— Брось, ты же знаешь, что нет.

— Я не удивлюсь. От меня который день все шарахаются, как от прокаженной.

— А ты думала, будет наоборот? — спрашивает Маргарет. — Что все будут падать перед тобой в реверансах?

Щеки Шелти раскраснелись — то ли от мороза, то ли от гнева.

— Я не сделала ничего такого, чего не делала бы Анна, — шипит она. — Она думала, что он будет всю жизнь ей верен? Он не из тех мужчин! И он сказал, что я лучшая из тех, с кем он беседовал. Беседовал, а не спал, понимаете!

— Он спал с твоей сестрой! — я почти кричу. — Тебе самой не противно?

— А Анне было не противно?

Маргарет хочет что-то сказать, но Шелти не дает ей возможности этого сделать.

— И она могла бы почаще говорить с мужем о звездах, а не о политике, если хочет его удержать.

— Ты сейчас наговоришь на измену, — говорю я, стараясь умерить ее пыл.

— А ты побежишь докладывать?

— Конечно нет.

— А что? Беги к своей дорогой кузине, да всё расскажи ей всё. Думаешь, я ее боюсь?

— Она и твоя кузина тоже.

— Мне плевать.

— Шелти, послушай, — Маргарет переходит на примирительный тон. — Мы просто хотим тебе помочь. Переживаем за твою репутацию.

Шелти закидывает голову наверх и громко смеется.

— Да что ты говоришь, племянница Его Величества. У меня давно уже нет репутации. Нет королевской крови. Нет титула, — на этих словах она переводит взгляд на меня. — У меня есть только мои чувства, и я буду распоряжаться ими так, как посчитаю нужным.

— Ты просто хочешь, чтобы тобой восхищались, — говорю я. — Но мы, твои друзья, уже и так тобой восхищаемся! Не обязательно прыгать в постель к королю, чтобы кому-то что-то доказать.

— Я ничего не доказываю! И в отличие от Мадж, я не собираюсь прятаться.

Меня ужасают ее слова.

— Сестрица сгорела в его лучах, — продолжает Шелти. — Сидит теперь и причитает, Норрис, видите ли, думал на ней жениться, но отказался. Не захотел есть объедки с королевского стола. А мне плевать! У меня нет жениха, и от меня никто не может отказаться.

— То есть ты, — вспыхиваю я. — Ты, зная, что из-за Мадж королева потеряла ребенка, всё равно пошла на это? Может, вам обеим просто нравится лезть к женатым мужчинам?

— А что, боишься, что и твоего уведу?

Мне показалось, что она сама испугалась того, что произнесла это вслух. Но это уже не важно. Мои руки сжались в кулаки. Как тогда, в часовне Хэтфилда, рядом с леди Марией. Я смотрю на Шелти и понимаю, что мне хочется взять ее голову и бить ею о твердую поверхность со всей силы. Вколачивать, пока она не станет похожей на печеное яблоко.

— Не забывай, с кем ты говоришь, — яростно шепчу я.

Меня трясет от гнева.

Она закатывает глаза и в притворном почтении опускается в реверансе.

— Ах, простите, герцогиня, которой нельзя и шагу ступить без чьего-либо позволения.

Шелти собирается подняться, но я ее прерываю.

— Я не разрешала тебе вставать.

Она ошарашенно смотрит на меня. И Маргарет тоже. Возможно, я перегнула палку, но сейчас мне совершенно всё равно. Мы стоим в полной тишине, которую прерывает только щебет зимних птиц. Подруга пристально смотрит на меня снизу вверх, и всё-таки медленно поднимается, не отрывая глаз от моего лица.

— Пока ты не спала с королевским сыном, ты просто Мэри Говард.

Она знает, как меня задеть.

— И это все равно больше чем, ты, Мэри Шелтон. И ты отправишься вслед за сестрой, когда ему надоешь. Жаль, что до тебя это не доходит.

Я разворачиваюсь и иду к воротам, обратно во дворец. Мои глаза болят, голова раскалывается, и я не знаю, что еще я могу сказать Шелти. Маргарет медлит несколько секунд, а потом идет вслед за мной.

*

На следующий день в покоях королевы очередной переполох. У двери выстроилась очередь из врачей, а фрейлины носятся по замку с тканями, тряпками и тазами.

Уайетт-Ли бледна и едва не плачет. Я ловлю ее у входа в комнаты, чтобы спросить, в чем дело, но она только качает головой и идет дальше. Я останавливаю еще трех девушек, но они молчат все, как одна. Как будто если они не скажут это вслух, это перестанет существовать. Не сбудется.

