Я показываю ей язык.

— Он прекрасно двигается, — продолжает она. — Изящно и так страстно, словно зверь…

— О Боже, перестань, — хнычу и морщусь я. — Я не хочу знать, как вы с ним двигаетесь.

— О чем вы двое шепчетесь? — королева заинтересовано смотрит на нас.

— Ни о чем, Ваше Величество, — говорю я.

— Мы говорили о… о Фрэнсисе Уэстоне, — задорно отвечает Шелти и лукаво улыбается мне.

Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не шикнуть на нее. Впервые жалею, что о чем-то ей рассказала. Шелти знает о том поцелуе, и она буквально светилась от счастья, когда слушала мой рассказ. Я верю, что она сохранит мой секрет, но зачем она сейчас вспомнила о нем?

— Мы говорили о таланте Уэстона чувствовать музыку, — продолжает подруга.

Кажется, я начинаю краснеть.

— Он хороший танцор? — спрашивает королева.

— О да, Ваше Величество, — улыбается Шелт. — Нам интересно, всегда ли он двигается с такой же страстью, как в танце.

Мне хочется дать ей подзатыльник и закрыть рот рукой. Я выразительно смотрю на Шелти, но она из-за этого улыбается еще шире. Королева лишь устало смеется.

— Нужно будет попросить Уэстона показать нам все свои таланты, — говорит она.

— Именно, Ваше Величество.

— Только ради вас, леди Шелтон.

Королева перебирается на кровать, отправляя Пуркуа бегать по комнате. Она смотрит на звезды, вышитые на балдахине и поглаживает живот.

— Как же прекрасен мир, когда ты можешь танцевать, с кем хочешь.

Двусмысленность ее фразы заставляет меня смутиться. Я перевожу взгляд на Маргарет Уайетт-Ли, и мне кажется, что с тех пор, как к ней подошла Шелти, она стала чуть ниже ростом. Ее плечи согнулись под тяжестью страшной тайны.

Выкидыш. Страшное слово, которое при дворе не слышали уже много лет. Принцессу Элизабет королева выносила и родила легко, и все были уверены, что так будет и впредь, ведь Анна гораздо моложе Екатерины.

Через несколько дней после того, как мы с Шелти танцевали павану в покоях королевы, в замке поднялась суматоха. Она быстро дошла даже до тех из нас, кто не спит рядом с Анной. Когда я узнала о том, что ей плохо, мне отчаянно захотелось молиться, хотя я делаю это не так часто, как следовало бы доброй христианке. С детства я скучала на мессах, хотя мать и отец настаивали, чтобы я их исправно посещала. Хотя бы в этом они были единодушны. Не помню, чтобы я когда-нибудь приходила в часовню просто по зову сердца.

Но когда я узнала об Анне, мне захотелось обратиться к Господу, чтобы он сохранил ее малыша. Не важно, девочку или мальчика. Я чувствовала свою вину за то, что с происходит с королевой.

Новости о том, что Господь не услышал мою ломанную латынь, застали меня в часовне. Меня нашла Шелти. Она опустилась на колени рядом со мной, растерянная и напуганная.

— Это был мальчик, — всё, что она сказала.

Мы больше не молились о сохранении ребенка. Теперь нам только и осталось, что молиться о его душе. Я просила Бога позаботиться о нашем нерожденном принце и об одной девочке, которую звали Мюриель. Она была очень похожа на мать, гораздо больше, чем я. Родилась почти сразу после того, как Гарри уехал в Виндзор.

Тогда в Кеннингхолле остались я и наш младший брат Томас, который, кажется, родился сразу ворчливым стариком. Пока мы с Гарри обсуждали стихи и досаждали слугам, Томас морщил нос и игнорировал наше братско-сестринское родство.

Но Мюриель изменила его. Светловолосая, улыбчивая. Невозможно было устоять перед ее обаянием. Когда она училась ходить и падала, то заливалась не плачем, а звонким хохотом, и Томас хохотал вместе с ней. Никогда еще в нашем доме не звучало так много смеха.

Мюриель умерла на втором году жизни, лихорадка сожгла ее за три дня. Вот она, розовощекая, показывает язык служанке, а вот уже обливается холодным потом, и врачи ничего не могут сделать. Мать почти не отходила от ее постели.

