Я положила руки на стол и прижалась к его ладоням.

— Я очень шумная, — сказала я, перекрывая музыку.

Он кивнул.

— Тебе это нужно.

— Тебя это не беспокоит?

— Я тебе говорил, громкость — это ты.

— Я ничего не могу с собой поделать, мое безумие делает меня такой.

Я выхватила у него зажженную сигарету и поднесла к губам.

— Я немного перегибаю палку, — призналась я, прежде чем вдохнуть.

— Знаю, — его губы скривились. — Ты так говоришь, как будто это плохо.

— А разве нет? — спросила я.

Он покачал головой и, взяв сигарету обратно, стал вертеть ее в пальцах.

— Не для меня.

Не имело значения, что он думал на самом деле. Он был всего лишь человеком. Не кем-то значимым для меня. Даже если я и испытывала к нему какую-то привязанность, она была непостоянной.

Или, по крайней мере, так я себе говорила.

— Я предпочитаю, чтобы люди думали обо мне, как о слишком сильной, слишком громкой, которой слишком много, чем, как о слишком слабой, слишком тихой, кого слишком мало.

Зеленые глаза изучали на меня.

— Даже если мое безумие делает меня слабой, я борюсь с этим.

Он склонил голову набок, и его рука задела мою, лежащую на столе.

— Ты живешь с безумием, Мира. Как при этом можно быть слабой?

Это был идеальный ответ.

Когда я ничего не сказала, он спросил:

— Ты знаешь, что является причиной твоего безумия?

Любовь. Любовь была двигателем моего безумия. Но я ему не сказала об этом.

— Нет.

Это была моя первая за вечер ложь. И он это знал. Он издал горлом какой-то звук, и я смотрела куда угодно, только не на него.

Я оглядела комнату и увидела несколько ярких пятен света на столах и стульях. Над его головой на стене висела большая деревянная шестерка.

— Что означает «сражение»?

Шесть прищурился.

— Где ты это видела?

— На одной из твоих фотографий была такая подпись. — «Спасибо, что всегда был моим шестым, сражение».

— Сражение — мы так называли друг друга.

— Почему ты называешь себя Шесть?

— Не я. Они.

— Они — это кто?

Шесть долго и усердно затягивался сигаретой, прежде чем затушить ее и выпустить дым через стол, который добрался до меня, несмотря на увеличившееся расстояние между нами.

— Люди, которые во мне нуждаются.

23 декабря 2000 года

Рождественские огоньки вились вокруг фонарных столбов и освещали улицу теплой атмосферой, которую можно было ощутить только в это время года. Проходили покупатели с сумками, заполненными проявлениями любви, музыка лилась из магазинов на улицу, напоминая нам — если света, холода, суеты было недостаточно — что сейчас самое чудесное время года.

Если не принимать во внимание людей вроде меня — без семьи, с небольшими перспективами нормальной жизни, то сейчас было идеальное время, чтобы воспользоваться этим. Засунув руку в карман своего черного шерстяного пальто, прислонившись к отштукатуренной стене вдали от яркого освещения, и посасывая сигаретный фильтр, я ждала. Палец в моем кармане играл с какой-то мелочью, ноги отстукивали никому не слышимый бит.

Легким толчком я оттолкнулась от стены, заметила свою цель и выбросила сигарету. Я схватила запутавшуюся в мелочи жевательную резинку, и, сунув ее в рот, стала жадно жевать, чтобы избавиться от запаха сигарет.

Вниз по улице в черном Камаро, в тени, сидела фигура. Против воли мои губы изогнулись от знания того, что Шесть поймал меня на курении после того, как попросил этого не делать. Он не стал бы ругать меня сейчас. Не тогда, когда у меня было задание.

Когда я прошла вестибюль отеля и вошла в бар, мне с трудом удавалось вести себя непринужденно, словно я не сразу увидела того, кого искала. Но я сделала это. Швейцар взял у меня пальто, и я подошла к бару, кусая щеки так сильно, что навернулись слезы.

Я села через два стула от человека, которого собиралась заманить. Чтобы привлечь его внимание, я шлепнула сумкой по стойке бара. Красное облегающее платье, которое было на мне, должно было заинтересовать его.

