И нет, я не слышала, как мой дядя говорил, что хочет стать королем.

От последнего вопроса мне становится так противно, что хочется плюнуть им в лица. Томас любит Маргарет не за ее положение. Неужели так сложно понять, что не всё в этом мире вращается вокруг трона? Что есть кое-что поважнее, чем титулы?

— Вы знаете, когда они поженились?

— Я… нет, я не знаю, нет.

Надеюсь, они не заметят, как трясутся мои руки. Как я вру. Я точно знаю, где и когда они поженились. Один из следователей щурится и внимательно смотрит на меня, но я выдерживаю взгляд.

— Решение по вашему вопросу должны вынести быстро, Ваша Светлость.

— А не подскажете, когда именно?

— Вероятно, через неделю. Король хочет успеть поставить точку в вашем деле до закрытия парламента.

Они уходят, и, словно издеваясь, просят меня не покидать Лондон.

Спать не получается. Я просто сижу и жду. Пытаюсь шить, но испытываю жгучую ненависть к ниткам и игле, прямо как в детстве. Смотрю на Джоан, и отмечаю, что она слегка располнела.

— Извини, что кричала на тебя, — говорю я ей.

— Вы всегда были справедливы ко мне, Ваша Светлость.

Ко мне никто не заходит, и я никого в этом не виню. Шелти наверняка боится, что кто-то узнает про связь между ней, книгой и Маргарет. Гарри еще не арестован, насколько мне известно из обрывков слухов, собранных служанкой. Он ведь не подружка Маргарет. И, если бы он сейчас пришел, я бы не пустила его на порог, чтобы не подвергать опасности.

Из глубин своих сундуков я достаю «Послушание христианина», единственную книгу о Слове Божьем, что у меня есть. Когда, как не сейчас, о нем читать, пусть даже и ересь? Но я нахожу, что во многом согласна с Тиндейлом. Уверена, что даже не все придворные знают латынь, что уж говорить о простых людях. Если бы у них была Библия на английском, они могли бы найти в ней утешение в любой момент.

Хотя бы даже и перед смертью.

Я жду восемнадцатое июля. Дня закрытия парламента. Но одновременно боюсь, что этот день наступит. Жду, потому что Генри должен быть там. Он придет, я знаю, что он ко мне придет. Но я боюсь, что уже буду в Тауэре, и отец мне больше не поможет.

Ночь была длинной. И сам этот день не лучше. Меня бросает из жара в холод и обратно, а стоять и сидеть на месте не получается. Платье кажется ужасно тесным. Я то и дело открываю окно, чтобы впустить воздух, но закрываю его снова, чтобы никто не подумал, что я хочу через него сбежать. Хотя так я, скорее, разобьюсь намертво, ведь крылья у меня пока не выросли.

Когда они приходят снова, я на грани помешательства. Мне хочется кричать, как дикий зверь. Уверена, что они пришли меня забрать. Потом придут за Гарри. Нас казнят двоих? Как Анну и Джорджа? От этого внезапного сравнения я почти срываюсь на истерику, но сдерживаю порыв, покрепче впившись пальцами в спинку кресла.

Пока они молчат, я не могу дышать.

— Ваша Светлость! Рады сообщить, что король не нашел доказательств, что вы причастны к преступлению вашего дяди. Вы можете быть свободны.

Воздух снова заполняет мои легкие. И снова, и снова, и снова. Я сгибаюсь пополам, и пытаюсь обойти кресло, чтобы сесть. Слышу стук своего сердце, но на этот раз оно бешено колотится от невероятного облегчения, которое разливается по всему телу.

Теперь осталось только дождаться Генри. Я закрываю глаза и представляю его на пороге. Он разведет руки в стороны, приглашая его обнять, а я уткнусь носом в его шею, и всё снова будет как раньше.

Я сижу у окна и жду. Хожу по комнате и жду. Восторг и облегчение сменяются тревогой. Я жду, даже когда все свечи уже догорели, и Джоан больше не может сдерживать зевоту. Я отправляю ее спать, а сама остаюсь в платье и продолжаю ждать.

Но Генри на моем пороге так и не появляется.

22 июля 1536 года

Мне сказали, что я могу быть свободна, но я всё еще пленница в собственных покоях. Меня не пускают к нему. Отец говорит, что это слишком опасно. И что за мной всё еще следят люди короля.

