— Потому что мне нравится иметь свое собственное пространство.

— Я сохранил твою квартиру, пока ты жила у меня дома.

— Но это потому, что мое пребывание в твоем доме не было долгосрочной игрой. Это было краткосрочно. Имело смысл держаться за это место.

— А если бы мы съехались, то не было бы?

Я покачала головой.

— Нет. Потому что, если бы я переехала к тебе, я бы не хотела, чтобы ты дал мне возможность легко уйти.

— Почему? — он выглядел озадаченным.

— Потому что если ты дашь мне легкий выход, значит, я его приму. Я уйду, потому что — в отличие от тебя — я люблю легкость. Мне становится страшно, и я убегаю от тебя или отталкиваю тебя, и, если — громадное если — мы сделаем это, мне не нужно иметь план побега. Потому что я знаю себя, и я знаю, что я сделаю.

— Оставишь меня.

— Да. — Я прильнула к нему, наслаждаясь его пряным ароматом и тем, как его волосы касаются моей щеки. — А я не хочу оставлять тебя.

— Ты хочешь бороться.

— Хочу.

— Хорошо. — Он откинулся назад и заправил мои волосы за ухо. — Ты сильно выросла за то время, что меня не было.

— Я не выросла ни на дюйм. Все еще коротышка.

— Ты знаешь, что я имею в виду.

И я знала. Но это была неизведанная территория для меня, и я не знала, как долго это может продолжаться.

Рождество 2004 года

Год спустя

Генри Пятый плавал в своем аквариуме, а я наблюдала за его танцем, пока моя собственная нога отстукивала ритм «Rockin' Around the Christmas Tree»⁴. Шесть был практически гребаным Санта-Клаусом, мать его, из-за того, как много он рассыпал рождественского веселья в моей квартире.

Я бросила еще немного еды в аквариум и повернулась, рассматривая огни, которые он развесил по моей квартире, словно место, в котором я жила, было не свалкой, а чем-то достойным освещения. Светильники освещали лишь некоторые неровности штукатурки на стене и многочисленные дыры, сделанные Мирой. Но, тем не менее, это было очаровательно.

Я не могла поверить, что меня очаровало Рождество. Праздник, который уже давно коммерциализировался, до Шесть даже не попадал в поле моего зрения. Но каждый раз, каждое гребаное Рождество, он встречал его с энтузиазмом ребенка. Это не соответствовало его обычно серьезному характеру, и, вероятно, поэтому я сама была так ошеломлена этим.

У входной двери стояли мои сумки с последнего длительного пребывания в доме Шесть. Хотя Брук была моим первым проектом, она не была моей последней. У меня были и другие девушки, которым я помогала, но ни одна из них не продержалась так долго, как Брук.

Мысли о Брук напомнили мне, что на дне тех пакетов лежал ее адрес. Находясь у Шесть, пока я помогала девушке встать на ноги после нападения, я получила неограниченный доступ к его компьютеру, а через него — к Интернету. Так что, возможно, я немного подглядела.

До сих пор после Брук я не чувствовала себя настолько привязанной к другим девушкам. Я была просто ступенькой, а дом Шесть — убежищем на те дни или недели, когда они переходили на более зеленые пастбища. Но Брук — или, скорее, Нора — прилипла ко мне, как струп, который постоянно возвращался, сколько бы раз я ни сдирала его со своей кожи.

Это было неэтично, я полагала — не то, чтобы я была серьезно озабочена этикой — но я знала, что поиск адреса Брук в супермодной поисковой программе Шесть дал результат.

Я не собиралась ничего делать с этой информацией. Уж точно не преследовать Брук и ее дочь. Но только о них я думала, пока помогала другим молодым женщинам.

Адрес все равно был зарыт, на случай если мне захочется сделать что-то иррациональное — например, пройти мимо. Не… вломиться. Нет. Просто проверить, как она.

Я не слышала ни слова с тех пор, как она переехала к матери. Ни единого слова. Она также не возвращалась в Сухой Пробег. Я знала это, потому что ходила туда почти каждый вечер.

Входная дверь открылась, и внутрь хлынула чертова тонна холодного воздуха и Шесть.

— На этот раз никаких мусорных пакетов, мистер Клаус? — спросила я, заметив, что в руках у него небольшая коробка, которую он поставил у двери.

