— Я люблю тебя.

Это был один год, большой год. Возможно, он знал все это время, но услышав эти слова из моих уст, он словно преобразился. Все его лицо разгладилось, посветлело. Он подошел ближе, и мои губы встретились с его губами.

Впервые за долгое время я почувствовала спокойствие. Мои пальцы, мои ноги, мои мысли — все затихло, и он сдался. Он отдал всего себя в этом поцелуе. Он дал мне то, на что не хватило слов; он дал мне любовь.

Я не плакала, но мне почти хотелось.

Он отстранился и прижался своим лбом к моему.

— Борись за это, — сказал он. — Это хорошо для тебя, Мира.

Моя кожа зудела. То, как он смотрел на меня, высвобождение эмоций — все это переполняло меня. Я не могла жить под его взглядом.

— Меня сейчас вырвет, — повторила я, чувствуя, как сводит живот от незнакомых эмоций, которые поглощали меня целиком.

— Не вырвет. Борись с этим.

— Я борец, — сказала я, не совсем веря в это.

— Пока ты борешься, ты живешь. — Это напомнило мне о том, как безрассудно я распоряжалась своей жизнью, когда встретила его. Шесть сделал из меня бойца, и речь шла не только о тренировке тела. Я боролась все время: за свой рассудок, за Шесть.

— Борись, — сказал он, вырывая меня из воспоминаний о прошедших годах.

Девять лет спустя я вытатуировала это слово на своей груди.

Декабрь 2002 г

Один год спустя

Я знала, что это случится. Не нужно было быть долбаной гадалкой, чтобы понять, что это лишь вопрос времени, когда я облажаюсь. И этот вопрос времени был ровно через два года после того, как Шесть поцеловал меня в первый раз.

Все началось с Шесть и работы, которую мы выполняли вместе. На этот раз мы расследовали дело адвоката, которого подозревали в отмывании денег. Шесть был нанят, чтобы быть незаметным, и он взял меня с собой, чтобы отвлечь внимание, как я часто делала.

Только в этот раз я взяла сувенир.

Шесть увидел «Ролекс», когда моя сумочка распахнулась в машине, когда мы спешили скрыться. Тогда Шесть не знал, почему адвокат преследовал нас, но, когда он увидел, как тяжелый золотой браслет упал на центральную консоль, его лицо метнулось к моему и уставилось на меня с едва сдерживаемым гневом.

Он выехал с парковки, вцепившись руками в руль так, что побелели костяшки пальцев. Его челюсть была стиснута так сильно, что я ожидала, что его зубы заскрежещут друг о друга и треснут под давлением. Это был ужасный образ, но это был единственный способ описать, насколько сильно Шесть сдерживал свой гнев.

Я едва успела пристегнуть ремень безопасности, когда он ускорился, и содержимое моей сумочки лежало на его центральной консоли, моя вина была полностью обнажена перед нашим взором.

Когда я открыла рот, чтобы заговорить, Шесть просто протянул руку и включил музыку на полную мощность, заглушив все слова, которые я хотела сказать. Поэтому я тихо сидела на своем месте, чувствуя, как внутри меня разгорается гнев. Злость на себя.

Когда мы выехали из района и заехали на парковку, Шесть распахнул дверь и пошел прочь, подальше от машины и от меня, дергая себя за волосы и доставая из кармана сигареты.

Я ждала в машине, чувствуя, как ненависть к себе берет верх. Несмотря на мой отказ от участия в отношениях, я пыталась ради Шесть, последние почти два года. Быть партнером не только в его работе, но и в его постели или, скорее, в моей постели.

Когда он закончил вышагивать, он вернулся к машине, пот блестел на его костяшках пальцев. Часть меня ожидала увидеть кровь. Но осознание того, что у Шесть хватило сил сдержать такой гнев, вызвало во мне чувство зависти. Я не была той, кто может сдерживать свою энергию в своей коже. Я била. Я пинала. Я толкала. Когда гнев проявлялся в моих костях, ему требовался выход, просто и ясно.

Именно поэтому я была опасна. И не только для Шесть, но и для себя.

Когда мы были в одном квартале от моей квартиры, он, наконец, заговорил.

— О чем ты, блядь, думала?

Я пожала плечами.

