— Слушай, — говорю я. — Что у Генри с Норрисом? Он его явно не любит, я это заметила, еще когда мы с Шелти дурачились с деревянными мечами.

Я вздрагиваю, когда так неосторожно произношу ее имя вслух. Пугаюсь, что могла случайно причинить брату боль и напомнить ему, что его оставили ради короля. Но он делает вид, что не придает этому значения.

— Норрис грубо высказывался о его матери, — говорит Гарри. — И еще Фиц считает, что он просто тянет должности и земли, а пользы не приносит, только ересь по двору распространяет.

Боже, Мэри. И тут ты с этим танцем и его руками на своей талии. Хочется вопить от досады.

— Гарри, ты поговоришь с ним? Расскажешь ему всё?

— А сама не хочешь?

— Я боюсь.

Брат смеется.

— Фицрой не страшный. И он твой муж, учись уже сама с ним говорить.

— Спасибо за совет, граф Суррей! А вы сами-то как, умеете говорить со своей женой?

Это прозвучало резко. Гарри вмиг сделался серьезным.

— Я говорил с ней. Эти разговоры пусты.

Я вздыхаю и прислоняюсь лбом к окну. Не нахожу в себе сил защищать Фрэнсис де Вер.

— Ладно, прости. Мне не стоило об этом говорить. Гарри, я только и делаю, что говорю всем не то и не так.

Он смягчился. Шумно отпил вина. Захотелось налить себе тоже.

— Не переживай, сестра. Я всё ему передам.

Я смотрю на Гарри с благодарностью и добавляю.

— Скажи ему ещё, что мне тоже не нравится Норрис.

Наступила ночь Двенадцатая ночь. Ночь, когда всё не то, чем кажется. Все собирается в Большом зале, пропитанном ароматом еловых веток, который вперемешку с запахом еды не кажется таким резким и удушающим.

Королева преподнесла королю свой подарок, и он остался в восторге. По задумке, в серебряном фонтане должна быть розовая вода, но не сегодня. Сегодня там вино, и каждый придворный может наполнять чашу так много и так часто, как ему захочется.

Я наливаю доверху.

Еда хлынула с кухонь изобильной рекой. Центральное блюдо — лебедь, украшенный сусальным золотом и остролистом. Внутри лебедя — гусь, внутри гуся — утка, в утке — перепелка и ласточка. Еще на столе кабан и оленина, рыба, дичь, пироги. Я выбираю себе пирог с казненными сардинами, который напоминает мне о моей свадьбе.

Анна и король сидят вместе на возвышении и держатся за руки. Я сижу рядом с королевой, а Маргарет — рядом со мной. Мы — первые после Анны, «великие дамы Ее Величества».

Генри сидит рядом со своим отцом. Я в любой момент могу взглянуть на него, но не решаюсь. Не знаю, поговорил ли Гарри с ним или еще нет. Мы не сказали друг другу ни слова за все те дни, что он здесь.

Мне хотелось подойти к нему, но как только я собиралась сделать шаг в его сторону, мои ноги превращались в камень, а сердце поднималось к горлу. Что я ему скажу? И должна ли вообще? Снова этот страх выглядеть глупо. Навязчиво. Жалко.

Я молюсь, чтобы сегодня Норрис держался от меня подальше. Будет еще лучше, если он напьется и утонет в винном фонтане, как двоюродный дед короля, который захлебнулся в бочке с мальвазией.

Я кусаю пирог, но не чувствую вкус. С трудом заставляю себя прожевать и проглотить кусок. Просто ковыряюсь ножом в тарелке в надежде, что никто не заметит моего настроения и я никому не испорчу аппетит.

Все вокруг заняты поиском боба в пирогах — тот, кто его найдет, станет повелителем этой ночи. Будет править весельем. Я не собираюсь брать на себя такую ответственность.

Когда Маргарет легонько дотрагивается до моей ладони, я вздрагиваю.

— Тебя что-то беспокоит? — спрашивает она.

Я смотрю на нее и чувствую, как мои губы поджимаются и начинают дрожать. К глазам подступают слезы. Как не вовремя. Я закидываю голову наверх, чтобы слезинки закатились обратно в глаза.

Маргарет внимательно смотрит на меня. Она полна участия. А ведь когда-то она казалась нам с Шелти холодной и надменной, и я даже не могла себе представить, что дочь шотландской королевы когда-нибудь будут заботить мои чувства.

— Просто… — говорю я шепотом. — Просто я опять всё испортила. С Генри.

