— Мой договор аренды истекает в феврале.

— Значит, ты просто продлишь его?

Он покачал головой.

— Я думаю, что для нас будет разумнее всего найти жилье вместе. Место, которое будет только нашим. Не мое, не твое.

— Заткнись. — Когда он говорил такие глупые вещи — глупые, потому что они звучали романтично — моей первой реакцией было отвергнуть их. — Что не так с этим местом?

— Это место было моим. Ты всегда называешь его моим. Мне не нужно мое. Я хочу наше. Ты и я, Мира. Если мы собираемся сделать это, я хочу сделать это до конца.

— Но мы только что впервые окрестили эту стойку.

— Мы окрестим стойку и все остальные поверхности у нас дома.

Почему-то мысль о том, что мы переезжаем в одно и то же время, в новое место, сделала это более реальным. Это не было похоже на то, что я буду ночевать у него дома. Это будет реальное пространство, которое будет принадлежать нам.

— Когда заканчивается мой договор аренды?

— Первого января.

— Я бы не сказала, что это скоро. — По какой-то причине меня раздражало, что нам придется ждать так долго. Я была готова, ожидала, что придется ждать несколько месяцев. Но почти шесть месяцев казались мне наказанием.

— Мы потратим некоторое время на поиски. Я пришлю тебе объявления. Мне не нужно разрывать договор аренды, я выплачу его, если мы найдем что-нибудь до того, как он закончится. — Он обошел стойку и откинул мою голову назад, поддерживая ее руками. — Ты действительно готова?

— Да. — И хотя эта мысль вызвала резкий всплеск ужаса, в глубине души я знала, что готова.

Рождество 2005 года

— Это, наверное, худший день в году для переезда, — ворчала я, наклеивая скотч на коробки и относя их к двери.

— Это уместно, — ответил Шесть, не выказывая ни разочарования, ни злости. На самом деле, он выглядел таким же кайфовым, как воздушный змей. Не наркотический кайф. Но эмоциональный.

Я была в завязке уже целый год. И я наконец-то согласилась переехать к нему. Мы все еще ссорились, довольно часто, но Шесть был прав с самого начала; я боролась за него, за это. За нас. И в моей голове, казалось, все было в порядке.

Я измучила его, я знала. Мои эмоциональные взлеты и падения, все мои импульсивные решения влияли не только на меня, но и на него. Но он никогда ничего не говорил, всегда поддерживал меня на протяжении всего.

У Шесть были свои дела, он жил своей жизнью до меня. Жизнь, которой я старалась не завидовать, жизнь, которая ничего не знала обо мне.

Мы не говорили о его жизни, об обязательствах, которые у него были вне меня, вне нашего пузыря. Я знала, что у него есть работа, смешанная с личными делами, и старалась быть довольной, зная, что меня это не коснется. Однажды Шесть сказал мне, что люди, которым он нужен, зовут его Шесть, и я знала, что он нужен не только мне.

Шесть помогал Коре, пока она приспосабливалась к новой жизни. Из того немногого, что мне удалось выведать у него, я поняла, что она все еще подросток.

Глупо было испытывать к ней ревность — в конце концов, она была сиротой, девочкой, за которую Шесть чувствовал ответственность. Он никогда не заставлял меня чувствовать себя хуже, даже когда я давила на него.

Я отнесла последнюю коробку из его грузовика в дом, который он приобрел для нас.

Приобрел. Он действительно владел им. Когда я поняла, что объявления, которые он мне показывал, были не арендой, а покупкой, я засомневалась. Я не соглашалась на это. Но Шесть и его глупые романтические комментарии убедили меня согласиться.

— Я хочу дать тебе место, которое никто не сможет отнять. Если мы будем арендовать, всегда есть шанс, что они решат продать. Кроме того, у меня есть деньги от продажи дома в Мичигане. Я должен вложить их с умом.

Мне не нравилось, что он меня очаровал. Но, в конце концов, я согласилась, и следующее, что я помнила, Шесть бросил мне связку блестящих ключей.

— Я сделал ключи. Вот ключи от передней и задней двери.

Так я оказалась в столовой нового дома, который он купил для нас. Когда я сидела и думала об этом, то была ошеломлена, поэтому старалась не делать этого слишком часто.

На стойке стояла бутылка, охлаждающаяся в ведре, и я уставилась на нее, пока он не подошел сзади и не обхватил меня за талию твердой рукой.

