— Ходят слухи, что моего брата хотят сделать королем Ирландии. Как думаешь, нужна ему такая королева как ты, Мэри Говард?

Она намерено использует мое прежнее имя. Ухмыляется, глядя мне в глаза.

— Ему бы больше подошла французская принцесса или дочь моего кузена-императора, но уж точно не пустышка Говард.

Из уст Марии слово «Говард» звучит еще хуже, чем из уст моей матери. Равноценно «дешевке» или даже «шлюхе». Я чувствую, как внутри меня закипает злость.

— Я к вам с посланием от королевы, — говорю я, пытаясь перевести разговор с моего брака на то, с чем я пришла.

— Ты виделась с моей матерью? — у Марии на мгновение загораются глаза.

— От королевы Анны.

Огонек в глаза потух, снова сделав их бесцветными.

— Я не знаю другой королевы, кроме Каталины, дочери Арагона, — говорит она, повышая голос. Он эхом разносится по часовне.

— Если вы сейчас пойдете к Анне и воздадите ей должные почести, — говорю я как можно быстрее, — она поговорит с королем, смягчит его сердце. Вы сможете вернуть расположение отца.

Мария молча смотрит на меня. Мне кажется, что это предложение что-то задело в ее душе. Ей хочется примириться с отцом, не предав при этом матери. Но это невозможно, и она это понимает. Екатерина накрутила ее так, что не оставила места для маневра.

Полутонов нет. Либо Мария признает Анну и воссоединяется с отцом, либо продолжает называть свою мать королевой и остается призраком Хэтфилда.

Она выбирает второе.

— У Англии одна королева и ее имя — Каталина из Арагона. И только ей я могу воздать почести, но ее здесь нет.

— Королева Анна…

— Королева Каталина.

— Королева желает протянуть вам руку помощи!

— Я не знаю другой королевы, кроме моей матери.

Меня это раздражает и злит. Она твердит одно и то же, отказываясь даже рассмотреть другой вариант, выдвинуть свои условия. Может, они бы с Анной могли сойтись на чем-то еще?

— Впрочем, — продолжает Мария, — если любовница моего отца желает говорить с ним от моего имени, я буду ей признательна.

Это невыносимо. Я чувствую, как мои ладони сжимаются в кулаки.

— Если у тебя всё, Мэри Говард, не смею тебя больше задерживать.

Не дожидаясь моего ответа, она разворачивается, опускается на колени и скрещивает пальцы, готовясь продолжить молитву, которую прервала ради меня.

— Передавай моему брату привет и наилучшие пожелания, — говорит она напоследок. И делает вид, что меня здесь уже нет.

Она не признает ни моего статуса, ни даже моего присутствия. Не признает своей названной сестрой. Я едва ее знаю, но получила он нее столько презрения и унижения, сколько Анна Болейн не получала от моей матери.

Мой отец однажды так же говорил с леди Марией, пытаясь убедить ее признать Анну королевой, а брак ее родителей незаконным. «Хотелось бить ее головой об стену, пока она не станет похожей на печеное яблоко», — так он описал впечатление от той встречи.

О, как я его понимаю. Сейчас мне очень хочется сделать то же самое. И в этот раз желание причинить человеку боль меня даже не пугает. В отличие от Генри, она это заслужила.

Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Нет, она просто озлобленный зверек, который кусает любую руку, сунувшуюся в ее норку. Она — девчонка-бастард, а я — законная дочь герцога Норфолка. Кузина королевы. Герцогиня Ричмонд и Сомерсет и единственная невестка короля.

Я смотрю на Марию сверху вниз и громко фыркаю, вкладывая в этот звук всё своё отношение к ней. А потом просто ухожу. Пусть сама разбирается с реверансами.

*

На следующее утро Анна спрашивает меня о том, как прошла моя миссия, хотя по отсутствию Марии и так понятно, что она провалилась.

— Что она сказала?

Мне не хочется отвечать, но королева настаивает. Пока я пересказываю гадости, которые Мария говорила обо мне и о ней, лицо Анны остается каменным. Выслушав всё это, она устало прикрывает глаза рукой и просит оставить ее одну. Я подчиняюсь.

