В ноябре 1932 года прибыл он, имея двадцать шесть лет от роду, из армии в милицию. До тридцать девятого был милиционером, потом изъявил желание поступить в школу проводников служебно-розыскных собак. Почему пошел туда, и сам толком не знает. «Кто желает?» — спросил командир. Ну, он и «пожелал»…

Учился в Свердловске, у Плишкина, Борисова. Многие старые собаководы помнят их. Толковые были люди и про собак все знали. Прошел шестимесячные курсы. Поскольку у него уже был стаж работы в милиции, требовалось только освоить спецслужбу — розыскную, с собакой. После стал проводником, два треугольника носил — сержант милиции (погоны появились позднее). Дослужился до старшего лейтенанта. Первая собака была Джильда, серая овчарка, похожая на волка. Сперва боялся подойти к ней: уж больно люта, никого не подпускала. Начал кормить, угощать, ходить — началось «закрепление связи», стала вилять хвостом при виде его… Потом и вовсе привыкла, привязалась. Лаской да вниманием кого не приручишь! Дружить стали. А уж когда вышли впервые на поимку вора — ох и поволновался он! Как-то сработает Джильда? Не осрамиться бы обоим…

Впрочем, предоставим слово самому Андрею Николаевичу.

ЧЕРНАЯ КОШКА ПЕРЕБЕЖАЛА. В ноябре тридцать девятого вышел я в первый раз с Джильдой на квартирную кражу. Расследовать, стало быть. Постараться найти и изловить взломщика-похитителя. Было страшно, понимаешь. Сам учил собаку — а как выучил? Вдруг плохо?

В доме на улице Красноармейской неизвестный проник через окно в квартиру и утащил носильные вещи. Костюм, пальто, еще кое-что. Вещи все добрые, ценные.

Хозяйка особенно за костюм переживала. «Только, — говорит, — мужу справила…» Ясно, жалко. Свое, нажитое.

И откуда только берутся они, эти жулики? Когда они переведутся? Что ему надо? Живи, трудись, как все… так нет! Проклятущая публика.

Чтобы собака взяла след, надо осмотреть все: местность, предмет взлома, не сохранилось ли там чего-нибудь такого, что может указать на запах преступника. Сделали наружный осмотр. Ничего нет. Зашли в квартиру. С оперуполномоченным Завьяловым. Джильда впереди, тянет за поводок, я ее держу, сзади Завьялов.

Только, понимаешь, вошли, кошка черная с русской печи как шебырнется на собаку! Будто кто ее сбросил! Урчит, взъерошилась, когти выпустила. В морду Джильде метила, да промазала. С собаки — на оперуполномоченного, прямо ему на грудь, он только рукой лицо успел прикрыть; потом — в окно… Окно разбила.

Джильда, конечно, зарычала, закрутилась на месте как волчок. Рвется — еле удержал. Завьялов испугался. Сперва-то даже за револьвер схватился: думает, мало ли что. К кобуре руку приложил, потом опамятовался: в кого он стрелять будет? В кошку?! Да ее уж и нет.

Такая катавасия вышла!

Я, само собой, тоже растерялся. Идешь-ждешь, весь напряженный, а тут черт кошку бросил!.. Да еще черную! Плохая примета. Исстари так считали. А в такой момент всегда какая-нибудь ерунда в голову лезет. Тьфу ты, думаю, пропало все дело. Джильда отвлеклась. Хоть назад поворачивай.

Ну, все-таки скомандовал «фу!» — нельзя, значит.

Джильда была уравновешенная собака, сразу послушалась. Я ее успокоил, погладил. Вроде и сам успокоился.

В квартире ничего не обнаружили. Пошли в сад. В саду у окна — отпечатки ног. Глубоко вдавлены: прыгнул с подоконника. Как та проклятущая кошка. У меня даже под ложечкой екнуло. Неужели, думаю, найдем? Применил собаку: «Джильда, нюхай!» Она понюхала и пошла. Мы за ней.

Прошли огороды двух усадеб. А мне опять кошка черная мерещится. Время-то позднее. Ну, взяло ж ее! Тут, понимаешь, и не такое привидится с перепугу. Точит червячок…

Зашли в третий двор. Джильда стала лаять на дверь. Постучали. Один раз, пожалуй, только и стукнули. Дверь открылась. Парень лет двадцати пяти. Пьяный в стельку. «Чего надо?» А сам выговорить не может, еле на ногах держится.