— Это газированный сок, — объяснил он. — Это наше шестое Рождество вместе, — продолжил он, когда я просто уставилась на бутылку. — Я хотел отпраздновать его соответствующим образом. — Он открутил крышку с бутылки и налил напиток в два бокала. — Выпей со мной.

— За что мы поднимаем тост? — Когда он открыл рот, я выпалила: — Больше не поднимай за меня тост.

— А как насчет нас?

Я взяла бокал, который он протянул мне, и посмотрела на него через край.

— А что насчет нас?

Он легко улыбнулся, подтрунивая надо мной.

— За нас. За твои успехи на уроках самообороны и за мою удачу в захвате этого места.

Я чокнулась с ним бокалами и сделала глоток. Меня немного потрясло, что я пью что-то, так похожее на вино, но я все равно осушила свой бокал и поставила его на стойку.

В углу гостиной стояла голая рождественская елка. Я смотрела на нее дольше, чем это, наверное, нормально, но она была настолько обычной, что видеть ее в месте, где я буду жить, было… странно.

— Что это?

— Это называется дерево. Они живут снаружи большую часть времени.

Я посмотрела на него.

— У меня никогда не было рождественской елки.

— Я знаю.

— Зачем?

— Потому что я хотел, чтобы она у тебя была. — Он встал рядом со мной и убрал мои волосы с лица. — Я готов начать с тобой что-то настоящее. Я хочу, чтобы ты тоже увидела в этом реальность.

У меня чесались руки от обещаний, вроде дома, который нельзя отнять, и неубранной рождественской елки, наполняющей наше пространство ароматом зимы.

— Что-то реальное? — Я повернулась к нему, и его рука обхватила меня.

— Я знаю, что для тебя это всегда было реальным, здесь. — Он коснулся моей головы и скользнул рукой вниз, чтобы накрыть мою шею. — Но я хочу, чтобы ты увидела, что это реально и за пределами нас.

Я задавалась вопросом, когда я перестану чувствовать себя в равной степени восторженной и испуганной, когда он говорил подобные вещи, но я догадывалась, что проведу остаток своей жизни, привыкая к этому.

Остаток жизни.

Мы не говорили о браке ни разу, но в основном потому, что я была на расстоянии одного срыва от катастрофы. И я думаю, мы оба знали это и осторожно обходили на цыпочках.

— Я не завернул твой подарок, — сказал он мне, отвлекая меня от моих мыслей.

— Забавно, я не слышу больше собак. — Гриффин была с мамой Шесть, поэтому мы могли переехать, не беспокоясь о том, что она сбежит и будет терроризировать все деревья в округе.

— Я думаю, Гриффин нам обоим достаточно. Пока что. Может быть, на следующее Рождество.

Я ткнула его локтем в ребра, но он поймал локоть прежде, чем я успела что-то сказать, и вывел меня из открытой кухни и гостиной в кабинет, расположенный в фойе.

Первое, на что я обратила внимание, — это ткань на полу, закрывающая твердую древесину.

— Ты красишь стены? — спросила я, прежде чем поднять глаза на окно, выходящее на боковую сторону дома. Прямо перед этим великолепным чудовищем из стекла и дерева стоял прочный мольберт с чистым холстом. Сбоку стоял стол, заваленный красками, бутылками, наполненными всевозможными кисточками. Прямо перед мольбертом стоял табурет с ножками, похожими на щупальца.

Мгновение я смотрела на Шесть, просто моргая.

— Тебе нравится?

Я обернулась, рассматривая дополнительные холсты, прислоненные к стене за мольбертом, различные предметы мебели, покрытые разнообразными инструментами и палитрами. Я выбрала нож для палитры из одной из жестяных банок и провела пальцем по тупому краю.

— Это ты сделал?

— Это сделали мы с мамой. Тебе нужно было больше места, лучшие вещи. — Он подошел ко мне и накрыл мою руку своими. — Ты талантлива, Мира. Я серьезно. Я больше не хочу, чтобы ты помогала мне с работой — не потому, что я не считаю тебя хорошей. Ты чертовски хороша. Но ты не создана для того, чтобы воровать и лгать — хотя ты очень хороша и в том, и в другом. — Он окинул меня забавным взглядом. — Ты создана для того, чтобы творить. И я бы предпочел видеть, как ты проводишь часы с кистью в руках, чем смотреть, как ты играешь роль, которая не является твоей. — Он взял кисть с пушистым концом и раскрыл мою ладонь, чтобы провести ею по моей коже. — Я хочу смотреть, как ты творишь. Ты сделаешь это для меня?