Я все еще немного зла на свою судьбу, и на его пассивность, и на саму себя за мечтательность и дурацкие надежды.
— Мне нужно кое-что сказать. Выслушаешь?
— Нет! Не хочу!
Он на мгновение хмурит брови, но быстро продолжает:
— Я все равно скажу.
— Ну, что сделаешь. У нас свободная страна.
— Помолчи, пожалуйста, и послушай.
— А ты не командуй!
Он как будто хочет взять меня за руку, но резко передумывает. Выглядит забавно. Вместо этого он подходит ко мне ближе. Еще ближе. Нависает надо мной, как скала. Смотрит. Снова чувствую его запах. Как обычно, кружится голова. Смотрит и молчит. Ни на секунду не отрываю взгляда от его глаз. Никаких поблажек.
— Ну?
— Я тебе уже говорил, меня однажды бросили. Жестоко, бессердечно. И я замкнулся в себе. Я думал, что больше никогда не испытаю подобных чувств ни к кому другому. Более того, — в его глазах появляется злость, и меня это немного пугает, — я строго-настрого запретил себе подобную слабость.
— Слабость?
— Именно так. Я стал популярным. Я разбивал сердца девчонок, и мне было плевать. Я заключил… черт, я заключил пари.
Замолкает. Ждет моей реакции. Прямо-таки сверлит мое лицо глазами.
— Пари? — невинно переспрашиваю.
Он говорит четко, каждое слово твердое, точно камень.
— Я заключил пари на тебя. Я поспорил на деньги, что я тебя… Ну, ты знаешь. Блин, ты же все это знаешь! Федя признался, что рассказал тебе обо всем!
Провожу рукой по щеке, делаю задумчивое лицо. Отвожу взгляд.
— Знаю.
— Не понимаю, почему ты все еще разговариваешь со мной! — в сердцах выкрикивает он.
— А, так мне уйти? Без проблем.
Поворачиваюсь к нему спиной и иду дальше. Как же бесит. Какая-то сахарная липкая надежда нашептывает мне на ухо, что это признание, это же признание в любви, давайте танцевать вальс и вплетать в волосы цветы! А разумная сторона, сторона циничная и сдержанная, цедит в другое ухо, что Калиновский всего лишь снимает груз с души, решает покаяться, и ничего больше. Снова застываю на месте. Мне нужна определенность!
Калиновский так и не сдвинулся с места. То есть, если бы я шла дальше, он бы… Так, ладно.
— Зачем ты мне все это сказал? — кричу я ему, отошла уже на солидное расстояние.
Он подбегает ко мне, останавливается, переводит дыхание.
— Не знаю. Я мог бы извиниться, но это так тупо. Я натворил дел, я знаю. Диана меня растоптала, понимаешь? Втоптала в грязь. Я сам стал этой грязью. Но ты…
— Я – не она, — сухо говорю. — Поняла уже. Еще бы! У меня нет и никогда не будет такой идеальной косы через плечо и этой бешеной энергии. И помады с карамелью! И платья на мне так не сидят!
Калиновский ошарашенно поднимает брови.
— Ты что, с ней знакома?
— Познакомилась. Хотела увидеть ее. Она идеальна! Из вас бы получилась чудесная пара. И она помнит о тебе. Она хочет тебя вернуть. Беги к ней, что же ты?
На его лице появляется уже знакомая мне усмешка. Ненавижу! Так и хочется пнуть его как следует!
— Она приходила ко мне, — объявляет он. — Ты правда думала, что я все еще что-то чувствую к этой чудной даме? Да мне хотелось бежать сломя голову!
— Говори, что хочешь, но я тебе не верю! Мало ли, чем ты мне запудришь голову, чтобы выиграть это свое несчастное пари!
Калиновский хватает меня за руку и стискивает пальцы.
— Мне плевать на это пари. И на Диану плевать. Разве ты не видишь, что я… что мне нужна ты? Мне плевать на все остальное!
— Мне не плевать! — выдергиваю руку и пячусь назад. Меня колотит озноб, трудно дышать. — Я не могу быть с человеком, который боится показать свою слабость. Главный страх для него – стать для кого-то уязвимым. Как я могу любить такого бесчувственного робота?!
Продолжаю пятиться назад. Мое сердце бешено колотится в груди. Пульс в ушах заглушает все остальное. Я пристально смотрю в лицо Калиновского, и я вижу, как его щеки становятся мокрыми. А затем он падает. Он падает на колени и не сводит с меня глаз.
