Все смотрят на нас, и я неожиданно для самой себя пониманию, что мне это нравится.

— Пойдем со мной, — тихо говорю я Уэстону, когда музыка заканчивается, и в центр комнаты выходит следующая пара.

Я иду к выходу и не оборачиваясь, но знаю, что Уэстон идет за мной. И сама удивляюсь, откуда во мне столько уверенности. Когда мы выходим во двор, чтобы пройти в другое крыло дворца, я понимаю, что вся вспотела, пока мы танцевали. Прядь волос прилипает ко лбу.

Мы остаемся одним в пустом коридоре и заходим за колонну у самого дальнего окна, где нас точно никто не увидит. Я надеюсь на это. Если я сейчас начну думать о том, что у стен есть глаза, то остановлюсь и убегу.

Я просто хочу попробовать.

Когда я поворачиваюсь к Уэстону, он оказывается так близко, что я могу ощутить на себе его дыхание. Его рука на моей талии. Я встаю на носочки, закрываю глаза и тянусь к его губам, стараясь не думать о том, что произойдет дальше.

Варианта всего два — либо он оттолкнет меня, либо поцелует в ответ. Кто может отказаться от поцелуя?

Генри смог.

Когда губы Уэстона уверенно сжимают мои, моя первая реакция — удивление. Он не отказался. Пошел мне навстречу. Он притягивает меня ближе, жадно открывает рот и его язык настойчиво скользит по моему. Я чувствую привкус мяты и стараюсь наслаждаться этим.

Он прислоняет меня к колонне, не переставая целовать. Его левая рука всё еще сжимает мою талию, а правая опускается ниже. Он прижимается ко мне всем телом, а я впиваюсь ногтями в его бархатный камзол. Когда Уэстон отрывается от моих губ, я шумно втягиваю в себя воздух, и это звучит, как страсть.

Боже, что я делаю.

— Пойдем ко мне, — шепчет он и снова тянется, чтобы меня поцеловать.

Я отворачиваюсь, и вместо губ он начинает целовать мою шею. Ему приходится немного приподнять меня, но он делает это без особых усилий.

— Не могу, — говорю я.

— Никто ничего не узнает.

— Я буду знать.

— Разве ты не хочешь отомстить им?

Его усы щекочут мою кожу, а губы опускаются всё ниже. Нет. Я не наслаждаюсь этим. Месть — вот что сейчас происходит. Уэстон тоже видел, как Генри и Мадж танцевали.

Нужно оттолкнуть его, сделать это прямо сейчас.

Черт, я целовалась с кем-то, кроме мужа. Ему будет до этого дело, если он узнает? Или ему всё равно?

Уэстон останавливается, несколько секунд держит меня, а потом отступает назад. Расправляет смятый камзол. Я отвожу глаза и стараюсь не замечать, как он поправляет гульфик. Кажется, он немного растерян.

— Прости, — говорю я и закусываю губу.

Мне и правда неловко, что я всё это затеяла.

— Всё отлично, — отвечает он, и на его лицо возвращается очаровательная улыбка. — Я ни о чем не жалею.

— Не жалеешь о том, что целовал меня? — спрашиваю я, слегка наклонив голову. — Или о том, что перестал?

Улыбка на мгновение исчезает с его лица, пока он не понимает, что я просто дразню его. Тогда он тихо смеется.

— Не жалею ни о том, ни о другом, герцогиня. Я всегда рад хорошему поцелую, и всегда рад, если удалось вовремя остановиться.

Он подмигивает мне. Молодой. Привлекательный. Прекрасный танцор. И я ничего к нему не чувствую, даже после поцелуя.

Я не могла уснуть. Всю ночь после вечера в покоях королевы мои мысли путались. Запах Уэстона перестал преследовать меня сразу же, как я вернулась к себе в комнаты, но то, что я сделала, вдруг начало казаться мне настолько ужасным, что я едва могла дышать, лежа под покрывалом.

Моя мать сказала бы, что так себя ведут только шлюхи. Обязательно сравнила бы меня с Анной Болейн. И мне вдруг начало казаться, что матушка была бы права на мой счет.

То, что я сделала, не понравится никому, кроме, пожалуй, Шелти. Если Генри узнает, нашему браку конец. А, может, он и без этого хочет его расторгнуть? Попросить у короля женить его на Мадж?

Утром, как только служанка помогла мне одеться, я отравилась к человеку, который точно знает, о чем думает мой муж. Мне нужно поговорить с Гарри.

