Я хочу спросить у подруги, беременна ли она, но этот вопрос кажется излишним. Думаю, она бы сказала мне. Или дала бы понять. Вместо этого я спрашиваю, уверена ли она в том, что именно такой судьбы себе хотела.

— А что мне терять, Мэри? Ждать, пока меня выдадут за какого-нибудь второсортного принца, чтобы я управляла его дырой? Полжизни разбиралась в его родственниках? Или ждать, пока Анна свяжет меня со своим семейством?

«Ты сама себя с ним связала», — думаю я, но не произношу этого вслух. Томас дядя и для королевы тоже, но Маргарет упорно игнорирует этот факт, будто ее муж — сам по себе, не связан ни с кем, кроме нее.

— Политический брак сегодня нужен, а завтра нет, — продолжает она. — Ну лишат меня денег на время, что с того? Позлится год-другой и примет обратно.

Слова Маргарет звучат так, будто она убеждает сама себя. Но ее голос, как и всегда, звучит твердо. Надеюсь, она и правда знает, что делает.

Мне пришла в голову странная мысль.

— Мы ведь можем поженить наших детей, — говорю я.

Смех Маргарет снова заполняет маленькую часовню.

— Тебе мало родства между нами?

— А что? Сама подумай, кровь Тюдоров и Говардов окончательно сольется в один род. Будем с тобой растить общих внуков.

— Мэри, ты уже мыслишь, как политик, — улыбается Маргарет.

— Скорее, как сваха.

— И это тоже.

Я вспоминаю наш первый разговор с Маргарет. Как она защитила меня от Мадж, а потом спросила, нет ли у моего дяди любовницы, невесты или жены. Она хотела знать это заранее, не в ее принципах разрушать помолвки и лезть в браки. Она никогда не осуждала Шелти за ее страсть к женатым мужчинам, но своим чувствам позволила расцвести только когда убедилась, что это никому не причинит боль.

Нам пора возвращаться. Я обреченно вздыхаю, когда понимаю, что снова предстоит промокнуть. Перед тем, как открыть двери, Маргарет поворачивается ко мне и говорит:

— Если серьезно, насчет детей неплохая идея. Но мы это сделаем, только если они захотят.

— Да, — киваю я. — Только если они захотят.

Когда мы стоим в замковом коридоре, чтобы разойтись в разные стороны, я задаю ей еще один вопрос, который не давал мне покоя всю дорогу из часовни.

— А почему ты не позвала Шелти?

Лицо Маргарет вмиг становится серьезным, а рот сжимается в одну тонкую линию.

— Она может вернутьсятудапо первому его зову. Слишком рискованно. Я расскажу ей обо всём позже.

Я киваю. Несмотря на то, что Шелти говорила про готовность выйти за Клера, я тоже уверена, что она вернется в покои короля в тот же миг, как он ее призовет.

Гринвич, январь 1536 года

На Рождество мы с Генри снова встретились в Гринвиче. Мы видим друг друга везде — в залах, галереях, королевских комнатах. Смотрим друг на друга в упор. И улыбаемся. Я больше не отвожу глаза. Меня бросает в дрожь, когда наши пальцы соприкасаются, пока никто не видит.

Или наоборот, когда мы держимся за руки у всех на виду, во время танцев в большом зале. Он украшен десятками свечей и пропитан еловым ароматом. Огни горят ярко, но глаза Генри — еще ярче. Он смотрит на меня, пока мы вышагиваем вокруг других танцующих пар, и снова сбивается. Не уследил, когда нужно сделать поворот.

Я тихонько смеюсь, а он краснеет.

Когда мы оказываемся рядом, я стараюсь вдохнуть его запах. В зале душно, от танцев жарко, и прядки его рыжих волос у висков стали мокрыми и завились. Он шепчет мне на ухо, что снова ходил к королю. Просил, отдать ему меня, но тот отказал.

— Кажется, я начал его раздражать, — говорит Генри.

Наши губы так близко, что я пугаюсь, что сейчас он меня поцелует. У всех на виду. Пугаюсь и хочу этого. Но музыка закончилась, и нам нужно сесть на свои места. Он — рядом с королем, а я — рядом с королевой. Мы стараемся переглядываться так, чтобы никто не подумал, что мы уже нарушили запрет, но, когда я тянусь за пирогом с печеными голубями, я не могу удержаться и улыбаюсь мужу.