Делая вид, будто ищу нечто важное, я, закусив губу, рылась в сумке, сложив ногу на ногу. Когда мимо прошел бармен, я заказала коктейль Олд Фешн.

Глаза мужчины, пока он изучал мое тело, напоминали свинцовые гири — они двигались вверх-вниз. Он сел немного прямее при упоминании о моем напитке. Хороший мальчик, подумала я.

Когда официант поставил напиток на салфетку с монограммой, я взяла его и отпила, позволив сладкому и горькому вкусу задержаться на языке, а после проглотила. Мои глаза уже изрядно слезились, и я надеялась, что не сильно размазала макияж.

— Из всех женщин, что я встречал, ты первая, кто пьет мой напиток.

Внутри я улыбнулась, зная, что привлекла его внимание. Я думала, что на это уйдет больше времени. Я сделала еще один глоток, прежде чем взглянуть на него, не желая показаться чересчур нетерпеливой.

— Тогда, наверное, ты знаешь не так уж много женщин, — мягко сказала я, стараясь вложить в свой голос достаточно эмоций.

Он усмехнулся.

— Ты ошибаешься.

Боковым зрением я видела, как он поднял свой стакан и легонько постучал тяжелым донышком по стойке.

— Мне кажется, я их знаю даже слишком много.

Я снова отхлебнула напиток и полезла в сумочку, включила диктофон и схватила салфетку, чтобы промокнуть глаза.

— С тобой все в порядке? — я почти сожалела ему, потому что он действительно казался обеспокоенным.

Я шмыгнула носом и посмотрела на размазанный по салфетке макияж.

— Я в полном беспорядке.

Я снова подавила желание истерически расхохотаться. Мира, в этом красном платье, с профессиональной подводкой на глазах даже близко не походила на беспорядок, в котором я пребывала изо дня в день.

— Ты выглядишь… — он замолчал, когда я резко подняла глаза, остановившись на слове, которое, как я подозревала, он собирался сказать: прекрасно. — Ты хорошо выглядишь, — сказал он, наклоняясь ко мне. — Просто немного грустная.

— Мне грустно, — согласилась я, нахмурившись и перебирая в руках салфетку. — Я допустила так много ошибок, — я снова выдавила из себя слезы и заставила дрожать руки, когда поднесла стакан к губам, прикончив его одним глотком.

— Можно? — спросил он, садясь рядом со мной.

Я кивнула и, сглотнув, уставилась на свой бокал.

— Завтра сочельник, — начал он, подав знак официанту, чтобы тот принес ему еще выпить. — Такая женщина, как ты, не должна грустить в канун Рождества.

Я пожала плечами.

— Никто не хочет быть один в канун Рождества, — я посмотрела на бутылки, выстроившиеся вдоль задней стенки бара, как будто погрузилась в свои мысли. — А я буду, впервые в жизни.

— Не плачь, — проворковал он, протягивая мне свой бокал Олд Фешна, когда официант принес его. — Вот, выпей. Похоже, тебе это не помешает.

Взяв стакан, на этот раз я сделала большой глоток. Я практически слышала, как Шесть от злости рычит на меня, явно желая, чтобы я притормозила. Хорошо, что он меня не видит.

— Как тебя зовут?

— Анжела, — сказала я, поставила стакан и протянула руку. — А тебя?

— Клэй, — сказал он, сжимая мою руку в своей и с нежностью держа ее в течение минуты. Он думал, что утешает меня. Но он понятия не имел о моих намерениях.

— Ну, Клэй, а почему ты один в этот праздник?

Клэй схватил принесенный официантом новый напиток и задумчиво посмотрел на него.

— Моя девушка порвала со мной, — сказал он торжественно. Потом взял бокал и отпил.

Положив руку ему на плечо, я слегка наклонилась.

— Мне так жаль.

На самом деле это было не так. Я знала, что Клэр сделала именно это и улетела в Сиэтл. Ее встретила жена Клэя, о существовании которой Клэр и не подозревала. А теперь Клэй рыскал в поисках кого-то на стороне.

Клэй слегка наклонился ко мне.

— Ужасно быть в одиночестве в это время года.