— Ты бы узнала ее почерк?

— Да.

Я расстегнула молнию на сумке.

— Я оставлю это.

— Что это? — спросила Андра.

— Дневники.

— Чьи?

— Судя по содержанию, я бы предположила, что они принадлежат твоей маме.

Я не хотела рассказывать ей краткую версию, так же, как и длинную. Я не хотела читать о Лидии, женщине, которая любила Шесть раньше меня. Женщине, которую он любил до меня.

— Что ты имеешь в виду, говоря «судя по содержанию»?

— То, что я видела, похоже на то, что сказала бы Лидия.

— Что там было написано?

Я старалась, чтобы мой голос звучал спокойно, а не раздраженно.

— Всякое, Андра. Я упаковала их, ты их увидишь. Охлади свой пыл.

— Что там еще?

— Бумаги и прочее дерьмо.

Стопки и стопки. Я пожалела, что со мной нет Шесть, чтобы он мог сказать мне, что именно я ищу. Я запихивала вещи в рюкзак, не обращая на них внимания, кроме того, было ли на них имя мамы Андры. Чем глубже я копалась в офисе, тем сильнее запах этого парня атаковал мои ноздри.

— Этот запах одеколона с кошачьей мочой повсюду, — сказала я и закашлялась. — Здесь просто чудовищная тонна бумажной работы, а я еще даже не села за компьютер.

— Что за бумажная работа?

— Хм.

Я склонилась над бумагами, напрягая зрение, которые освещал только свет от моей ручки. Я хотела вытащить Андру из уха, чтобы лучше сосредоточиться, но прежде, чем я смогла это сделать, я услышала шум сзади меня.

Я резко обернулась, но была недостаточно быстра. Удар пришелся в бок моей головы, сбив гарнитуру с лица.

Мгновенно за глазами вспыхнула боль, но я не успела даже зафиксировать ее, как меня повалили на землю. В ту секунду, когда я подняла руки, чтобы защитить лицо, кто-то сидел у меня на груди и бил меня по голове.

Все произошло так быстро, но боль была настолько сильной, что, казалось, будет длиться вечно. Я не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Тот, кто был на мне, весил сотни килограммов и не был скован темнотой так, как я.

Я теряла воздух и была в нескольких секундах от потери сознания. Я успела крикнуть «Шесть», прежде чем потеряла сознание.

Я умирала.

Я лежала на больничной койке, а вокруг меня раздавались гудки. Я слышала приглушенные голоса в коридоре, слышала скрип обуви по чистому полу.

В моей руке была капельница, ее острие находилось между двумя синяками.

Я умирала.

Рядом со мной сидел Шесть, подперев голову рукой, и горевал. Я быстро отвела от него взгляд, уставилась на стену, на ужасный узор, который повторялся по всей комнате. Я пыталась считать узор, отвести взгляд от всего, что могло бы причинить мне еще большую боль. Голова все еще болела, тело ощущалось так, будто меня сбило несколько машин, но в глубине души, куда не могли заглянуть врачи, я была расколота пополам.

— Это было спонтанно, — сказали они. Несмотря на травму, нанесенную моему телу, причина была не в этом.

Мое сердце было разорвано, прямо по центру, опустошая себя внутри меня.

— Вы ничего не могли сделать, — говорили они. Они все лгали. Я подвергла себя опасности, я подвергла себя риску, ради Шесть. И это мне дорого обошлось. Дорого нам это обошлось.

Шесть посмотрел на меня глазами, которые я не узнала. Я видела глаза Шесть в боли, я видела его глаза, освещенные юмором и согретые любовью. Я видела, как горели его глаза, когда он был внутри меня. Я видела его глаза, наполненные удивлением, восхищением и всем тем хорошим, что он каким-то образом видел во мне, несмотря на мои многочисленные промахи.

Но сейчас глаза Шесть были чем-то другим. В его глазах я видела сокрушительное, душераздирающее, изменяющее мир горе. Я могла справиться со своей собственной болью, но не могла справиться с его.

Тогда я поняла, пока доктор читал карту, а Шесть держал меня за руку, что никогда не причиняла Шесть боль по-настоящему. Я никогда не была ответственна за его душевную боль до этого момента.

— К сожалению, это был неполн…

— Что, блядь, это значит? — я прервала его, зарычав.

