— Они женаты, — поправляю себя я.

Шелти кивает, и мы молчим. Женаты или нет — будет решать король. Как и с моим браком. Он не признает его. Хочет аннулировать, чтобы не платить то, что полагается мне как вдове. Генри был прав. Всё происходит ровно так, как он и говорил.

— Мэри, мне так жаль, — тихо говорит Шелти, нервно перебирая юбки. — Всё, что произошло… Жаль Анну, всех, кто с ней умер. И больше всего жаль его. Я знаю, как ты сильно его любила.

Я киваю, и к моему горлу подступает ком. Вернулись слезы. Не любила, люблю, в настоящем времени. И это душит меня. Его нет, а любовь к нему здесь, со мной. Сильнее день ото дня.

— И мне жаль, — продолжает Шелти, — Прости, что говорила тебе все те вещи. Что ты не понимаешь…

— Всё в порядке, Шелт.

— Нет, прости меня, — она поворачивается ко мне. — Я просто завидовала всему, что у тебя было. Всё и сразу — и положение, и любовь, и дружба с королевой.

— Теперь это не важно. У меня ничего нет.

— Не правда. У тебя есть любовь, настоящая.

Она смотрит на меня так пристально, будто хочет сказать что-то еще. И я жду. Закидываю голову наверх, чтобы слезы закатились обратно в глаза.

— Прости за то, что я сделала. Я… Мне казалось, что ты сама не понимаешь, сколько тебе дано, и что я бы справилась лучше, а ты всё пыталась следовать дурацким правилам. Прости, надо было извиниться сразу, но…

Страх всё-таки вернулся ко мне. Снова стягивается узлом в моем животе. Не думала, что его вернет мне Шелти.

— О чем ты говоришь?

Она смотрит на меня с удивлением и несколько раз хлопает глазами.

— Он тебе не сказал?

Хочется стечь со скамьи. Расцарапать грудь ногтями, чтобы унять сердце.

— Не сказал чего? — спрашиваю я и хриплю почти так же, как хрипел он.

— Я приходила к нему…

— Стой.

— Это было в Гринвиче, еще до всего, до мая…

— Замолчи.

— Я пыталась поцеловать его…

— Довольно!

Я вскакиваю со скамьи и смотрю на Шелти сверху. Не могу поверить, что она позволила этому случиться. Я ожидала чего-то такого от Мадж, а это оказалась она.

Ревность колет изнутри, как шипы. Бурлит, как кипящее масло, и оставляет волдыри. Я представлю себе ее язык у него во рту, и мне хочется ее придушить. Взять за волосы и ударить головой об алтарь. Бить, пока она не умолкнет. Пока я не увижу ее кровь. Убить прямо в часовне, на глазах у Господа.

— Мэри, послушай, — говорит она и вскакивает, пытаясь ухватить меня за плечи. Я отшатываюсь. — Он не принял поцелуй, ничего не было дальше, я просто попыталась, но это было как целовать статую, он выставил меня сразу же!

Она говорит так быстро, будто хочет вывалить всё на меня поскорее перед тем, как я ее убью.

— Когда это было?

— В Гринвиче, на Рождество, когда мы поругались, перед самым его отъездом.

Уже после того, как я рассказала про Уэстона. Я закрываю глаза и почти смеюсь, а Шелти продолжает.

— Я так злилась на тебя за тот разговор, когда ты указала на мое место, что ты герцогиня, а я…

— Он мне не рассказывал, — говорю я шепотом.

И я не знаю, как к этому относиться.

— Он должен был мне рассказать.

Теперь я понимаю, что он чувствовал на стене, когда мы смотрели на звезды. Может, он просто не хотел, чтобы мне было так же больно? Но он должен был рассказать.

— Мэри, он не виноват, это всё я…

— Да, это всё ты, — гнев поднимается во мне, и я тычу пальцем ей в лицо, хотя на самом деле хочу выцарапать глаза. — Завидовала? Теперь радуйся. У меня ничего нет. Мой муж мертв. Я пустышка Говард, никто, пустое место. Прямо как ты, Мэри Шелтон.

Она вздрагивает от моих слов, но принимает каждое. И пытается улыбнуться.

— Ты Фицрой.

— Больше нет. Король не признает наш брак.

— И ты с этим согласна?

— А что ты предлагаешь? Пойти в Тетфорд и лечь к нему в гроб?

— Бороться! Ты же можешь бороться! Все говорят, что аннулировать брак просто, но даже королю пришлось порвать с Римом, чтобы избавиться от первой жены. А вторую было легче убить.