Ну а Джильда спрашивать не стала. Сразу на него. Он отшатнулся, чуть не упал. Завьялов его за подлокотки. Я собаку попридержал. Она после в угол, тянет меня. А там все украденное лежит. И костюм, и пальто… Вор очухаться не успел. Закрылся в своей квартире, думал, не найдут. Стал запираться: «Это мое». Да какое же «мое»! Своя вещь висит в порядке, а тут брошено в углу. Пригласили пострадавших. Ну, они сразу опознали свои вещи. Тут и он признался.

Не помешала черная кошка…

ДЕЛО — ТАБАК. А это уж в войну было. У меня уже опыт был. Ночью кто-то совершил кражу из склада путем взлома замка. Вызвали меня с Джильдой. Прибыли мы на место. На Шейнкмана, 19, дом Востокостали. Большой жилой дом, знаете. В пристрое — склад.

В войну что прежде всего крали? Еду. Похитили шоколад-плитки, табак-махорку, конфеты. Продуктовый склад был.

Следы обнаружили на задах склада рано утром. Часа три или четыре было. А может, пять, запамятовал уж. Словом, светло. Весна, светает рано.

Собака прошла квартал, дальше нейдет. Затоптано? Рано, не должно быть…

Обычно в таких случаях берешь другие следы. Зайдешь с другой стороны, сделаешь петлю или обогнешь угол, пустишь собаку, и она опять потянула как по ниточке. Где-то же они должны быть, не по воздуху летал!

А тут ни в какую! Вот, понимаешь, какая незадача. Крутится на месте, тычется туда-сюда, как заводная, а дальше ни шагу. Отойдешь, пустишь — опять сюда подводит, и точка.

Опустился я сам на четвереньки, по-собачьи. А зелень уж была, травка небольшая. Смотрю: что-то желтое. Принюхался, взял в ладошку — табак! Махорка! Вор посыпал. Опытный жулик!

Что делать? Собака нейдет, острые запахи у нее чутье отбивают. Смотрит на меня виновато, хвостом виляет, будто говорит: «Извини, не могу. Уж не серчай…»

И впрямь табак дело получается. Слыхали такое выражение? Значит, в том смысле: хуже некуда.

Что делать? Не бросать же… Пришлось «своим чутьем», способом доводки. В трудную минуту и такой способ может пригодиться! Главное не растеряться. Сам прошел по табаку метров пятьдесят. Теперь я впереди, а Джильда за мной. Поменялись местами. А табак хорошо видно: желтая дорожка, сыпал, старался… Табак подвел к жилому дому. Метров пять — восемь только не досыпано. Но тут уже опять Джильда взялась за дело. От шоколада обертку нашла, в траве кинута. Ну, думаю, теперь не уйдешь.

К двери. Постучал — пустили. Эге, не спят, нас, что ли, дожидаются? Трое парней. Здоровые такие ребята. Лет по пятнадцать-шестнадцать. Опомниться не успели — Джильда уже обнаружила краденое, недалеко спрятано было. Ну, правда, вор был один, двое посторонних, ни в чем не виноваты и про дело не знали. Это уже потом выяснилось, на следствии. А тут я скомандовал им всем троим, Джильда проконвоировала до отделения милиции.

Растерялись они — беда! А почему вместе оказались в такую рань? Слышь, собирались на рыбалку идти. Снасть приготовлена. Вроде бы не врали. После проверили — сошлось.

Мы идем, а мать того, который украл, за нами бежит, причитает: «Отпусти, слышь. Один он у меня, отец на фронте…» — «А что же ты не досмотрела?» А что она скажет?

Ему говорю: «Ты что же это натворил? Думал, про тебя там положено… Гляди, мать как ревет!»

Она слезы льет, а он сопит, пыхтит, надулся, вот-вот тоже расплачется. Думал, небось, никто не узнает. Собачка научила порядок уважать. И парнишка вроде бы из себя ничего, белобрысенький такой, вихры во все стороны торчат… Мать все дни на работе, присмотреть некому, на ум наставить тоже некому… Делай что хочешь! Однако и спускать нельзя: пропадет окончательно.

Он потому и махорку сыпал, что еще несмышленыш, хоть и сообразил, что к чему. Махорка-то ему не нужна, курить еще не научился. А конфеты — за мое удовольствие. До дому не донес — уже распечатал. Ну, попробовал — в другой раз не захочет…

Выходит, помог табачок-то!

РАСПЛАТА — ЖИЗНЬ. В войну нашему брату пришлось трудненько. Развелось много всякого жулья. Ловить некому, бороться некому. Опытные оперативные работники ушли на фронт, в армию. Мастерам темных дел раздолье. В точности как волки: те тоже в военные годы расплодились по лесам… Охотников не стало!