Увидев его взгляд, я обвила руками его шею.

— Не надо меня жалеть, хорошо? Просто… не делай этого.

— Мне очень жаль.

Хотя я и отпустила его, он не отпустил меня.

— Так вот почему ты боишься любви, Мира?

— Я никогда не говорила, что боюсь любви. Я боюсь начала.

— Потому что у всякого начала есть конец, — тихо сказал он, повторяя мои слова, сказанные несколько недель назад.

Опустив глаза, он погрузился в свои мысли.

— О чем ты думаешь?

Он быстро поднял их.

— Лемниската.

— Ты меня запутал.

Он сунул руку в мусорный пакет у наших ног и вытащил тюбик фиолетовой краски. Одной рукой он стянул с себя майку. Мгновенно моя рука нашла его обнаженную плоть. Его тело было так прекрасно. У него были шрамы — тонкие, белые. При правильном освещении на фоне его оливковой кожи они казались опаловыми. Большим пальцем я провела по одному из шрамов, прежде чем Шесть сунул мне в руку тюбик с краской.

— Что?

— Выдави себе на палец немного краски.

Я склонила голову набок, но, выдавливая краску на палец, смотрела на него.

— Это что, какой-то извращенный арт-проект?

Под его раздраженным взглядом я продолжила:

— Потому что я могу с этим смириться, но ты не производишь впечатление чокнутого.

— Вот.

Его гораздо большая по размерам ладонь накрыла мою и двинулась вверх, пока он крепко не сжал мой палец. Он прижал мой указательный палец к своим ребрам, а затем, используя фиолетовую краску, провел меня через рисунок на своей груди.

Когда он отпустил меня, я села.

— Это восьмерка.

Я склонила голову набок.

— Восьмерка на боку, — я удивленно подняла бровь. — Что за одержимость цифрами, Шесть?

— Иногда ты настоящая заноза в заднице, Мира.

— Семь, помнишь? Если ты Шесть, тогда я Семь.

— Нет, — он покачал головой. — Ладно, если использовать этот ход мыслей — если я Шесть, а ты обманываешься, полагая, что ты Семь, — тогда то, что следует после — восемь, верно?

— Да.

Но я знала, что мой взгляд все еще был растерянным.

Он коснулся пурпурной восьмерки на ребрах.

— Это лемниската. Символ бесконечности. Смотри, у нее нет начала.

Я прижала палец к тому месту, где начала боковую восьмерку.

— Я начала здесь.

— Верно, но ты закончила петлю здесь, скрыв ее начальную точку. Я знаю, что это грубое представление, но отличительной чертой лемнискаты — символа бесконечности — является то, что у нее нет ни начала, ни конца.

— О чем ты?

— Я говорю, что мы не должны думать об этом как о начале, потому что это не он сам по себе — конец — а то, что ему предшествует. Итак, если мы исключаем начало, мы исключаем и конец.

— Не думаю, что я достаточно пьяна для такого разговора.

Это вызывало у меня зуд. Бессознательно я почувствовала зуд в запястьях.

— Я заставил тебя нервничать.

— Да, — я схватила пачку сигарет и быстро закурила. Все это время я не смотрела на него. — Ты сегодня ужасно болтлив. Чем больше ты говоришь, тем больше я думаю, что мне нужно бежать от тебя к чертовой матери.

— Хорошо, — он легонько похлопал меня по бедру и встал, закрывая тюбик с краской. — Ты сможешь попрактиковаться в этом завтра, когда мы пойдем на пробежку.

31 декабря 2000 г

я отрегулировала сиденье, так как не могла удобно устроиться.

— Больно? — спросил Шесть.

Мне было больно. Я устала. Но Шесть был прав. Хотя кардинально ситуация не изменилась, регулярный бег в течение последних нескольких дней рассеял туман, который, казалось, надолго завис над моей головой. Не то чтобы я никогда раньше не бегала, но разница заключалась в том, что я бегала с определенной целью, а не просто, чтобы получить немного витамина D или сбежать от дилера.

— Ага. Кажется, за последние несколько дней моя задница впитала в себя новые мышцы.

— Хорошо.

Он слегка улыбнулся. Не сомневаюсь, он гордился собой.

— Бег тебе на пользу.

Я отсалютовала ему.

— Спасибо, док.

Проигнорировав мой комментарий, он продолжил.

— Что тебе действительно нужно, так это собака.

— Что, черт возьми?