— Они были на его столе. Он отвлекся. — Мне нужны были деньги, добавила я про себя. На всякий случай. Какого бы прогресса я ни добилась за два года с тех пор, как мы начали эти зудящие отношения, я все еще не могла полностью доверять тому, что он здесь надолго.

— И что? Ты собиралась заложить это? — спросил он, поднимая «Ролекс» между нами и бесцеремонно бросая его обратно. Он отогнал машину с дороги на отведенное мне место для парковки, включил аварийный сигнал и заглушил машину. — Заложить «Ролекс» для чего, а?

Я посмотрела на кучу вещей и увидела то, что видел он. Магнитофон, «Ролекс», блеск для губ, очки и, что самое ужасное, крошечный пластиковый пакетик с таблетками.

Он поднял пакет и держал его между нашими лицами.

— Для такого хитрого человека, ты, конечно, принимаешь глупые, блядские решения. — Он подчеркнул «блядские» и поднес пакетик близко к своему лицу. — Что это, Мира? — Его голос, обычно такой ровный и контролируемый, был громче, чем он когда-либо говорил со мной.

Он знал, что это такое. Ему не нужно было, чтобы я что-то говорила, но я могла сказать, что он все еще хотел, чтобы я объяснила.

— Они мне нужны, — просто ответила я. — На всякий случай.

Он стукнул кулаком по рулю, испугав меня. Он наклонился ко мне, широко раскрыв глаза.

— Они тебе не нужны. Тебе ни что и никто не нужен. Ты чертовски токсична, сама по себе.

Его слова обрушились на меня, хотя он не говорил того, чего я не знала. Но слышать, как он говорит такие вещи, было трудно, рациональная часть моего мозга не могла понять, что происходит. Оглядываясь назад, я понимаю, что он был напряжен и вымещал это на мне. Он знал, что я в какой-то степени выздоровела от наркотиков. Он знал, что я импульсивна. Все это не шокировало его, но все взорвалось, когда адвокат, которого я должна была отвлекать, уличил меня в краже «Ролекса» и выгнал из здания.

— Убирайся.

— Прямо сейчас?

Он резко повернул голову ко мне.

— Адвокат видел меня. Он видел мою машину. Мне нужно убираться отсюда к чертовой матери. Немедленно. Так что, — он сделал паузу, сверкнув глазами, — выходи из моей машины. Сейчас же.

Я не колебалась, оставив свой клатч и его содержимое на его центральной консоли. Я едва успела закрыть дверь, когда его машина выехала, громко визжа шинами в тихой ночи.

На трясущихся ногах я поднялась по лестнице в свою квартиру и вошла в нее с помощью запасного ключа, который хранила над дверью, с тех пор как Шесть заставил меня запирать ее.

Я закрыла дверь и привалилась к ней спиной, скользя спиной по прохладному дереву.

Мои мысли бежали на миллион миль.

Я облажалась на работе Шесть.

Гордости, которую он обычно испытывал, после этого не было. Он был разочарован, он был зол, и это была моя вина. Это было то, что я сделала. Я облажалась.

Он назвал меня токсичной.

Я принесла с собой наркотики. О чем я думала? Я еще не употребляла их. Я действительно в основном выздоровела. Но мне нужен был запасной вариант.

У меня не было денег, чтобы заплатить за наркотики, с которыми уехал Шесть. Они были одолжены, и у меня были все намерения вернуть их или заплатить за них позже.

И я знала, что, как бы я ни умоляла, Шесть их не вернет.

Я была в ужасном, чертовом положении.

Я помчалась на кухню, распахнула шкаф и вытащила все бутылки выпивки, которые у меня были, в поисках чего-нибудь, что поможет мне забыться. Все мои проступки отскакивали назад и вперед, ударяясь о мой череп, борясь друг с другом за победу. Но победителей не было, был только один проигравший — я.

Когда я нашла только остатки, я бросила их в раковину, злясь, и пошла в ванную.

Я открыла шкаф, перерыла все его внутренности, пока не нашла бутылочку жидкости для снятия лака. Она должна была подойти. Открутив крышку, я вдохнула, сильно и быстро, через ноздри. Я мгновенно почувствовала прилив сил, но боль от моих ошибок все еще была там, пробиваясь сквозь мой кайф, пробираясь под кожу.