григорий сразу догадался: Елена обессилена и очень слаба.
«Милый, — писала она, — не волнуйся за меня, все хорошо! Маленький Гришенька спит. Я жалею, что в решающие часы не могу быть рядом с тобой. Но ты не волнуйся. Будь там, куда зовет тебя долг, дорогой мой, и думай, что я всегда возле тебя. Но береги себя: теперь ты нужен не одной мне, а Н А М!»
Взволнованный Григорий долго без нужды протирал очки, потом бережно спрятал записку. Другого он от Елены и не ждал, он знал, что для нее, как и для любого истинного революционера, долг выше всего. Да он и сам жалел, что Елены нет рядом, что ей не доведется увидеть своими глазами победу, о которой столько мечтали, организации которой отдавали все силы и самую жизнь. И в то же время в глубине души он радовался, что Елена в безопасности и шальная пуля не заденет ее. Правда, и в доме, где сейчас находятся Елена и сын, нельзя чувствовать себя полностью в безопасности: именно такие дома прежде всего могут сделаться объектом нападения врага.
— Ты отнесешь записку Елене Анджиевне? — спросил Григорий.
— Конечно, дядя Гриша.
Вырвав из блокнота листок, Григорий сбежал вниз и, пристроившись на подоконнике, поспешно написал:
