— Не называй его моим отцом!

Он прокричал это так громко, будто хотел, чтобы король его услышал.

— А знаешь, что будет дальше? — Генри прожигает меня затуманенным взглядом. — Он сейчас возьмет новую шлюху, а я буду маячить перед ее глазами, чтобы не забывала, что от нее требуется. Настоящий сын! Такой же, как я, только законный!

— Мы можем уехать, — быстро говорю я. — Выберем любое поместье, а они тут пусть делают, что хотят.

— Когда?! — кричит он. — Когда, Мэри?! Когда мы сможем уехать?!

Я молюсь про себя, чтобы он перестал так шуметь, и пытаюсь найти правильные слова. Но Генри продолжает кричать.

— Он вспоминает, что я его сын, только чтобы запретить мне спать с женой!

Он с размаху кидает кувшин в сторону слуг и отбрасывает ногой кубок. А потом вдруг резко замирает. Его глаза широко распахнуты и лихорадочно блестят, а грудь тяжело вздымается. Он подбегает ко мне и хватает за плечи.

— Ты права, давай уедем, — он быстро меня целует. — Давай уедем во Францию. Сегодня. Сейчас.

Я пытаюсь вырваться из его рук и верчу головой, чтобы не опьянеть от его дыхания.

— Я всегда хотел вернуться, давай уедем вместе, — продолжает он и пытается поймать мой взгляд.

— Генри, что ты несешь? Все подумают, что ты готовишь восстание, как твой дед.

— А что, неплохая идея — усмехается он. — У меня хотя бы будет цель.

— Генри, прекрати! — я все-таки повышаю голос. — Ты понимаешь, что ты несешь?

— Мне надоело!

Он почти отталкивает меня и отходит назад.

— Я устал! Там нам хотя бы не будут указывать, что делать!

— Предлагаешь нам всё время убегать? Прятаться от шпионов?

— А сейчас мы что делаем, а? Третий год, Мэри! Какая разница, где прятаться?!

— Твой отец нас все равно достанет! Думаешь, он просто так тебя…

Генри подлетает ко мне и так сильно сжимает подбородок, что я почти вскрикиваю от боли.

— Еще раз, — шипит он, приблизив лицо вплотную. — Еще хоть раз ты назовешь его моим отцом, и я аннулирую наш чертов брак, чтобы больше не мучиться.

Я чувствую такую резкую боль в груди, будто меня пронзила стрела. Смотрю на его искаженное гневом лицо и открываю рот, чтобы что-то ответить, но слов нет. Только боль и растерянность. И сил больше нет, чтобы вырываться из его рук.

Несколько секунд мы молчим. Генри тяжело дышит, а потом медленно меняется в лице. В его бледно-голубых глазах проступает испуг.

— Мэри, я не то хотел сказать, — он целует меня, но я не отвечаю ему тем же. — Прости, я просто…

— Нет, всё верно, — выдавливаю я. К горлу подступает ком. — Ты волен делать, что хочешь. Ты же сын короля.

Мне больно одновременно говорить и сдерживать слезы.

— Ну вот, я опять это сказала. Теперь ты можешь аннулировать наш брак.

Он снова пытается поймать мои губы, но я отворачиваюсь.

— Я пойду, — говорю я. — Меня ждет королева. Она ведь пока еще королева.

У меня вырывается всхлип, и я кажусь себе ничтожеством. Глотаю воздух и пытаюсь сделать шаг в сторону, но Генри меня держит. Притягивает к себе и прижимает мою голову к своей груди.

— Мэри, я не то хотел сказать, — шепчет он.

— Тогда что? Что ты хотел сказать?

Он молчит. Мы стоим в тишине, и мои слезы заливают ткань его камзола. Дыхание Генри становится прерывистым, и я понимаю, что он тоже готов заплакать.

Гринвич, 30 апреля 1536 года

— Кто-нибудь видел Смитона? От меня что, даже лютнист отвернулся? После стольких сладостных минут, что мы с ним разделили?

Королева старается сделать вид, что шутит, но ее голос срывается. На глазах иногда проступают слезы, а пальцы то и дело тянутся к тонкой шее, чтобы перебрать жемчужины в ожерелье, украшенном золотой буквой «B». Болейн.

Завтра наступит май, и двор отметит это турниром. Мы с Шелти наблюдаем за подготовкой королевы к этому событию. Маргарет здесь нет, она больше не приходит к Анне. Не считает нужным.

Шелти шьет рубашку и делает яростные стежки, периодически исподлобья глядя на королеву. Ее ненависть к ней стала еще сильнее, когда Анна прилюдно устроила ей взбучку за то, что она писала стихи на полях молитвенника.

«Ты бесстыдная глупая девка, Шелтон! Как ты смеешь оскорблять Господа своими бесполезными стишками?!»

Когда в комнату заносят роскошную золотую чашу, украшенную двумя рубинами, Шелти наклоняет ко мне и шепчет:

— Смотри, пытается всё переиграть. Делает вид, что добрая. А на самом деле такая жалкая.

Королева осматривает чашу и одобрительно кивает. Кладет в нее мешочек с монетами и говорит слугам, чтобы те всё упаковали и отправили в Эссекс.

Это ее подарок сестре. Они так и не говорили после того, как Анна ее выставила, но сейчас, очевидно, королева смягчилась. Она не зовет сестру ко двору, но хочет позаботиться, чтобы та не жила впроголодь. Чтобы ей было, чем кормить сына. Леди Стаффорд родила мальчика, которого назвали Эдвардом.

Я поворачиваюсь к Шелти, чтобы сказать, что ее колкости неуместны, но она не смотрит на меня. Она прожигает взглядом Анну. И я понимаю, что мои слова ничего не изменят в ее отношении к королеве.

Мне грустно от того, что я уже давно не рассказываю Шелти о том, что происходит между мной и Генри. О наших разговорах. А теперь и о ссорах. Если то, что произошло на поле для стрельбы можно назвать ссорой.

Мне кажется, что говорить с Шелти об этом слишком рискованно. Она никогда не предаст меня намерено, но вдруг с ее губ сорвутся неосторожные слова, пока ее целует король? Она опять ходила к нему, и я не понимаю, где она потеряла свою гордость.

— Ты не видела Маргарет? — спрашиваю я.

— Утром она шла в часовню, хотела помолиться. Потом не знаю. А что?

— Да так, хотела у нее кое-что спросить.

С Маргарет я могу говорить открыто. Спросить совета.

— А что у них с Томасом? — спрашивает Шелти.

— Тише ты, — говорю я.

Мне кажется, что произносить имя дяди опасно даже шепотом.

— Да мало ли при дворе Томасов, — беспечно отвечает Шелти, но все-таки понижает голос. — На самом деле я удивлена, что они так долго сохраняют всё в тайне.

— Да, я тоже. Король ведь до сих пор не знает?

Шелти останавливает стежки и с прищуром смотрит на меня.

— Думаешь, что дружба для меня ничего не значит? — говорит она с вызовом, — Я — не она, — Шелти кивает в сторону королевы. — Я могу держать себя в руках.

— Я тебя ни в чем не обвиняю, — я стараюсь говорить примирительнее. — Просто хотела уточнить, вдруг тебе что-то известно. Какие-то слухи.

Шелти порывисто оглядывается, чтобы убедиться, что наши перешептывания никому не интересны. Потом наклоняется и почти вплотную прислоняет губы к моему уху.

— Я действительно кое-что знаю, но не про Мэгет.

Мимо нас, шелестя юбками, проходит Анна Парр, и Шелти резко отстраняется от меня. Но, кажется, опасности нет, и она снова припадает ко мне.

— Я знаю, где Смитон.

По моему телу, против моей воли, разливается холодное тревожное чувство. Как тогда, когда я смотрела на комок под дворцовыми окнами, но еще не поняла, что это Пуркуа.

— И где же он?

— В Тауэре.

Я лежу в постели, слушаю сопение своих девушек и не могу уснуть. Весь день я провела с королевой и старательно гнала от себя мысли о Генри. О его словах. Точнее, об одном слове. «Аннулирование». Но ночью эти мысли всё-таки меня настигли.

Разумом я понимаю, что он сказал это на эмоциях, но мое сердце больно сжимается каждый раз, когда я прокручиваю к голове этот момент. И почему-то вспоминаю то лето в Гилфорде, когда король говорил Анне, что она никто без него.

Я встаю, подхожу к столу, на который падает лунный свет, и беру книгу с золотым теснением. Открываю ее с конца и начинаю выводить наш с Генри герб. Нет, это его герб. У меня нет ничего своего. Я без него никто. И дело даже не в титуле.

Стук в дверь похож на царапанье мыши. Сначала я подумала, что мне показалось, но тихий звук повторился. Слуги спят. Я накидываю на ночную рубашку халат из зеленого дамаста и иду встречать позднего гостя сама.