— Как же ты не понимаешь, — дрожащим голосом говорит он, — я уже слаб. Рядом с тобой я – тот еще слабак.
Не могу поверить в то, что вижу. На нас оглядываются прохожие. Я подбегаю к нему и пытаюсь поднять его на ноги, но он действительно совсем слаб, в физическом плане. Обмяк, как переваренная вермишель. Тогда я тоже встаю на колени, и теперь мы похожи на двух ненормальных. Я глажу его по щекам, смываю его боль и страх. Он бормочет что-то бессвязное, и я больше не могу сдерживаться. Жадно целую его в губы, и все остальное становится неважным. Я забываю о том, кто я и кто он, о пари, об учебе, о своих страданиях и о своих целях. Я просто чувствую, что все правильно. Теперь все встало на свои места.
Глава 45. Матвей
— А что скажешь насчет вон той? — хитро спрашивает Тим, указывая головой вперед.
— Нет. Слишком простая. Мне нужна необычная!
— А вот эта?
— Спятил, что ли? По-твоему, у меня совсем нет вкуса?!
Тим смотрит на меня, приподнимая уголки губ. Эта его усмешка действует на нервы. И так волнуюсь, еще и он издевается.
— Не думал, что я доживу до этого дня, — многозначительно говорит Тима и подходит к худенькой продавщице. — Подскажите, пожалуйста, какая у вас есть самая необычная, умопомрачительная, наикрасивейшая орхидея? Мой друг хочет сделать подарок матери девушки. Сами понимаете, тут дело нешуточное.
Вот ведь козел! Флиртует с цветочницей, когда у меня тут, можно сказать, вопрос жизни и смерти! Хотя, надо признаться, у него получается. Вот и на щечках девушки проявляется румянец, реснички опускает, поглядывает на него с нежностью. Вряд ли дело только в прибыльном клиенте, явно симпатизирует ему. И, надо же, Тима не смущается, наоборот, по-хозяйски облокачивается на стойку, скрещивает ступни и что-то щебечет девушке на ухо. Щечки розовеют еще сильнее. Так. Не время для глупостей. Успеет еще наиграться.
Подхожу к ним и смотрю прямо на продавщицу. Требуется какое-то время, чтобы она отвлеклась от Казановы-Тимофея и обратила внимание на меня.
Выходим из магазина спустя тридцать минут. Вроде бы выбрал, что надо. Вообще-то я в цветах не разбираюсь, но, по словам симпатичной продавщицы, «от такой красоты любая женщина будет в восторге». Хотя…
— Тим, я вернусь. Нет, все-таки возьму ту, сиреневую. Мне кажется, эта…
Тима кладет руки мне на плечи и смотрит на меня долгим пронизывающим взглядом.
— Успокоился? У вас все наладилось. Олеся довольна, ты счастлив. Все в порядке. Понравишься ты ее маме. Какой маме ты не нравился?
— Тьфу ты, дурак!
Смеется. Весело ему, блин. Резко меняется в лице и подмигивает мне.
— Смена караула! — радостно говорит он и легонько ударяет меня кулаком в плечо.
Это он так прощается, краем глаза замечаю, как он заворачивает обратно в магазин цветов. Вот, проказник.
Мне навстречу несется Олеся. На ней белые широкие брюки и черная блузка с коротким рукавом. Она похожа на модель, которая выпорхнула прямо со страниц модного журнала. Где же были мои глаза раньше? Как я мог не замечать такой красоты все эти годы учебы вместе?
Она подлетает, обнимает меня за шею и целует в губы. Отстраняется. Внимательно смотрит. Ее черные глаза снова гипнотизируют меня. При этом чувствую, как на губах появляется блаженная широкая улыбка, не поддающаяся контролю.
— Это тебе.
Протягиваю ей букет ромашек. Кроме этих милых цветов там еще какие-то ветки, похожие на папоротник, малюсенькие синие цветочки и мохнатые зеленые лапы непонятного растения. По мне, так будет ромашек. Леся завороженно смотрит на мой дар, принимает аккуратно, подносит к носу, вдыхает аромат. Потом встает на носочки и снова меня целует. В ее черных глазах пляшут искорки удовольствия. Вроде бы что-то резко меняется. Она прячет взгляд. Руки опускаются, и букет повисает вниз головой.
— Что? Что не так?
Пытаюсь дотронуться до ее руки, но она не позволяет.
