— Олеся, верно? Плохая память на имена. О, правда? Значит, запомнила. Тебе кто-то посоветовал мою выставку?

— Просто случайно зашла и нисколько не жалею. Это действительно было классно. Вы потрясающая.

Диана смотрит на меня, демонстративно хмуря брови, и мне сразу же становится не по себе. Чувствую себя провинившимся ребенком. Что не так? Что я сделала?

Ее суровая мина тут же смягчается, на лице расцветает жизнерадостная улыбка.

— Забыла, что мы перешли на «ты»? К чему эта серьезность? — весело говорит она и устраивается возле мольберта.

Кивает мне на заляпанный засохшей краской табурет. Я послушно сажусь, сложив руки на коленях.

— Нет. Не пойдет. Свет! — объясняет она, сгоняет меня со стула и переставляет его в другое место. — Другое дело. Вот так. Ты учишься в школе? Смотри на меня, хорошо? Извини, что так командую, просто мне уже не терпится начать!

— Да ничего. Да. Учусь в школе. В десятом классе.

Диана высовывается из-за мольберта, и ее глаза недоверчиво смотрят на меня. Взгляд тускнеет, губы плотно сжимаются в тонкую линию. Она небрежным жестом поправляет волосы и снова улыбается, но эта улыбка выглядит фальшивой.

— В десятом, значит? Хороший возраст!

Я отчетливо вижу, что она пытается казаться веселой, но, определенно, что-то случилось. Может, все творческие люди такие? Внезапная перемена настроения – обычное дело?

— Я сказала что-то не то? — осторожно спрашиваю.

Она тут же театрально вздыхает, заталкивает карандаш прямо в волосы и садится на пол.

— Иди сюда, — говорит она, — ты такая молчаливая, но, мне кажется, я могу тебе доверять. Иди, не бойся, здесь удобно. Садись. Правда ведь, удобно? Люблю это место.

Вопросительно смотрю на нее. Вообще-то здесь не то что бы удобно. Доски на полу шершавые и колючие, еще и неровные. Чтобы принять более-менее комфортную позу, мне приходится постараться.

— Просто ты мне кое о чем напомнила, — говорит Диана, напарываясь на мой выжидающий взгляд, и уголки ее губ ползут вниз. — Мой десятый класс. Незабываемое время.

Конечно, у такой, как она, – любое время незабываемое. Я же считаю школу – необходимой каторгой, периодом колкостей, нервных срывов и бесконечных тетрадей в клетку. Уныние – одним словом. Хотя, следует признаться, в последнее время из-за событий, связанных с Калиновским, все кажется другим. Каким-то… волнующим. Чтобы не предстать перед Дианой плаксивой зубрилкой, я цепляюсь за эту мысль.

— Волнующее.

Она радостно шлепает меня на руке.

— Точно! Как правильно ты сказала! — она сужает глаза и теперь прямо-таки прожигает меня заинтересованным взглядом. — У тебя есть ухажер? Ах, что я такое говорю, у тебя, наверняка, сотня ухажеров! Но ведь есть кто-то особенный, правда?

Что-то в последнее время мне часто стали задавать этот идиотский вопрос. Звучит, как какая-то насмешка, но глаза Дианы серьезные и внимательные.

— Ну… есть один парень, — мямлю я неуверенно.

Она сразу же мечтательно поднимает глаза к потолку и перебивает меня. Я этому несказанно рада, потому что не придумала, что говорить дальше.

— В десятом классе у меня тоже был один особенный человек, — с придыханием говорит она. — Только не смейся, он был гораздо младше меня, но как он меня любил…

Блин, да я и не думала смеяться! Был младше? Она, что ли, говорит о…

— …Матвей. Он был таким наивным и милым. Рядом с ним мне казалось, что я – не просто школьница, я – целый мир.

У меня пересыхает в горле. Я еще не встречала людей, которые бы выворачивали свою душу перед первым встречным. Это так странно. И одновременно так круто! Кажется, я здесь именно за тем, чтобы это услышать. Невиданное везение!

— Но, ведь, наверняка, были, — я стараюсь говорить медленно и аккуратно, — и другие.

Она поворачивает ко мне голову, и весь ее вид теперь какой-то настороженный и даже испуганный.

