Он был прав. Бег помог справиться с голосами, удержал меня от более тяжелых вещей. Но иногда у меня все еще возникало такое желание, как будто мне нужно было доказать себе, что я все еще я.

Я сунула руку в карман, нащупала деньги, раздумывая, что делать. Помахав рукой кассиру, который знал меня по имени, но не особенно меня любил, я подошла к проходу с конфетами, рассматривая все варианты.

Я хотела быть плохой, прикарманить часть денег и сохранить их, получить таблетку от Джерри/Джереми/Джареда или как там его, черт возьми, звали.

Но я хотела быть и хорошей, чтобы доказать Шесть, что я лучше, чем он ожидал.

В конце концов, плохая сторона победила.

Я выбирала все очень тщательно, подсчитывая в уме, чтобы в сумме получилось чуть больше двадцати.

Я бросила на прилавок девятнадцать шоколадных батончиков и указала на пачку сигарет, которую обычно покупал Шесть. Двадцатку из сдачи я сразу же положила в карман, а остальные держала в руке.

— Ты пытаешься покончить с собой? — спросил Шесть, увидев мой пакет с сахаром.

Я пожала плечами и протянула ему сигареты. Когда я потянулась к нему с мелочью, которую не положила в карман, Шесть взял мою руку и перевернул ее, внимательно разглядывая деньги. Я подумала, не подсчитывает ли он мысленно, сколько, должно быть, стоят конфеты.

Его глаза метнулись к моим, и он смотрел на меня несколько полных ударов моего сердца, ища что-то. И так же быстро, как он схватил мою руку, он отпустил ее.

— Оставь себе, — сказал он. Он несколько раз ударил пачку сигарет о свою руку, затем вытащил одну и прикурил. — Никогда не знаешь, когда она может тебе понадобиться.

Мы шли обратно в мою квартиру в тишине, но она казалась тяжелой, отягощенной в равной степени чувством вины и облегчением от того, что я, возможно, скоро попаду под удар.

Шесть ничего не сказал мне, и я не могла отделаться от ощущения, что это тоже был тест. Испытание, которое он хотел, чтобы я прошла, но я была обречена на провал.

Когда мы дошли до квартиры, Шесть остановился у двери.

— Ты не останешься? — спросила я, чувствуя легкое беспокойство.

Он покачал головой, но посмотрел вниз на сигарету в своих руках.

— У меня есть работа, которую я должен сделать.

По языку его тела я поняла две вещи:

Он лгал мне.

И он знал, что я солгала ему.

Декабрь 2001 г

Шесть месяцев спустя

— Не отставай, — рявкнул Шесть, его нога угодила в лужу и обрызгала меня.

Только за это я хотела столкнуть его в грязную воду. Но я была намного, намного ниже Шесть — может быть, на целый фут, — что не давало мне преимущества. Тем не менее, я продолжала бежать вперед, несмотря на жжение в легких и боль в ногах. Многочисленные мудрые слова Шесть эхом звучали в моей голове, отбивая голоса.

Если ты будешь думать о боли, ты не победишь.

Что, блядь, я выигрывала? Это точно был не марафон, не с Шесть, который опережал меня на несколько метров, едва вспотев, в то время как я отставала, легкие болели, а волосы прилипали к лицу.

Когда мы подошли к пешеходному переходу, мы оба остановились. Шесть стоял рядом, засунув руки в карманы, словно совершал неспешную прогулку, а не пытался установить мировой рекорд по бегу по улицам Сан-Франциско.

Но теперь, когда я это сказала, я была уверена, что мирового рекорда для этого не существует. Это означало, что Шесть просто выпендривался.

Придерживаясь рукой за фонарь, я наклонилась и сильно закашлялась.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он, окинув меня быстрым взглядом.

— Изумительно. — Я потянулась в карман и достала пачку сигарет.

Как раз когда я поднесла к ней свою золотую зажигалку, Шесть вырвал сигарету из моих губ и бросил ее.

— Какого хрена?

— Ты согнулась, с трудом дышишь и собираешься выкурить сигарету?

— И что?

— Не будь глупой.

Это заставило мою кровь закипеть.