Моя сестра, лежа в маленьком гробу, была похожа на ангела. Матушка заходилась слезами так, что едва не повредилась рассудком, а отец стоял мрачен и молчалив. В сторону друг друга родители не смотрели, будто каждый считал другого виноватым в случившемся.

Очевидно, Уайетт-Ли рассказала Анне об измене короля. После выкидыша королева еще неделю не покидала своих комнат, и когда я навестила ее, она не обратила на меня внимания. Ее волосы, превратившиеся в сосульки, свисали с лица, словно подранные занавески.

Король не приходил к ней. Он охотился.

Когда Анна все-таки пришла в себя и начала выбираться из замка, чтобы подышать свежим воздухом, они с королем всё-таки встретились. В тот день я сопровождала ее, и когда мы поравнялись с королем в саду, она попросила оставить их наедине.

Я и другие дамы, среди которых были Уайетт-Ли и Джейн Сеймур, отошла на приличное расстояние, но до меня всё равно долетали обрывки разговора. Точнее ругани.

— Тебе ничего не нужно знать, — кричал король. — Ты просто должна была родить моего сына!

— Я заслуживаю правды! — так же громко ответила королева.

— Ты? Я сам решу, чего ты заслуживаешь! Не забывай, кто ты!

— Я королева Англии!

— Только потому, что я так захотел! Ты никто без меня!

— Я была Анной Болейн задолго до того, как мы встретились!

— И всё это время ты была никем! От тебя только и нужно, что родить мне сына, а ты и этого не можешь!

Это было отвратительно. Напоминало один из скандалов моих родителей. По детской привычке мне захотелось убежать и закрыть уши ладонями, но я продолжала стоять. Мэри Говард может убежать от родительских воплей, но герцогиня Ричмонд и Сомерсет должна стоять и слушать, как король унижает королеву.

После этого они не разговаривали еще несколько дней. В воздухе всё это время витала тревога. Люди переглядывались и задавались вопросом, что теперь будет? И только мой отец ходил до неприличия довольный.

Как будто всё прошло по плану. Будто это он подложил Мадж под короля. Я не стала спрашивать, так ли это на самом деле. На моей памяти это был первый раз, когда Анна и король так долго не разговаривали. Но перед самым отъездом из Гилфорда в Вудсток, за ужином, они снова сидели вместе. Смотрели друг другу в глаза. Король не отпускал руку Анны и целовал ее каждые пять минут, а она игриво смеялась.

Мадж уехала в Шелтонхолл. Я видела, как она покидает замок. Она тоже меня видела, но не преклонилась предо мной. Ее веки опухли от слез. Мне захотелось отхлестать ее по бесстыжим щекам и расцарапать ей лицо, вцепиться ей в волосы, разодрать ее платье. Хотелось крикнуть, что она шлюха и никогда не будет ни герцогиней, ни кем-либо еще. Но я просто сделала глубокий вдох.

Шелти так и не сказала по этому поводу ни слова.

Хэмптон-Корт, ноябрь 1534 года

В детстве, в унылых комнатах Кеннингхолла, мне отчаянно хотелось, чтобы в моей жизни произошло хоть что-нибудь. Какое-нибудь событие. А лучше — череда ярких, захватывающих событий.

Но Гарри уехал, и наш дом опустел, и мне приходилось заполнять пустоту книгами. Их было немного, и очень скоро я перечитала всё, что нашла. Осталась только ветхая рукопись, которую начал, но так и не закончил мой прадед Джон.

Там была история нашей семьи, предков отца. Я откладывала ее до последнего, потому что биографии казались мне ужасно скучными. Кто-то родился, пожил и умер — в чем тут интерес? Но выбора не было, и я принялась за рукопись.

Она оказалась интереснее, чем нудные сводки учителей. Мне врезался в память фрагмент о Маргарет Бразертон, моей далекой прапрабабушке, которая осталась единственной наследницей своего отца, и ее выдали замуж за барона Сейгрева — человека черствого и жестокого. Она его не любила, но родила ему четверых детей.

И вот однажды она потребовала аннулировать брак. Сама! Она заявила, что не давала согласия на замужество, а значит этот брак противен Богу и никогда не существовал. Она хотела поехать в Рим и лично попросить развода у Папы, но Эдуард III, ее кузен, велел ей вернуться к мужу. А она взяла и ослушалась его. Темной туманной ночью она пересекла Ла-Манш и на другом берегу встретилась с возлюбленным, рыцарем по имени Уолтер.