Я закатываю глаза.

— Не забегай вперед.

— Я просто хочу, чтобы ты знал, что я знал, что так будет. Я как шептун отношений, — он смеется над своей шуткой, что заставляет меня, блять, улыбаться. — В любом случае, та фотография, где вы двое возле Башни Дьявола, становится культовой. Она повсюду. Даже в венесуэльской газете.

— Да, кто-то ещё сказал мне, что фотография довольно популярна.

Друг из колледжа прислал мне фотографию, которая попала на обложку журнала Time. Она завирусилась, потому что они связывают её с парижскими беспорядками, хотя она была сделана через некоторое время после них. Но после того, как пресса узнала, что именно так Дэйзи получила травму, её шрам стал символом того, что произошло той ночью. Людям нравится держаться за что-то хорошее после плохого. А на фотографии она на моих плечах, целует меня, улыбается, мои пальцы испачканы краской. Это выглядит как сказка, что-то подстроенное. Но это была совершенно откровенная фотография, снятая на мобильный телефон туриста, который узнал нас.

Я не столько забочусь о том, чтобы стать международной иконой, сколько о том, чтобы освещение помогло Дэйзи принять это новое, резкое изменение в её чертах. После больницы она почти не смотрится в зеркала, и я думаю, что столкновение с постоянной реальностью произошедшего могло быть для неё тяжелым. Она избегает этих чувств, как она обычно это делает.

— Она рядом? — спрашивает Сал. — Дай мне поговорить с девушкой. Она, наверное, скучает по мне.

— Она здесь, — я передаю телефон Дэйзи. — Салли хочет поговорить с тобой по душам.

Она светлеет и берет мой телефон.

— Отруби его на хрен, если он начнет рассказывать о том, что было когда нам было по двенадцать лет.

Он любит рассказывать о том, как я бегал по ночам в летнем лагере и делал сальто в озеро со скалы. Я не нахожу эту историю такой занимательной, потому что в тот год я протащил фляжку дешевой водки. Я был пьян. И был долбанным идиотом.

Но сейчас я бы сделал всё то же самое, но только без выпивки.

Дэйзи подносит телефон к уху.

— Привет, Салли, — она улыбается шире. — Я сделала ему массаж задницы, спасибо, что спросил.

Я выхватываю у неё трубку, и Салли разражается хохотом на другом конце.

— Пожалуйста, заведите детей, — говорит он мне, не в силах сдержать смех. — Я должен посмотреть, будут ли они такими же веселыми, как она, или такими же угрюмыми, как ты.

— Отъебись, — легкомысленно говорю я ему.

— Обнимаю и целую из Венесуэлы. Увидимся через несколько месяцев? На связи.

— Да, — говорю я.

Мы вешаем трубку одновременно, и я смотрю, как Ло несет Лили на спине. Сейчас раннее утро, поэтому я не удивлен, но в последнее время она была более уставшей. Она прижимается головой к его плечу, засыпая.

— Что случилось, когда вам было двенадцать? — спрашивает Дэйзи, переплетая свои пальцы с моими.

Роуз и Коннор во главе со стюардессой открывают дверь в наш гейт. Они спускаются по лестнице на взлетную полосу, где нас ждет частный самолет. Дэйзи и я позволяем Ло догнать нас, так что мы выходим последними.

— Я, блять, бегал по летнему лагерю ночью, — говорю я ей.

Она смеется.

— Не может быть. Я делала то же самое, когда мне было четырнадцать, — она ахает. — Словно мы всегда были предназначены друг для друга.

Я провожу рукой по её волосам, а затем целую ее лоб. Если мы должны быть вместе, то почему возвращение домой кажется мне возвращением в черную гребаную бурю?

Ло проходит мимо нас и шепчет, чтобы не разбудить Лили: — Эй, вы двое, ваши ППЧ²⁰ пугают маленьких детей.

— Ты имеешь в виду себя? — отвечаю я, следуя за ним, пока он спускается по лестнице на улицу.

— Я имею в виду всех, кто когда-то был ребенком, — говорит Ло как умник. Он горько улыбается, и тут я чуть не натыкаюсь на спину Коннора, который встал как вкопанный на асфальте.