Сам отец вместе с Гарри переехал в Сент-Джеймс, и они согнали туда столько врачей, что хватило бы вылечить весь Лондон от чего угодно, но меня всё равно не пускают к нему.

Король перевозит двор в Ситтингборн, в графство Кент, чтобы оттуда отправиться в Дувр. Подальше от города. Подальше от заразы. Подальше от единственного сына.

Маргарет и Томас всё еще в заточении, и даже мой отец не в силах им помочь. Парламент принял акт, по которому любой, кто вступит в брак с особой королевской крови без разрешения монарха — виновен в государственной измене. Когда-то король простил за это сестру, но это было сто лет назад. Когда он еще был человеком, а не чудовищем.

Я снова готовлюсь к переезду на Стрэнд. Нашей семье разрешили остаться в Лондоне на случай, если… Нет. Я гоню от себя эти мысли. Мы остаемся, чтобы поддержать Генри в его выздоровлении.

Вечером в мою дверь стучит Шелти. На ней нет лица.

— Ему хуже, — говорит она шепотом.

К черту королевских следователей. К черту моего отца. К черту самого короля, и пусть он вечно пылает в аду. Я не зову служанку, не надеваю плащ, не заказываю повозку и даже не собираюсь искать лошадь. Слишком долго. Из Уайтхолла в Сент-Джеймс можно добраться пешком.

— Мэри, стой! — кричит Шелти, пытаясь меня догнать. — Это чахотка!

Да хоть потница.

Опустевший Уайтхолл залит закатным светом. Я бегу по галерее, но резко останавливаюсь, узнавая то самое окно, где я читала Чосера и пряталась от новой жизни. Где Маргарет впервые спросила меня про Томаса.

Надо бежать. Но мне вдруг кажется, что мой нос учуял запах теннисного двора. А с самого маленького корта слышны два яростных мужских голоса. Мои брат и муж разделись до рубашек и отдали себя игре.

Я должна успеть. Мои туфли темнеют от грязи лондонских улиц, а юбки тяжелеют от пыли и Бог знает, чего еще. Ткань моего платья вся мокрая, когда я добираюсь до Сент-Джеймса.

Здесь тихо. Даже птиц не слышно. И ветра не слышно. Как будто весь мир затаил дыхание в ожидании чуда. Или траура.

Привратники в сине-желтых ливреях не успевают меня поймать, когда я прохожу мимо сторожки. Не могут меня догнать, когда я забегаю в дворец. Только камергер Генри, когда видит меня, преграждает мне дорогу. Я пытаюсь обойти его, но он почти танцует, чтобы меня удержать.

— Пустите, я должна его увидеть.

— Его Светлости нужен покой.

— Ему нужно увидеть меня.

— Герцог с врачами.

— Прекрасно. Они ответят на мои вопросы.

Я протискиваюсь вперед, пока он думает, что мне еще сказать. Иду так быстро и уверенно, как могу. Смотрю прямо перед собой и вижу замешательство на лицах двух слуг в конце зала — они не знают, как себя вести, но мне только это и нужно.

Я герцогиня Ричмонд и Сомерсет. Они не могут меня остановить.

Последнее препятствие у самой его двери. Мужчина со светлой бородкой в тюдоровской ливрее смотрит на меня бесстрастно, когда я подхожу к нему вплотную.

— Я требую встречи с мужем.

Это не желание. Не просьба. Но мужчина не двигается, и даже ничего не говорит.

— Я требую встречи с мужем! — повторяю я громче.

— Я не должен никого пускать, кроме врачей.

— Это приказ.

— Герцог сам приказал никого, кроме врачей, не пускать. Прошу простить, Ваша Светлость, но его распоряжение превыше вашего.

Решимость, которая привела меня сюда, отступает. Ну конечно. Я могу быть самой знатной женщиной Англии, первой, после королевы, но воля мужчины сильнее. Мой приказ — ничто против приказа моего мужа.

А потом я слышу, как он кашляет.

Этот звук страшнее всего, что я слышала раньше. Протяжный, болезненный, повторяющийся снова и снова, мокрый кашель и оглушительный хрип на каждом новом вдохе. Я поднимаю глаза на человека короля. Нужно поймать его взгляд.

— Пожалуйста.

Я готова вцепиться в его ливрею. Расцарапать ему лицо. Или встать на колени. Он отводит глаза, но мне кажется, в них что-то промелькнуло. Из-за двери снова этот звук. Еще один приступ. Когда привратник переводит глаза на меня, я вижу в них горечь вперемешку с сочувствием.