Рука потянулась сама по себе и отбросила его планшет. Я не могла переварить его глупые слова и то, как рука Шесть обмякла в моей. Мертвая. Пустая. Он держал меня не потому, что хотел этого. Он держал меня, потому что этого от него ждали.

Машины запищали, и я уставилась на доктора миллионом кинжалов.

Шесть не потрудился успокоить меня. Это был не мой сильный Шесть. Шесть, который перевязывал мои запястья и укладывал меня в постель, когда я слишком много выпивала. Этот Шесть был за миллион миль отсюда, на планете, о существовании которой я даже не подозревала.

И я была совершенно одна. Мне нужен был Шесть; он был нужен мне для этого. Мне нужен был кто-то, кто помог бы мне сохранить рассудок, пока моя жизнь рушилась на этой дурацкой гребаной кровати.

Доктор спокойно взял планшет и отошел от кровати.

— Это был неполный самопроизвольный аборт, — повторил он. — Мне очень жаль.

— Аборт?

Какое ужасное слово. Все, что он говорил, было неправильно. Так неправильно. И Шесть молчал. Были только я и этот тупой гребаный доктор, и его тупые гребаные слова.

— Я не делала аборт.

Аборт — это резкий конец. Аборт подразумевал выбор. Я не выбирала.

— Мне жаль, — тихо сказал он.

Я не хотела, чтобы со мной говорили тихо. Я хотела громко. Мне нужен был Шесть и его сила. Мне нужно было что-то, чтобы противостоять повторяющимся ударам по моему сердцу.

— Самопроизвольный выкидыш.

Еще одно дерьмовое слово. Еще одно слово, сказанное тихо. Я хотела громко. Голоса в моей голове кричали так громко, что я не могла слышать, как этот врач мягкими и стерильными словами объясняет, что я только что потеряла частичку себя.

Рука Шесть была слабой. Я сжала ее, нуждаясь в нем. Он не сжал ее в ответ.

И все это время доктор продолжал говорить.

— Кровь и ткани, которые вы нашли, были частью оплодотворенной яйцеклетки.

Кровь, которую я нашла в своем нижнем белье. Ткань. Я крепко зажмурила глаза. Мой ребенок. Что-то, что зародило жизнь внутри меня, частички Шесть и частички меня. Оно сломалось внутри меня и выскользнуло наружу.

Моя кровь кипела, сердце колотилось, глаза наполнялись слезами, а этот врач все не замолкал.

Нет. Я покачала головой, это слово эхом отдавалось в моей голове. Нет, нет, нет-нет-нет.

— Уходи, — сказала я, мой голос был на грани срыва. Доктор продолжал говорить, и я замахала руками. — УХОДИ! — закричала я, рыдания разрывали мое горло изнутри.

Медсестра просунула голову внутрь, и я закричала, чтобы она убиралась к чертовой матери. Я была вне себя от горя, от потери того, чего я хотела. Чего-то, что мне было нужно. Кого-то, кто нуждался во мне.

И я подвела его. Я была творцом, но мое тело только что уничтожило его.

Сейчас мне нужен был Шесть, но его голова была за миллион миль отсюда, его рука весила сто фунтов в моей. Меня тяготило его горе, мое горе. Его горе тисками сжимало мое горло, сдавливало, душило.

Я не могла этого сделать.

Я не могла быть сильнее.

Голоса в моей голове были громкими, скандирующими.

Ты ему не подходишь.

Ты разрушила будущее.

Шесть ненавидит тебя больше, чем ты ненавидишь себя.

Ты любишь его больше, чем он любит тебя.

Ты убила своего ребенка.

— Шесть, — сказала я, мой голос был хриплым. — Иди сюда.

Он поднял голову, в его глазах отражались сотни печалей.

Я приняла его, приняла этот момент таким, какой он есть. Выражение его лица было пустым. Он был еще более опустошен, чем я.

Однажды Шесть сказал мне, что глубина моих страданий — это глубина моей любви. Я много страдала, и благодаря этому я могла много любить. Он вытащил меня из этой глубины, его любовь подняла меня на вершину. Но не было сомнений, что я не смогу сделать то же самое для него.

Шесть был сильным. Я не могла нести свое горе и его тоже.