— Глупость — это бросить неиспользованную сигарету на землю. Эти вещи не бесплатны. — Я подняла свою пачку. — Если бы ты не хотел, чтобы я курила, ты мог бы просто сказать свое слово, как большой мальчик, и я бы убрала сигарету.

— Ты вообще не должна курить, ни до пробежки, ни после. Именно курение заставляет тебя дышать так поверхностно. Ты снижаешь поглощение кислорода, а твоим мышцам нужен кислород для производства энергии. Чем дольше ты куришь, тем хуже будет твоя выносливость.

Я прекрасно понимала, что это по-детски, но мне хотелось прикурить сигарету, просто чтобы уколоть его.

— Я не готовлюсь к Олимпийским играм, Шесть.

— Нет, но ты меня тормозишь.

Что. За. Осел. Я сунула сигареты в карман, и прежде, чем пешеходный переход сообщил, что там безопасно, я перебежала через него на другую сторону. Я не была в смертельной опасности — в этой части города в три часа дня было не слишком оживленно, — но я все равно совершила нечто рискованное. И, судя по жестким чертам лица Шесть, он был не слишком впечатлен.

— Давай, старик, — позвала я, сложив руки чашечкой у рта.

Но он покорно ждал на другой стороне улицы. Движение было настолько медленным, что он мог бы играть в игру Frogger¹ на уровне малышей, но, тем не менее, он ждал с суровым выражением лица.

Когда замигал знак пешехода, он начал идти ко мне. Он надвигался, его тень ненадолго опережала его тело, когда он подходил все ближе и ближе. И, Боже, он был зол.

— Почему, когда я говорю тебе не быть глупой, ты решаешь быть еще глупее? Что заставляет тебя быть такой безрассудной, Мира?

Пар, который накопился во мне после того, как он сказал мне не быть глупой, улетучился вместе с адреналином от бега через дорогу. Поэтому, когда я отвечала, во мне не было ни капли злости. Бег, признаться честно, отлично помог мне избавиться от бесполезных эмоций.

— Потому что это весело, Шесть. Я знаю, что у тебя аллергия на веселые вещи, но раз уж ты отнял у меня нескольких моих веселых хобби, я должна как-то их восполнить.

— Я ничего у тебя не отбирал. Господи, Мира, я только давал. И снова давал.

Разговор быстро перешел в серьезное русло, уничтожив ту малую толику удовлетворения, которая у меня была. Он не лгал. Он действительно давал, и давал, и давал — когда я ничего из этого не заслуживала. Но я не просила его давать. Он практически насильно вошел в мою жизнь. Не я появлялась в его квартире, умоляя его.

— Если ты отдаешь больше, чем получаешь, не стесняйся уйти.

Он наклонил голову, его сердитые черты смягчились до раздражения.

— Я этого не говорю. Я говорю, что не надо быть глупой. Или, по крайней мере, постарайся не быть. Ради меня.

На мой взгляд — взгляд, который говорил ему не говорить о дерьме в отношениях, так как это все еще было так ново для меня, — он положил руки мне на плечи.

— Я говорю, что ты мне небезразлична, и что я не хочу, чтобы тебя сбил какой-то парень, демонстрирующий мощь своего спорт-кара, ясно? Я прошу тебя думать не только о себе.

— Я эгоистка.

— Я знаю. — Он наклонился и поцеловал меня в макушку. Он продолжал делать это, осыпая меня маленькими кусочками ласки, как будто я действительно заслуживала их. — Но у нас с тобой ничего не получится, если ты не будешь время от времени думать о том, что я чувствую.

Но в этом-то и была проблема. Я все время думала о его чувствах. Это не давало мне спать по ночам, долгое время после того, как его мягкое, глубокое дыхание достигало моих ушей в постели. Я задавалась вопросом, что он видел во мне, что заставляло его возвращаться. Я была самым эгоистичным человеком на свете, и все же он хотел получить то немногое, что я могла ему дать. Иногда мне было трудно не видеть в нем волка, который возвращается за объедками. И в любом другом человеке это дало бы мне повод воспользоваться им. Но с Шесть я не могла этого сделать. Не только потому, что он не позволил бы мне, но и потому, что я не хотела этого.