— Пожалуйста, — повторяю я.

Он колеблется. Но потом все-таки делает шаг в сторону и смотрит прямо перед собой. Как будто меня здесь нет и перед ним пустое место, а значит он не нарушает никаких приказов.

Я тяну руку и тихо открываю дверь.

Здесь темно. На всех окнах плотно задернуты шторы, и тусклый свет исходит только от широкого камина в углу. Ко мне липнет влажный удушливый воздух. Такой густой, что, кажется, его можно потрогать рукой. Пахнет потом, но это не здоровый пот от игры в теннис. Это запах болезни. Страха. И к нему примешан запах крови.

У постели сидит врач и пытается вытравить заразу из тела моего мужа. Кровь стекает в металлический таз рядом с кроватью, пока Генри, серый и вялый, лежит под бархатным покрывалом, протянув одну руку в сторону.

Будто ждет распятия.

Мне становится жутко. Кажется, что нас комнате не трое, а четверо, и четвертый — это Смерть. Я стараюсь унять стыд, когда понимаю, что мне хочется убежать. Не сталкиваться с болезнью лицом к лицу. Но я должна остаться. Сделать шаг к его постели. А потом еще один. Пока он не поймет, что я здесь.

Врач первым слышит шелест моих юбок и оборачивается на звук. Генри крутит головой, чтобы посмотреть, кто пришел, и, когда, мы встречаемся взглядами, я вижу страх в его глазах. Настоящий.

— Нет.

Я едва разбираю слово, которое он произнес, но вижу, как шевелятся его губы. Высохшие. Изломанные. Покрытые глубокими трещинами. Он облизывает их, прежде чем сказать:

— Не надо.

— Ваша Светлость, — говорит врач, поднимаясь ко мне навстречу. — Герцог нуждается в покое.

— Что с моим мужем?

— Давайте выйдем, и я всё вам расскажу.

— Говорите здесь или уходите.

— Герцог хочет побыть один и…

— Вон.

— Ваша…

— Оставьте нас немедленно.

Врач сомневается. Поворачивается к Генри, но тот не смотрит на него. Я перевожу взгляд на таз с кровью у кровати. Доктор видит, как я смотрю, и прикрывает его тряпкой. Потом собирает свои инструменты и молча уходит, закрыв за собой дверь.

— Уйди, — шепчет Генри, глядя в пространство. — Не хочу, чтобы ты меня таким видела.

Он отворачивается. Его мокрые волосы зачесаны назад. Лицо похоже на череп, обтянутый кожей. Глаза, широко распахнутые и испуганные, ввалились в темные глазницы. Руки такие тонкие, что, кажется, их можно сломать, как ветку.

Прошел всего месяц. Один месяц, а он перестал быть похожим на себя. Но это всё еще он.

Мне страшно, но я проглатываю страх. Делаю еще шаг. Я беру его руку и не отпускаю, когда он вздрагивает и пытается ее одернуть. Наклоняюсь и целую его в лоб, и тогда он, наконец, поднимает ко мне глаза.

— Я останусь. В наших клятвах про болезнь тоже было, помнишь?

Он открывает рот, чтобы возразить, но я забираюсь на кровать и ложусь рядом с ним. Осторожно кладу голову ему на плечо и пытаюсь почувствовать прежний запах, который давал мне покой.

Мы лежим и смотрим в темноту балдахина, расшитого звездами. Я слушаю каждый хрип. Каждый свит воздуха в его легких. И каждый раз замираю перед тем, как он выдыхает. Молюсь, чтобы это был не последний раз.

Я пытаюсь сохранить в памяти все секунды нашего молчания, но в итоге не могу себя сдерживать. Отправляю свой разум назад. В то время, когда всё было иначе. Когда наши возможности были безграничны.

Анна была жива. Маргарет и Томас не женаты. Гарри и Шелти влюблены. Генри… Генри был сильным, прямым и здоровым. А я всё пыталась понять, люблю ли я его по-настоящему.

— Смотри, — я указываю пальцем на бархатные звезды над нами. — Ты видишь? Три звезды под наклоном образуют рога Ориона.

Генри хрипло смеется.

— У Ориона нет рогов, они у Тельца. И сейчас лето, их не видно.

— Да видно, ты просто плохо смотришь.

Я поворачиваюсь, чтобы взглянуть на его угловатый профиль.

— Вот же они. Прямо здесь.