Мне приходит в голову мысль, что было бы неплохо поделиться всем этим с Генри. Интересно, что он думает о своей старшей сестре? И что она на самом деле думает о нем?

Уайтхолл, март 1534 года

Двор жужжит словно шершень, летающий вокруг распустившейся розы. Люди смотрят друг на друга подозрительно, недоверчиво. Бояться сказать что-то лишнее. Все, кроме Болейнов. Они в открытую ликуют.

Острый подбородок Джорджа Болейна еще никогда не взмывался так высоко. Его отец, Болейн-старший, еще никогда не смеялся так громко. А всё потому, что король сделал это. «Акт о престолонаследии» ратифицирован.

Теперь никто не вправе отрицать, что малышка Элизабет — принцесса, а леди Мария и Генри Фицрой — незаконнорожденные. Оба. С равными правами на престол. А точнее с их равным отсутствием.

Все, кто откажется принести присягу под этим законом, считаются изменниками и подлежат смертной казни. Я вспоминаю о матери и внутри у меня внезапно стягивается узел страха.

«Брось, Мэри, — говорю я себе, стряхивая эти мысли. — Никто ее не казнит. Кому она нужна».

Я не понимаю всеобщего возбуждения. Всё и так давно было известно, и в королевстве, по большому счету, ничего не изменилось. Просто теперь тех, кто клевещет на Анну и Элизабет, будет проще привлечь к ответственности. Король всего лишь закрепил на бумаге то, о чем уже давно твердит.

Но у меня есть своя причина радоваться «Акту», где статус Генри подтвердили еще раз. А всё потому, что у меня из головы не выходят слова Марии. «Ему больше подходит французская принцесса или дочь императора».

Что ж, принцессы и дочери императоров не выстраиваются в очередь, чтобы выйти за бастарда. А вот за наследника престола — другое дело. Если бы король каким-то образом смог узаконить Генри, это бы означало, что нашему браку конец.

Поэтому я чувствую небольшое злорадство и мысленно обращаюсь к Марии: «Принцессам придется подвинуться». А ей самой светит только монастырь или какой-нибудь захолустный младший принц.

Но Маргарет Дуглас пришла от принятия «Акта» в настоящий ужас. Я пока не могу назвать ее подругой, то кем-то, кто мне небезразличен — вполне. Она стоит в большом зале, в углу, у дальней стены, подальше от любопытных глаз и кабинетов, где заседает парламент.

Ее лицо настолько белое, что почти отражает свет.

О принятии «Акта» провозгласили прежде, чем я успела пробраться к ней сквозь толпу. Несмотря на то, что я иду как корабль, рассекающий волны поклонов, людей всё равно слишком много. Тут слишком душно. Меня на секунду охватывает паника.

Когда я все-таки подошла к Маргарет, она меня не сразу узнала.

— Что он наделал, Мэри? — тихо спрашивает она, когда я беру ее за руку.

— Не здесь, — так же тихо отвечаю я. — Пойдем.

К черту ее любимый официальный тон. Сейчас мне кажется, что из нас двоих старше я, а не она, и мне хочется ее защитить, хоть и не очень понятно, от чего именно.

Мы выходим в один из множества крошечных двориков Уайтхолла, который я уже успела облюбовать. Листья на деревьях еще не распустились, а кое-где в тени лежит снег, но здесь есть чудная скамейка, которую почти не видно за плотными ветками. Полагаю, летом здесь будет удобнее прятаться.

Маргарет сделала глубокий вдох, и ее щеки немного порозовели. По крайней мере, можно больше не переживать, что она лишится чувств.

— Что он наделал? — повторила она.

— Просто принял очередной закон, ничего страшного, — я говорю с ней мягко, как с ребенком.

Маргарет смотрит на меня, но будто не видит.

— Ничего страшного? Ты уверена?

— Конечно! Анна и до этого была нашей королевой, Элизабет наследницей, а Генри незаконнорожденным. Всё в порядке.

— А Мария?

Я взяла паузу, чтобы подобрать нужные слова. Я знаю, что Маргарет и Мария дружат, они долгое время жили вместе в Больё. Они ведь кузины, как мы с Анной. Не представляю, как можно дружить с Марией, но, видимо, Маргарет разглядела в ней что-то, что мне недоступно.