— Собака. Чтобы тебе было чем заняться, когда меня нет. Иногда мне приходится уезжать по делам. Если бы у тебя была собака, тебе было бы, на кого положиться. Кто требовал бы этих прогулок.

— Ты сошёл с ума, — я смотрела, как он наливал шампанское в два бокала. — Генри на последнем издыхании, и ты хочешь, чтобы у меня было что-то более требовательное, чем золотая рыбка? — я засмеялась. — Ну же, Шесть. В этих отношениях есть место только для одного сумасшедшего, и, боюсь, первенство за мной.

Он подошел к столу и поставил бутылку в ведро со льдом.

— Собака была бы отличным компаньоном. Определенные породы хороши в качестве животных для эмоциональной поддержки.

— И что, ты думаешь, что собака сделает состояние моей головы менее беспорядочным? Тот факт, что кто-то будет полагаться на меня, заставит меня, — я щелкнула пальцами, — вылечиться? Вот так просто?

— Ты отлично понимаешь мои слова и пробегаешь с ними марафон, Мира, — он вздохнул, ставя стаканы на пустые тарелки. — Думаю, компания пойдет тебе на пользу. Мы только начали бегать, но какая-то последовательность будет тебе полезна.

— Хорошо, я поставлю будильник. Собака мне не нужна.

Но он не ответил на это, просто посмотрел на часы. — У нас есть десять минут до наступления нового года.

Я поднесла стакан к губам, но рука Шесть остановила меня.

— За тебя, — сказал Шесть, поднимая бокал с шампанским.

— За меня? — я приподняла бровь. — С чего вдруг? — я поставила стакан, держа его за ножку.

Шесть наклонился вперед, все еще держа шампанское. Деревянный стол заскрипел под тяжестью его локтей, его лицо все больше заливалось светом свечи, освещая его темные брови, густые ресницы, выдающийся нос, полные губы.

— Потому что сейчас Новый год, — просто сказал он.

— Тогда тост за Новый год.

— Нет.

Я откинулась на спинку стула, приподняв бровь.

— Нет? — передразнила я. — Вот так? Речи не будет?

К его чести, Шесть все еще держал бокал в воздухе.

— Я не человек тысячи слов. Я говорю не для того, чтобы заполнить пробелы, когда достаточно тишины. Я хочу сказать тост за тебя, значит так и будет.

— Значит, ты просто делаешь то, что хочешь?

Он наклонил ко мне голову.

— Да.

— Ну, пока мы делаем то, что хотим, я хочу выпить всю эту бутылку, — сказала я, показывая на ведерко со льдом.

— И ты, вероятно, так и сделаешь, если не считать… — он поднял стакан в руках, — малой толики, которую я держу в руках, пока говорю за тебя тост.

— Это потому, что ты объявил меня своей девушкой?

В тот момент я увидела, что терпение Шесть начало угасать.

— Мира, я хочу выпить за тебя. Если тебе нужна причина… — Он потянулся через стол и взял мою руку. — Потому что ты сложная.

Я подняла свой бокал и чокнулась с его.

— Не сомневаюсь.

Я осушила его и потянулась за бутылкой.

— Но это не было сказано как комплимент. — Я наполнила бокал до краев, прежде чем поставить бутылку обратно в ведро.

Шесть отпил из своего бокала и откинулся на спинку кресла, скрывая лицо от света свечи.

— Ты не слишком высокого мнения о себе, да?

Шесть понятия не имел, что я о себе думаю. Я подняла бокал и сделала большой глоток.

— Ты когда-нибудь был в комиссионке?

Он не ответил, но мой вопрос этого и не требовал.

— Посмотри на всех тех кукол и мягкие игрушки на полках. У некоторых из них нет глаз, их швы пришли в негодность, они потеряли набивку или, может быть, конечности. Они в пятнах, не подлежат восстановлению. Они недолюбленные.

Я допила шампанское, а потом продолжила.

— Ни один маленький мальчик или маленькая девочка не будут просить их у своей мамы, а даже если вдруг и попросят, она скажет «нет» — напуганная тем, что живет в этих недолюбленных. Они будут сидеть на полках, пока не сгниют, или пока их не выбросят. — Я обвела свое лицо. — Я одна из тех кукол. Но разница между мной и ними в том, что я не собираюсь сидеть и ждать, пока кто-то меня захочет. Я приняла то, кем являюсь, кем всегда буду.