Она всё-таки опускает руки мне на плечи. Я не сбрасываю их, но отворачиваюсь от ее пристального взгляда.

— Он заслуживает этого, Мэри, — говорит она тихо. — Твой герцог. Ты предашь его, если просто сдашься.

Я стараюсь вырваться из ее рук.

— Ты еще смеешь рассуждать о предательстве? После того, что ты сделала?

Она смыкает веки и глубоко вздыхает. Потом смотрит на меня снова, и я вижу, что ее глаза блестят от скапливающихся слез.

— Ты — не я. Ты герцогиня. Сама по себе. Ты же всегда старалась поступать правильно, почему отступаешь сейчас? Только потому, что это будет сложно? Сложнее, чем совершить ошибку? С твоим титулом у тебя столько возможностей! Всё то, о чем мы с Мадж могли мечтать.

Ее голос дрожит.

— О чем все женщины могут лишь мечтать. Положение, деньги, независимость…

Она делает паузу, чтобы унять всхлип, и я заканчиваю за нее.

— … свобода.

Гнев отступает от меня, пока Шелти держит мои плечи. Я смотрю ей за спину на узкую открытую дверь кеннигхолльской часовни.

На улице светит солнце. Вдалеке раскачиваются деревья.

Свобода.

Это слово звучит, как далекий перезвон колокольчика. Как пение птиц на рассвете.

Поздним вечером я жду, когда слуги придут в мою комнату, чтобы развести огонь. Сижу за столом, на который падает лунный и смотрю на резную шкатулку. Я боялась ее открывать. Он сказал, что там самое ценное, но я понимаю, что речь не про золото или камни.

Моя книга.

Я передала ее ему, когда меня пытались забрать в Тауэр, и с тех пор ее больше не видела. Я знаю, что она там. Нужно просто провернуть ключ и поднять крышку.

Мои пальцы дрожат. Портрет тоже там. На наброске мои волосы кажутся рыжими, прямо как у Генри, потому что Гольбейн так и не успел закончить рисунок. Наложить нужные краски.

Ком поднимается к горлу, и мне его не проглотить. Я листаю страницы, которые впитали в себя последние три года. Любовь Томаса и Маргарет. Порывистые чувства Шелт. Стихи Уайетта, строчка из Секста Проперция.

Я останавливаюсь на странице с зачеркнутым словом «люблю».

— Я тоже тебя люблю, — шепчу я воздуху.

Здесь еще много чистых листов, на которых мы могли бы писать нашу историю, но теперь мне придется продолжать ее самой. Последняя страница, где я рисовала наш герб и просила о помощи разорвана пополам.

Те слова про Маргарет были слишком опасными. Он их вырвал, чтобы меня защитить. Но сверху, в левом углу, появились новые строчки. Это писал он. Его стихи.

Чернила размазаны слезами, половины не разобрать. Там было что-то еще, но часть слов оказалась вырвана, как будто он испугался, что проявит свой страх. Покажет себя уязвимым.

…останови меня от моих… …кто взял мою боль на себя… …за каждым приходит смерть… …и моя возьмет меня быстро…

Я чувствую, как мое сердце сжимает печаль. Тихая. Светлая. Он здесь. Теперь на чернила капают мои слезы.

Мы передавали книгу из рук в руки, чтобы обмениваться мыслями, но, может, на той стороне Генри прочтет мой ответ и так? Я вывожу слова из Чосера в надежде, что мой муж прямо сейчас стоит у меня за спиной и видит, что я тоже скучаю.

…но теперь позволь Богу утолить всю твою печаль…

На дне шкатулки еще что-то есть. Кольцо с белым львом Ричмонда. И какие-то письма, несколько штук, от него и для него. Когда я беру их в руки и цепляюсь взглядом за фразы, мне становится трудно дышать.

«…осенью, Линкольншир…»

«…капеллан леди Тэлбойз…»

«…во имя истинной веры…»

«…в Южном Кайме пятьсот солдат…»

«…Парр заблокирует дорогу в Стэмфорде…»

«…поддержать нового короля…»

Слова плывут в тумане слез. Он говорил, что хотел дать мне больше, показать мне больше. Сейчас бы взять в руки его лицо и сказать, какой же он дурак.

Он уже дал мне больше, чем мог себе даже представить. Свобода — его последний, самый ценный подарок. Его титул освободит меня. И защитит от всех бед, как доспех. Герцогиня, вдовствующая, сама по себе, я могу не слушать ни отца, ни брата, и даже король будет вынужден со мной считаться.