И только Анна Парр, самая старательная и талантливая фрейлина, решилась на эти слова.

— Оказалось, что королева была беременна. У нее выкидыш.

Гринвич, январь 1535 года

Это Рождество — одно из худших в моей жизни. Двор настолько меня утомил, что я почти скучаю по Кеннингхоллу. Там мне, по крайней мере, не составляло труда найти укромный угол, что побыть одной.

К своему удивлению, я начинаю шить. Хочу вышить красные и белые розы — символы Тюдоров, — и украсить их золотой нитью. Мне не хочется стихов. Моя книга снова у Маргарет, но, когда она просит оценить их с Томасом труды, я не могу даже сделать вид, что мне это интересно.

Может быть, позже.

Шитье позволяет не думать. Просто механические движения иглой и голова вниз. Минус в том, что затекает шея. Плюс в том, что я не вижу того, что происходит вокруг.

Не замечаю, как королева делает вид, что ничего не происходит. Ее девиз: «Самая счастливая», и она изо всех сил старается его оправдать. Она закатывает вечера, полные музыки и флирта всех со всеми. Готовит королю великолепный подарок — настольный серебряный фонтан, и хочет, чтобы все видели, что у них всё прекрасно.

О ее последней беременности даже не объявляли, в надежде сделать это лишь тогда, когда живот уже будет не скрыть. Не получилось.

Я не вижу косых взглядов и не слышу ядовитых разговоров. Королева у нас новая, а проблема всё та же — из законных детей у короля только дочь и ни одного сына. Зачем же он выгнал Екатерину, если это ничего не изменило?

Я не вижу, как страдает мой брат, который, кажется, единственный еще подходит к Шелти. Он вместе с отцом ездил в Норфолк, но снова вернулся ко двору без своей жены. Я не говорю ему, что пора бы перестать пренебрегать Фрэнсис де Вер, ведь она не сделала ничего, чтобы это заслужить. Ей нужно хотя бы дать шанс.

Отец решил провести праздники вдали от шума, наедине с Бесс Холланд. Моя мать всё ещё взаперти и наполовину в нищете. Я не говорю отцу, что ее, возможно, пора простить. И уж точно не говорю, что впервые за всё то время, что в нашей жизни есть Бесс, я испытала к ней отвращение. У матери хотя бы на всё есть свое мнение, пусть и неправильное. У Бесс нет ничего, кроме милой мордашки.

Перед отъездом отец позвал меня к себе и сказал, что недоволен мной. Я всё ещё не беременна. Я пыталась объяснить ему, что сложно забеременеть, когда твой муж всё время в разъездах, но отец был непреклонен — я недостаточно стараюсь на благо Говардов.

«К чёрту Говардов», — подумала я, но вслух лишь заверила отца, что всё еще впереди. Будут ему внуки. У нас с Генри наладился контакт. И в последнем я даже не соврала.

Кого я точно не вижу, так это Шелти. И тех страстных взглядов, что бросает на нее король. И как она вечерами следует в его покои, пока Анна развлекает придворных.

Я почти жалею о нашем последнем разговоре, но не обо всём, что я сказала. Возможно, нужно было быть с ней мягче, но ее слова про Генри слишком сильно ранили меня. Я даже сама не ожидала, что это может быть так больно — представлять их вместе. Это чувствуется примерно так же, как уколоть иголкой палец или случайно завести ее под ноготь, только в тысячу раз острее.

И всё-таки я скучаю по моей подруге.

В покоях королевы Шелти больше не появляется. Ходят слухи, что в новом году ко двору вернется Мадж, и я подозреваю, что это Шелт упросила короля вернуть сестру, чтобы та наконец нашла себе тут мужа. Я морщусь от омерзения, когда думаю о том, что король спал сначала с одной сестрой, а потом с другой.

Хотя он проделывает это уже не в первый раз. Сначала Мэри Болейн, а потом Анна. Сначала Мадж Шелтон, потом Мэри.

Без Шелти и ее озорного шепота просторный и нарядный зал, в котором нас принимает королева, кажется пустым и серым. Меня не трогают ни зеленый остролист, ни алые бархатные гирлянды, а от елового запаха голова идет кругом. Если бы Шелт была здесь, я бы сказала ей, что вот-вот сама превращусь в еловую ветку, которую можно смело бросать в огонь.