Брат приветствует меня в своих комнатах ехидной улыбкой.

— Вина? — спрашивает он.

— Еще даже полдень не наступил.

— Как знаешь.

Он внимательно смотрит на меня и ждет, что я скажу. Я плюхаюсь в кресло рядом со столом, на котором разбросаны какие-то бумаги, обрывки его стихов. Гарри садится напротив. Думаю, что про Уэстона ему лучше пока не говорить.

— Тебе Генри рассказал про наш танец?

— О-о-о, — громко смеется Гарри. — Еще как! Спасибо, ты показала мне новые грани его гнева, сестрица! Пару стульев, которыми он швырялся, уже не починить, так что придется тебе возмещать ущерб.

Внутри меня всё падает, а брат шумно отпивает вина и продолжает смеяться.

— Черт, Гарри, тебя так веселит, что мой брак рушится?

Мне хочется чем-нибудь в него кинуть, и я верчу головой в поисках тяжелого предмета.

— Кто тебе сказал, что он рушится?

Я смотрю на него, как на умалишенного.

— Ты же сам говоришь, что Генри злился.

— А разве я сказал, что это плохо?

Я окончательно перестала что-либо понимать.

— Скажи нормально, в чем дело? — раздражаюсь я. — Он хочет аннулировать брак?

— Нет, такого он точно не говорил.

Глаза Гарри буквально искрятся весельем.

— Мэри, послушай, — говорит он и подается вперед. — Когда мы были во Франции, ни одна девица так не выводила его из себя, как ты.

— Отличное утешение! Спасибо, граф Суррей!

Гарри и Генри провели во Франции год перед нашей свадьбой, и, когда они вернулись, брат прожужжал мне все уши про их похождения. И про то, как Джордж Болейн приезжал, чтобы отравить Генри. В последнее я не верю, а про то, сколько у Генри там было девушек, стараюсь не думать.

Это же было до свадьбы, так? А с Уэстоном я целовалась после. Меня бросает в жар, и мне хочется взвыть от собственной глупости. Я закрываю глаза и откидываю голову на спинку кресла.

Господи, какая же я дура.

— Гарри, — тихо говорю я. — Я повела себя с ним в точности, как это сделала бы мать.

— Ты назвала его ублюдком?

— Нет, конечно!

— Значит до матери тебе далеко, — смеется брат.

Он снова отпивает вина и пристально смотрит на меня.

— Одна особо страстная француженка назвала его английским выродком, когда он отказался забрать ее с собой, — говорит Гарри. — И знаешь, что он сделал?

— Что?

— Ничего. Выставил ее за дверь и больше не вспоминал о ней.

Я пытаюсь понять, к чему он клонит.

— А про тебя, сестрица, он вчера весь день только и говорил.

— Что говорил?

— «Твоя сестра, Сурррей, вела себя как разъяренный хорек!». «Я ей что, паж, а, Сурррей?».

У меня вырывается стон отчаяния, и я не понимаю, почему Гарри всё это кажется таким смешным.

— Ладно, мне надо идти, отец просил зайти к нему, — говорит брат и поднимается с кресла.

Он смотрит на мое искаженное досадой лицо и хлопает меня по плечу.

— Да не переживай ты так! Уверен, даже если король решит вас разлучить, ты останешься при Фице любовницей.

Брат радостно хохочет, а я запускаю в него скомканным листком бумаги, потому что ничего тяжелого так и не нашла.

Гилфорд, июль 1534 года

— Это прекрасный повод не забивать себе голову всякой ерундой, — говорит Шелти, развалившись на моей кровати.

Речь про очередной отъезд Генри. С того танца в Гринвиче, кажется, прошла целая вечность, за которую мы виделись всего несколько раз. И не сказали друг другу ни слова. В мае он уехал на собрание Ордена Подвязки, а оттуда отправился в свои поместья в Дорсете. Я отметила, что разговоры про его коронацию в Ирландии почти сошли на нет. Значит, мой отец победил Кромвеля.

Но Генри всё равно вдали от двора, так что отец выиграл битву, а не войну. Он бы хотел, чтобы королевский сын проводил дни и ночи со мной.

Я представила отца и Кромвеля в латах, сражающимися друг с другом на турнире. Как они оба издают боевой клич, и их сгорбленные фигурки сталкиваются друг с другом на ристалище. Было бы забавно.