— Ты ведь такая красивая, — добавляю быстро, и она тут же расслабляется.

— Да-а-а. Были. Но… Можно скажу честно? Я была такой дурой. Матвей любил меня по-настоящему, по-взрослому. А мне казалось, что он меня душит, мне хотелось свободы и новых впечатлений. Если бы можно было все вернуть назад…

Она замолкает и водит пальцем по полу, рисуя невидимые узоры. Я смотрю на нее, и все меняется. Я больше не вижу в ней света и энергии. Я вижу девчонку, которая наделала ошибок и сожалеет об этом. Она поступила с Матвеем жестоко, очень жестоко. Но она расплачивается за это. Черт возьми, она несчастна. И он тоже.

Я больше не хочу на нее смотреть, не хочу ее видеть. Потому что я знаю, если этих двоих сейчас поставить рядом, их история продолжится. Погано!

Я думала, что пришла сюда, чтобы посмотреть на высокомерную холодную девицу и убедиться, что я – лучше. Но я прониклась к ней, да еще и узнала, что эти двое до сих пор не забыли друг друга. Оказывается, я хотела выяснить, что он теперь свободен, а она – всего лишь призрак из прошлого, а в итоге разбила свое сердце собственными руками. В этом во всем паршивом душевном состоянии есть только один плюс: я кое-что поняла о себе. Несмотря на все гнусные и злые поступки Калиновского, несмотря на все его манипуляции и игры, несмотря на его вечную насмешку в глазах, он мне небезразличен.

И именно поэтому я бормочу какие-то извинения и выскакиваю из студии как черт из табакерки. Диана многословно и громко просит меня остаться, но я не в силах это терпеть и дальше. Мое щеки в очередной раз становятся мокрыми. И что? Я – Плакса! И я это принимаю!

К счастью, дома никого нет. Врубаю музыку на полную мощность, колонки дребезжат, и пол немного вибрирует. Нужно отвлечься, вышвырнуть все надоедливые липкие мысли из головы. И я знаю, как это сделать. Помимо музыки, заполоняющей все вокруг, мне нужен чистый лист бумаги и карандаш. На какое-то время меня отрубает, и это – именно то, что мне сейчас требуется.

Снова становлюсь собой, когда рисунок уже закончен. Критически осматриваю то, что только что сотворил. Получилось хорошо. Лучше, чем я ожидал. Значит, мне удалось запомнить все мельчайшие подробности. И это не удивительно.

У меня получилось воссоздать тот самый момент. Олеся смотрит на меня с бумаги каким-то по-ангельски чистым взглядом, будто бы я – самое важное, что есть в этом мире. Я не заслуживаю этого, но просто обязан был оживить это воспоминание. Потому что я хочу помнить, хочу видеть это каждый день. Не могу позволить себе забыть это чувство. И то, что она сделала дальше… тот ее хрупкий осторожный поцелуй… Как я мог допустить это?! Влад был прав, я не должен был втягивать Олесю в свои игры, это неправильно и безнравственно. Тогда я не знал, что буду чувствовать, мне казалось это незначительным, малюсеньким ущербом для других, который обернется настоящей победой для меня. Но что мне эта победа, если Олеся ощутит хоть одну каплю того, что я ощутил при расставании с Дианой? Даже подумать страшно. Впервые за очень долгое время мне не плевать на чувства других людей.

Нужно проветриться и до конца продумать, как поступить дальше. Шагая по сырому асфальту, я думаю о том, что не хочу больше оправдывать свои поступки. Пора уже принять тот факт, что я – просто дерьмовый человек. Да, наверное, я таким был не всегда, и мне очень хочется винить обстоятельства и других людей, но правда в том, что я допустил это. Я позволил себе стать слабым, я позволил себе стать злым и обиженным на всех и вся, я позволил себе вмешаться в жизнь Олеси и каким-то непостижимым образом смог добиться ее хорошего отношения.

Сразу же вспоминаю о Владе. Неважно, что он до сих пор страдает из-за своей первой любви, он смог запихнуть свои чувства подальше и жить с этим. Он настолько сильный, что пожертвовал собой и отношениями с братом, чтобы не мешать чужому счастью. Я восхищаюсь им. И я сделаю то же самое. Мне нужно отпустить ее, я больше не хочу пачкать ее чистую душу своими грязными руками.