— Не в этот раз. — Он закрыл дверь, но не решался запереть ее. — Ты готова получить свои подарки?

— Несколько? — спросила я, выходя из кухни и приветствуя его поцелуем у двери. — Должно быть, я была очень хорошей девочкой.

Он снисходительно улыбнулся мне.

— Была. Но этот подарок, как для меня, так и для тебя. Эгоистичный подарок.

— Я не думаю, что ты когда-либо мог быть эгоистом, — сказала я. — Но ладно. Дай мне. — Я протянула руки и сжала пальцы.

— Посиди на диване. Я сейчас.

— Мне закрыть глаза?

— Только если ты действительно хочешь удивиться.

Дело в том, что я всегда удивлялась. Всякий раз, когда Шесть приносил мне подарки, сам факт того, что он это делал, было сюрпризом сам по себе. Я пережила рождественское детство без подарков. Подарки во взрослой жизни были в новинку.

Поэтому я опустилась на диван и закрыла глаза руками.

Я услышала, как снова со скрипом открылась дверь, почувствовала, как прохладный воздух ласкает мои голые ноги. А потом она закрылась, и скрипучие шаги Шесть приблизились ко мне.

— Помни, что я сказал, что этот подарок будет для тебя и для меня.

— Хорошо, — сказала я, не имея ни малейшего представления о том, что это может быть.

Он положил что-то твердое мне на колени.

— Открой глаза, Мира. — Почему он говорил так, словно мурлыкал мое имя?

Я открыла их, посмотрела на коробку, лежащую у моих ног, а затем на него с вопросом.

— Это та, которую я видела, как ты принес.

— Да.

— Но ты только что вышел на улицу?

— Это двадцать вопросов? Просто открой ее.

Я вздохнула, но потянула за фольгу на боку коробки, пока не увидела, где крышка соединяется с остальной частью коробки. Я не могла даже предположить, что находится в коробке, но Шесть ободряюще кивнул мне, без слов сказав, чтобы я продолжала.

Я подняла коричневую крышку и сняла белую папиросную бумагу, пока не увидела… ну, я не знала, на что я смотрю.

— Что это за хрень?

Шесть ничего не сказал в ответ на это. Я взяла что-то резиновое, похожее на трубку, с гребнями и отверстием, которое тянулось от конца до конца.

— Это какая-то секс-игрушка или что-то в этом роде?

Он сделал гримасу отвращения.

— Что? Нет. Ты не знаешь, что это такое?

Я покачала головой, и он полез в коробку, вытащив мягкую игрушку.

— Желейная рыбка? — Я не очень люблю мягкие игрушки, так что я была озадачена тем, что у меня в руках. — Я имею в виду, это мило. — Если бы я была ребенком, это, наверное, было бы замечательно. Но она издавала раздражающий хрустящий звук, когда я сжимала ее, поэтому я бросила ее обратно в коробку.

Шесть вытащил еще одну вещь, которая заставила меня несколько секунд тупо смотреть на него.

— Почему ты даешь мне это? — осторожно спросила я, поднимая фиолетовый ошейник. Мое сердце заколотилось при виде сверкающего металла бирки, когда она засияла на свету. Я не хотела смотреть на это. Я втянула воздух. — Почему ты даришь мне ошейник?

Он улыбнулся улыбкой, которой я ни хрена не доверяла, наклонился за диван и достал еще одну коробку, побольше.

Шевелящуюся.

— Что это, блядь, такое? — спросила я, вскакивая с дивана и отступая назад, как будто он только что вручил мне бомбу.

Большая коробка издала хныкающий звук, и я начала яростно трясти головой.

— Ты что, черт возьми, сошел с ума? — спросила я его.

— Возможно. — Он слегка улыбнулся, и его глаза загорелись весельем.

— Что это за хрень?

— Открой и посмотри.

— Не-а. Не буду.

— Ты боишься? — поддразнил он.

Но я не собиралась доказывать, что нет, потому что я определенно, блядь, боялась. Похожая на секс-игрушку штука, плюс шумная игрушка, плюс ошейник, плюс коробка, которая двигалась взад-вперед и капризничала — все складывалось в то, чего я просила его не делать.