— Ты такая. Тебе нужен шум.

Когда я нырнула в душ, он снова принялся собирать осколки.

***

Шесть привел меня в свою квартиру.

— Ничего не трогай, — сказал он, снимая свою кожаную куртку и бросая ее на диван. Я провожала его глазами, оценивая то, как он, двигаясь по комнате, включает лампы на своем пути. Я подняла глаза, посмотрела на верхний свет, который остался выключенным, и последовала за ним на кухню.

Тогда как моя квартира была стандартной, со своими белыми стенами и скрипучими полами, квартира Шесть была темным деревом и тишиной, вспышки света по всей комнате освещали анклавы, но не все пространство. Я прошла к одной из его книжных полок, провела пальцами по книгам по военной истории и остановилась на фотографии женщины с темными волосами, держащей маленького ребенка. Они выглядели так же, как люди из его бумажника. Приготовившись к тому, что он снова проигнорирует меня, я спросила:

— Кто они?

Шесть посмотрела на фотографию, прежде чем снова посмотреть на меня. Он, казалось, некоторое время боролся, прежде чем сказать:

— Лидия и ее дочь.

— Семья? — не знаю почему, но вокруг моих слов крутилась ревность.

— Помимо моей матери, они самые близкие люди, которые у меня есть.

Он сделал паузу и посмотрел на меня.

— Друзья. Хорошие друзья.

— Ты хранишь их фотографию в своем бумажнике.

— Да.

Я кивнула и продолжила ходить по квартире, касаясь всего только потому, что Шесть сказал мне не делать этого.

— Она очень красивая маленькая девочка.

Шесть нахмурился и прошел мимо меня.

— Я вырос вместе с ее мамой.

— Они живут здесь?

— Нет.

Шесть, кажется, не хотел говорить о Лидии и маленькой девочке с невероятными глазами.

На стене висело несколько фотографий Шесть в военной форме, окруженного другими военнослужащими.

— Ты был в армии?

— Спецподразделение.

Я прочитала надпись на одной из более официальных фотографий.

— Уильям?

— Это мое имя. Я не отзываюсь на него.

— Ну, понятно.

На одной из фотографий снизу была нацарапана приписка.

Спасибо, что ты был моим шестым, сражение.

На кухне он вытащил два стакана и налил в каждый виски. Я подняла вверх два разведенных пальца в знак мира, потом щелкнула ими и повернула к себе.

Он поднял бровь, но налил еще немного в каждый стакан, прежде чем протянуть его мне.

Моя рука сжалась вокруг стакана, скользя холодными пальцами по его теплым, и он отпустил стакан, весь его вес упал мне на ладонь.

— Идем к столу, — сказал он, показывая за мою спину.

Рядом с маленьким столиком, на котором среди груды бумаг и фотографий стояла полная пепельница, аккуратной башенкой громоздились коробки.

Он опустился в одно из двух кресел и жестом пригласил меня сесть в другое. Он отхлебнул виски и со стуком поставил стакан на стол. Не глядя, он включил настольную лампу. Вишневое дерево вспыхнуло светом за мгновение до того, как он подвинул мне стопку фотографий.

— Клэр, — сказала я, мгновенно узнав ее. Ее черные волосы были собраны в шиньон, вокруг головы — шарф.

— Она уехала в Сиэтл.

Я взглянула ему в лицо и увидела, что он наблюдает за моей реакцией.

— А?

Я взяла виски и отхлебнула его так же, как Шесть, а через мгновение принялась вертеть его во рту.

Он забрал у меня фотографию.

— Наверное, хорошо, что ты посоветовала ей отправиться за ним в Сиэтл, — тихим голосом сказал он, глядя на фотографию, а потом на меня. — Ты немного ускорила события.

— А?

Он кивнул.

— Клэр удивила мою клиентку в ее доме. А потом Клэр порвала с Клэем.

Я разрезала кулаком воздух и подняла бокал.

— Вперед, команда.

Улыбка тронула его губы, но он не поддался.

— Мой клиент дал Клэю еще один шанс.

Я поставила стакан на стол.

— Оу.

— И на этот раз она наняла меня, чтобы проследить за ним тщательнее.

Шесть открыл папку, перевернул ее и высыпал фотографии на стол.