— В чем, блядь, дело? — спрашиваю я. Самолет здесь, но это не частный самолет Коннора, припаркованный впереди нас, толстый слой смога затуманивает небо.

Мое лицо мрачнеет.

Я узнаю массивный белый Boeing-787, показной, так, что в лицо, блять, бросается.

Прямо как мой отец.

Он спускается по трапу самолета, застегивая черный костюмный пиджак, его темно-каштановые волосы уже начали седеть по бокам.

Стюардесса говорит: — Самолет мистера Хэйла прибыл час назад. Как только заправят баки, мы отправимся в путь.

Роуз пишет смс, как сумасшедшая, а Коннор держит руку на её спине. Он приветливо улыбается стюардессе.

— А мистер Хэйл полетит с нами в Филадельфию?

Она кивает.

— Они приехали забрать вас.

Они?

А прямо за Джонатаном по трапу спускается ещё один мужчина, высокий, уверенный в себе и с правом голоса. Это лучший друг моего отца, его волосы светло-каштановые, ему за пятьдесят, лицо менее суровое и строгое, чем у отца.

Это отец Дэйзи. Мой желудок опускается. Еб твою мать. Я никогда не видел, чтобы Грэг Кэллоуэй делал что-то, кроме как улыбался и пожимал руки, но беспокойство покрывает его лицо, чувство отцовства и защиты проступали наружу сильнее, чем я когда-либо знал. Коннор говорит, что такой взгляд он носит часто. Я просто не был рядом с ним достаточно долго, чтобы увидеть это.

Взгляд Грэга сразу же останавливается на Дэйзи, но он остается рядом с самолетом, ожидая, пока мы подойдем, как и мой отец.

Я не думал, что ситуация может стать ещё хуже, но тут в дверном проеме появляется еще одна, блять, особа, спускающаяся по лестнице на каблуках, на шее жемчужные бусы, каштановые волосы собраны в пучок.

Саманта Кэллоуэй.

Её глаза, как и у Грэга, полны беспокойства, а взгляд устремлен на младшую дочь. Саманта прикладывает одну ладонь к груди, словно охваченная эмоциями при виде Дэйзи. Осознавая, что она в безопасности. Но потом её взгляд фокусируется на мне.

И она свирепо щурит свои глаза.

— Дерьмо, — говорит Ло под дых.

Мы вот-вот застрянем в самолете на пять часов с нашим отцом и родителями девочек.

Без возможности сбежать.

Это будет ебаный кошмар.

Мама держит меня за руки, пока я сижу с ней на длинном кремовом диване, который охватывает заднюю кабину, еще один кожаный диван у другой стены, стеклянный журнальный столик между ними. Такое ощущение, будто мы находимся в компактной президентской гостиной, а не летим над облаками.

— Ты должна была позвонить мне сразу, как только очнулась в больнице, — говорит она, в четвертый раз с беспокойством сжимая мои руки. А затем её взгляд переходит на Роуз, сидящую на другом диване, которая выглядит раздраженной. — И я ещё даже не начала говорить про тебя.

— Мама, я…

— Ты знала, что Дэйзи стала жертвой бунта, и не сказала мне.

— Там много чего происходило, — говорит Роуз. Она еще не объявила о беременности нашим родителям, и я знаю, что Коннор хочет сделать это в ближайшее время. — Она была в хороших руках.

— Я её мать. Когда у тебя будут дети, ты поймешь, каково это — слышать, что один из твоих детей ранен через несколько недель после того, как это случилось… — она покачала головой.

Роуз поджимает губы.

— Наверное, поэтому ты так беспокоилась о Лили, когда узнала, что она заболела.

Наша мама вдыхает, и я думаю, что она собирается сказать: Лили сама навлекла на себя это. Зависимость — это не болезнь. Но вместо этого она говорит: — Давай не будем об этом, Роуз.

Лили спит в одной из спален. Я думаю, она прячется от нашей мамы, которая любит игнорировать Лили, когда та находится рядом. Ло с ней, так что не похоже, что она там совсем одна.

Я оглядываюсь на дверь в переднюю кабину. Это зона сигарного клуба с креслами и телевизором с плоским экраном. Я почувствовала запах сигарного дыма, как только вошла в самолет, впитавшийся в кремовую кожу.