Когда пришло время обмениваться подарками, я преподношу Генри своих старательно вышитых оленей, а он мне — черную бархатную шляпку, украшенную пушистым пером и россыпью жемчуга. Золотой нитью по кроям вышиты буквы «R» и монограмма «MH».

«R» — это Ричмонд, первая часть нашего титула. Но монограмма меня смущает. Мы женаты уже третий год…

— Почему «MH»? — спрашиваю я. — Я уже давно не Говард.

Генри смеется.

— Это я плохо выбираю подарки или ты не слишком догадливая? Это не «Мэри Говард», это «Мэри и Генри».

Моё лицо расплывается в улыбке. Хочется броситься ему на шею и пищать он умиления. Прижаться к нему так сильно, чтобы стать с ним одним целым, как первые буквы наших имен.

Шляпка была лишь частью подарка. Ленивым январским утром, когда солнце едва показалось в свинцовом небе, Генри пришел ко мне в комнаты.

— Герцогине могли бы найти покои получше, — говорит он.

— Звучишь, как моя мать.

— Это плохо?

— Ей бы не понравилось, — улыбаюсь я.

Генри попросил меня одеться понаряднее и вышел ждать за дверью. Я выбрала платье из черного бархата с красными вставками и высоким воротом, чтобы подходило к шляпке.

— Ваша Светлость, — тихо спросила Джоан, когда утягивала шнуровку. — Не хотите немного распахнуть ворот?

Я оценивающе смотрю на себя в зеркало. Если распахнуть ворот, будет видно больше шеи. И чуть больше груди.

— Да, давай. Но совсем немного.

Мои формы с момента нашей свадьбы немного округлились, но до Шелти мне, слава богу, ещё далеко. Не представляю, чего ей стоят эти бесконечные утягивания.

Когда я вышла к Генри, он медленно окинул меня взглядом сверху вниз. Мой наряд тут же показался мне слишком вычурным, и руки сами потянулись поправлять юбки, но уголки его губ потянулись наверх.

— То, что нужно, — тихо сказал он и поцеловал мне руку.

Мне безумно захотелось затянуть его в свои покои, выставить слуг и завершить наш брак. Но вместо этого я отправилась вслед за Генри по коридорам и галереям. Потом мимо большого зала, мимо его комнат, личных покоев короля, мимо покоев королевы.

— Куда мы идем?

— Сюрприз.

Наконец мы заходим в небольшой кабинет за темной дубовой дверью. Он похож на тот, где ведет дела мой отец, но чуть меньше, хотя, за счет того, что и стол здесь меньше, комната кажется просторнее. Она украшена бóльшим количеством ковров и гобеленов, и потому выглядит уютнее.

Посреди кабинета стоит мольберт, а рядом с ним — мужчина с квадратными скулами и такой же квадратной бородой. Ганс Гольбейн, придворный живописец, встречает нас восторженным возгласом.

— Герцог Ричмонд, — приветствует он Генри — И его очаровательная леди! Я вас заждался, проходите, проходите скорее.

Гольбейн начинает суетиться вокруг рабочего места, раскладывая бледно-розовую бумагу, подготавливая кисти и тушь. Он уже много лет живет в Англии, но всё равно говорит с немецким акцентом. Хотя на англичанина он похож куда больше, чем на немца.

Генри пропускает меня вперед, но я не понимаю, что мне делать и куда вставать. Или садиться? Я в растерянности и восторге смотрю на мужа, а на его лице сияет ребяческая улыбка.

— Ты заказал мой портрет?!

— Именно! Хочу, чтобы моя герцогиня всегда была со мной. Пока хотя бы так. А на следующий год закажем совместный.

Летом Генри исполнится семнадцать, и королю будет всё труднее откладывать решение по поводу нашего брака. Сам он начал править страной в восемнадцать, и в том же возрасте женился на Екатерине, так что говорить, что его сын слишком мал, будет уже просто смешно.

Брак придется либо завершить, либо аннулировать.

Гольбейн усаживает меня на стул, а сам становится у мольберта и начинает работать.

— Простите, душа моя, но вы у меня в плену на ближайшие пару часов, — деловито говорит художник. — Вот, вот так! Опустите ваши глазки, как вы только что сделали. Замечательно! Wunderbar!

Я невинно опускаю глаза в пол, как просит Гольбейн, но иногда всё-таки поднимаю их, чтобы посмотреть на Генри. Он стоит у окна, скрестив руки на груди, и смотрит то на меня, то на набросок будущей картины. Улыбается мне. Он выглядит спокойным, даже безмятежным, но в глубине его глаз я замечаю тщательно скрываемую печаль.