— Клэр была не единственной.

— Ну, ни хрена себе.

Меня это не удивило.

— У него всюду связи.

Шесть вытащил пачку сигарет, встряхнул ее, вытащил одну и сунул в рот. Я видела, как он нахмурился, похлопывая себя по лбу в поисках огонька.

Я сунула руку в карман пальто и бросила ему золотую зажигалку.

— Моя зажигалка.

— Моя зажигалка.

Его глаза метнулись ко мне, когда он закурил сигарету, пламя отбрасывало тени от его рук. В перерывах между затяжками он спросил:

— Ты можешь изобразить печаль?

Я положила руку на стол ладонью вверх и позволила ему бросить зажигалку в мою руку.

— Могу ли я изобразить печаль? — спросила я.

Он кивнул и вынул сигарету изо рта. Он выпустил дым через пространство между нами, и я вдохнула, позволяя ему покрыть мое горло, наклоняясь ближе к нему через дюймы, которые разделяли нас.

Он облизнул губы.

— Клэй питает слабость к печальным женщинам.

Я слушала, но мой разум был сосредоточен на его губах и волнительном запахе табака, наполнившим воздух.

— Я умею изображать грусть.

Наклонившись вперед, я выдернула сигарету из его губ и поднесла к своим. Я щелкнула кончиком языка по его кончику, пока вдыхала, позволяя вкусу задержаться.

— Ты что, выпрашиваешь у меня сигарету или пытаешься показать, как изображаешь грусть?

Он скрестил руки на груди и наклонился ближе ко мне, опершись на стол.

— Потому что если последнее, то у тебя не очень хорошо получается.

— Я умею играть печаль, доверься мне.

Его глаза скользнули по обнаженной коже моего запястья, но он даже не вздрогнул. Вместо этого он схватил мою руку чуть выше порезов и держал ее неподвижно.

Он смотрел на них без эмоций, не прикасаясь к ним, но я все равно чувствовала беспокойство в его руке. Я не выставляла их напоказ, но когда они обнажаются перед кем-то, я часто вижу, как вздрагивают их глаза, сжимаются челюсти. Я чувствовала смятение и, иногда отвращение. В глазах Шесть я не видела ничего из этого.

— Когда ты это сделала?

Я повернула запястье и посмотрела, но мне не нужно было физическое напоминание, чтобы вспомнить.

— Пару дней назад.

— Зачем?

На этот вопрос был миллион ответов, но поскольку Шесть не осуждал меня, я выбрала самый честный из них.

— Потому что иногда тебе нужно напоминать, что все можно вылечить.

Я говорила о своей голове, о сумасшедшей Мире, которая обитала там. Я затянулась сигаретой и наклонилась ближе, выдыхая дым изо рта в открытый рот Шесть.

С минуту он не двигался, то ли впитывая мои слова, то ли позволяя моему дыму омыть его губы, я не знаю. Но он меня услышал.

— Мне нужно, чтобы ты сыграла грусть.

— Тут эхо?

Под его острым взглядом я вздохнула.

— Хорошо, — согласилась я, испытывая странное удовлетворение от того, как он поднес сигарету к губам, зная, что еще несколько секунд назад она была в моих. Я откинулась назад, чувствуя, как пузырь вокруг нас в этот момент лопнул. — Почему ты не включаешь свет на потолке?

Шесть тоже откинулся назад, но все равно склонился ко мне.

— Потому что я не хочу, чтобы все было освещено.

— Я думала, ты предпочитаешь темноту.

— Если я предпочитаю темноту, зачем мне включать свет?

— Потому что мы не можем все время жить в темноте.

Клочья белого дыма скрывали его глаза от моего взгляда, но я знала, что он смотрит на меня.

— А какое у тебя оправдание?

— Оправдание?

— Ты обнимаешь тьму.

— Я безумна.

Это все, что я знала после множества часов терапии и дюжины диагнозов.

— Я не обнимаю тьму, это она обнимает меня.

Шесть взял пульт дистанционного управления и включил проигрыватель. Из динамиков полилась музыка, и он оставил ее. Он повернулся ко мне с распростертыми объятиями.

— Это твоя песня.

Это была песня «Killer Queen» от Queen. Я какое-то время слушала эту песню.

— Согласна.