Маргарет подсаживается вплотную и требует вывалить ей всё как есть. Я подчиняюсь приказу. Она выслушивает меня, ни разу не перебивая и не отвлекаясь на громкие возгласы в зале.

Я рассказываю про Норриса и Уэстона. Про свои чувства к Генри, которые я сама не вполне понимаю. Это уже любовь или еще нет? Может, просто интерес или… похоть? И впервые я рассказываю о том, чего хочет от меня отец.

Когда я произношу это вслух, глаза Маргарет округляются, и она оглядывается по сторонам. Этого никто не должен слышать. Это измена. Но король с королевой слишком заняты бесконечными тостами, чтобы отвлекаться на нас.

— Мэри, — говорит Маргарет, когда я замолкаю. — Твой брат прав. Я думаю, тебе действительно нужно учиться говорить с мужем и не бояться его.

Проще сказать, чем сделать. Особенно после Норриса.

— Мне кажется, — отвечаю я. — Будто мы проделали путь из Норфолка в Лондон, а потом в миг оказались в исходной точке. Или даже дальше. Но я уже знаю каково это — быть в Лондоне!

— Тогда верни вас туда, — говорит Маргарет. — Знаешь, ты только не обижайся, но Шелти тоже кое в чем права.

Мое сердце замирает, когда я слышу ее имя. Брови хмурятся.

— Ты боишься сделать что-то без разрешения, — продолжает Маргарет. — Постоянно оглядываешься на отца, на короля.

— Как мы можем не оглядываться на короля?

— Если бы моя тетя рассуждала так же, она никогда бы не вышла замуж за любимого. Прожила бы остаток дней вечной тоске. Ее бы снова выдали бы за какого-нибудь коронованного старика, и она была бы несчастна, но она сделала так, как хотелось ей, и добилась счастливого финала.

Кажется, Маргарет вдохновляется историей своей тети, как я — историей леди Бразертон. Да и ее собственная мать тоже скорее действует сердцем, а не разумом.

— У тебя в голове слишком много правил, герцогиня, — мягко говорит подруга. — Слишком много страхов.

Я ежусь при слове «герцогиня». Прошло уже столько времени, а оно всё ещё как будто не про меня.

— Если ты хочешь, чтобы Генри был в твоей жизни, пойди и скажи ему об этом. А отцу как раз можешь ни о чем и не говорить. — Маргарет хитро улыбается. — Оставь правила для прислуги. Балансируй между порядком и тем, что тебе правда хочется.

— У меня это вряд ли получится так же, как у тебя.

— Ты можешь научиться.

— А если Генри подумает, что я навязываюсь?

— Едва ли. Очевидно же, что ему нравится его жена. Стал бы он иначе так серьезно относиться к вашим клятвам? В его распоряжении любая удобная девица королевства.

Это звучит убедительно. И мучительно, потому что он наверняка теперь думает, что я нашими клятвами пренебрегаю. И в чем-то он прав.

Маргарет кладет мне на руку свои пальцы, украшенные единственным кольцом с эмалированным чертополохом — символом Шотландии. Она хочет сказать что-то еще, но нас прерывает радостный крик с дальнего конца стола.

Томас Сеймур нашел боб и теперь он — бобовый король. Повелитель Беззакония, лорд Беспорядка. Я закатываю глаза от раздражения. Ну конечно, кто, как не он лучше всего годится на эту роль.

Первое, что сделал Сеймур — это схватил свою пресную сестрицу и вытолкал в центр зала. Мне даже стало ее жаль, потому что ее пустое выражение лица сменилось испугом и смущением. Хотя я бы на ее месте тоже смущалась.

Томас скачет по залу вместе с Джейн, пока не оказывается рядом с королем.

— Представляю вам мою сестру! Не хотите ли с ней потанцевать?

— Предлагаешь или приказываешь, Сеймур? — смеется король.

— Предлагаю в приказном порядке, Ваше Величество!

Королю это нравится, и он, под радостные крики толпы, ведет Джейн танцевать. Анна хлопает и смеется вместе со всеми, ведь кто в здравом уме будет ревновать мужа к Джейн Сеймур?

Дальше начинается вакханалия, потому что подпитых придворных не пришлось долго уговаривать присоединиться к веселью — они только этого и ждали. Все вскакивают с мест и начинают носиться, танцевать кто с кем, соревноваться друг с другом в глупостях. У таких, как я, нет шансов отсидеться.