Он смотрит наверх и облизывает губы, но мало что может сделать, чтобы их смягчить. Мое сердце сжимается, и я отвожу глаза. Еще несколько минут мы молчим.

— Вижу, — тихо говорит он. — А рядом с ними Млечный Путь.

— А еще мы скоро услышим птиц, Генри. Надо просто дождаться рассвета.

Я хочу, чтобы он боролся. Сражался с болезнью ради меня. Чтобы вышел победителем, и мы закрылись в Байнардсе и прожили там остаток наших дней, согревая друг друга. Воспитывали детей. Наблюдали за тем, как меняются королевы.

Я прижимаюсь к нему и обхватываю рукой. Может, всё зависит от меня? Если держать его покрепче, он останется? Любить его сильнее, и он будет здоров? Нужна просто такая любовь, что ярче солнца и глубже океана.

— Мэри, мне так жаль. Я хотел показать тебе больше. Дать тебе больше.

Его взгляд устремлен наверх. Он будто хочет увидеть то, чего у нас не было.

— Прости, что не смог тебя защитить. От него. От того, что он устроил из-за Маргарет.

Генри вдруг улыбается и поворачивает голову.

— А ты что, сбежала ко мне?

— Да, — улыбаюсь я. — Переоделась мальчиком.

Он смеется.

— Но ты же в платье.

— У двери переоделась снова, а то ты бы меня не узнал. Я очень хорошо маскируюсь.

Он улыбается и сжимает мою руку, а я так хочу его поцеловать. Исцелить поцелуем, чтобы всё это закончилось. Забрать его во Францию, Шотландию или куда угодно, где нас никто не найдет.

— Отец помог мне, — говорю я.

— Он говорил со мной, — кивает Генри. — Я сказал, что можно сделать, чтобы тебя отпустили. Все думают, вы метите на трон.

Он снова переводит взгляд наверх.

— Я посоветовал сказать, что дети от Джейн будут первыми. Что бастард…

Он опять облизывает губы и пытается сделать вдох.

— Бастард не может стать королем. Это то, что он хочет услышать. Что будут законные сыновья.

Моего мужа никогда не узаконят. Он не будет принцем. Не станет королем. И я понимаю, глядя на его профиль, что мне никогда не хотелось, чтобы он им стал. Мне нужен был просто Генри. Фицрой. Фиц.

Я чувствую, как подступают слезы. Они царапают мне глаза и сжимают горло, давят на ребра изнутри.

— А когда ты поняла, что любишь меня? — спрашивает Генри.

Я снова возвращаюсь назад во времени. К тому вечеру, когда мы впервые смотрели на звезды. И к тому, когда я увидела Пуркуа под дворцовыми окнами. Когда мы станцевали наш первый неуклюжий танец. И когда он отверг мой ужасно неловкий поцелуй.

— Это было в Рождество. Я уронила кольцо, когда тебя увидела.

— Помню, как ты побежала, — смеется он. — Я тогда сделал что-то не так?

— Нет, ты просто стоял.

Я прячу лицо в его плечо, стараясь не плакать. Он все еще смотрит наверх.

— А я понял в часовне. Когда ты вошла. Это была любовь с первого взгляда.

Я улыбаюсь и осторожно стукаю пальцами по его худому животу.

— Не обманывай, ты же видел меня раньше.

Он поворачивается и с трудом пытается приподняться на одном локте.

— Ты была совсем девчонкой, когда мы виделись. Тощая младшая сестра моего лучшего друга. А в тот день ты была… такая красивая.

Он проводит пальцами по моим скулам.

— Я не мог оторвать от тебя глаз. И сейчас не могу.

Он легонько меня целует, и его губы жесткие, как бумага, но мне хочется их удержать. Но ему слишком тяжело. Он перекатывается на спину и закрывает глаза, морщась от боли. А я всё еще чувствую себя маленькой девочкой, которая не знает, что ей делать.

Я больше не могу сдерживать слезы. Они заливают его рубашку, растекаясь соленым озером. Он протягивает свободную руку через себя и ощупывает мое лицо, как слепой. Его ладонь шершавая и сухая, будто ее уже лишили жизни.

— Так, — хрипит он, стискивая зубы. — Надеюсь, это плач не по мне. Ты не избавишься от меня так просто.

Он пытается сделать еще один болезненный вдох.

— Я стану призраком и буду преследовать тебя всю жизнь.

Несмотря на ком в горле, я сдавленно смеюсь.

— Ты сумеешь?

— Конечно. Моя прабабка была колдуньей, ты что, не знала?