Она улыбается и потирает пальцы рук. Напоследок едва заметно кивает и поворачивается ко мне спиной. Слежу за тем, как она быстро вбегает по лестнице и скрывается в дверях школы. И что же я стою столбом? Почему я просто стою? Почему не бегу за ней? Мне столько всего нужно ей сказать, а я сказал какую-то глупость. Вообще ничего не сказал! Неподходящий момент… Просто неподходящий момент. Ищу оправдания? Да. Хочу провалиться под землю? Да. Все скажу ей после школы? Да!!! Я сделаю это. И ничто больше не остановит меня. Проигрыш так проигрыш. Я обязан попытаться.

Слышу его голос и медленно поворачиваюсь. Он говорит с Федей Ворониным. Он взбешен и даже хватает Федора за куртку и трясет. Снова? Они снова обсуждают пари? Не могут прийти к какому-то решению? Смертельная усталость наваливается на меня тяжелым железобетонным покрывалом. Да и ладно. Нужно положить этому конец. Как бы там ни было, Матвей Калиновский – не моего поля ягода. Правильно сказала Карина. Не хочу больше мучаться и тешить себя какими-то надеждами. Ни к чему хорошему это не приведет.

Двигаюсь в его сторону и ловлю себя на мысли, что я иду к нему не для того, чтобы «положить этому конец». Я просто иду. И все. Тянет меня к нему. Хочу поговорить. Посмотреть на его лицо, заметит ли он перемену в моем стиле? Понравится ли ему? Увижу ли одобрение в его глазах или удивление? Да что угодно!

— Привет.

Он мигом переключает внимание на меня, Феди будто бы больше не существует. Он озадачен. Окидывает меня долгим пронизывающим взглядом, мне даже становится не по себе. Раньше бы мне не понравился такой бесстыдный взгляд какого-то золотого мальчика. Но сейчас мне приятно. И немного неловко.

Отвечает на мое приветствие после длительной паузы. Федор за это время успевает скрыться в толпе. Похоже, я спасла его.

Матвей внезапно начинает говорить: прерывисто, нервно, возбужденно. Он говорит, что поступил со мной несправедливо, неправильно. Я в свою очередь прошу прощения за те оскорбления, что ему наговорила. Чувствую дикое разрастающееся напряжение между нами. Кажется, что еще чуть-чуть и воздух затрещит.

— Так, значит, — мямлит Калиновский, и я зачем-то перебиваю его.

Хочу, чтобы он старался. Пусть все исправит. Пусть не даст мне все испортить. Хочу видеть доказательства, что я для него – не выигрыш в лотерею. Не глупая кукла, за пластмассовое тело которой делают ставки на аукционе. Я – не вещь, которую коллекционируют. Я – живой человек. Взрослый человек.

Говорю ему это. Говорю, что мы – взрослые люди. Пойми же ты меня, Калиновский. Мы взрослые люди, и я жду от тебя взрослых обдуманных поступков! Говорю, что глупо было притворяется парой на людях. Подчеркиваю слово «глупо». Говорю, что лучше будет разойтись мирно. Давай же. Если ты что-то ко мне чувствуешь, ты не дашь мне продолжить! Ты возьмешь инициативу в свои руки. Ну же! Если я не ошиблась в тебе, если ты, действительно, забыл Диану и готов двигаться дальше, ты сделаешь что-то. Ну хоть что-нибудь!

Но он ничего не делает. Смотрит на меня своими синими потрясающими глазами и молчит. Понятно. И я получила ответ на незаданный вопрос.

Быстро киваю и убегаю от него в школу. Быстрее, быстрее! Наверное, никогда в жизни я не неслась в школу с таким остервенением. Лишь бы подальше. Лишь бы поскорее.

Оксана не дает мне забыть о нем даже на уроках. Что-то спрашивает, хихикает, толкается локтем под партой.

— Пожалуйста, прекрати, — шиплю я на нее.

— И не подумаю! — заявляет она. — Получил красавчик по первое число? От ворот поворот? Продул пари, бедняга. Страдает, наверно. И поделом!

Не в силах больше терпеть это. Вылетаю из класса, не спросив разрешения. Математичка что-то кричит мне в спину. Мне жаль, что я подвожу ее. Снова. Но ничего не могу поделать. Учеба учебой, но сейчас из меня никудышняя ученица. Не могу сосредоточиться, не могу думать.

К счастью, в женском туалете никого нет. Наконец-то могу успокоиться и насладиться одиночеством. Но не тут-то было! Дверь открывается, и я с ужасом ожидаю, что сейчас передо мной возникнет недовольное лицо учителя. Но все оказывается не так страшно. Это всего лишь Оксана.

— Могу я побыть одна хоть пять минут?! — рявкаю я неожиданно для самой себя.

Оксана медленно приближается и взбирается на подоконник рядом со мной. Молчит. Потом тихо говорит:

— Сказала, что тебе нужна помощь. И заверила, что мы быстро. Так что давай по существу. Что произошло?

— Ничего! Ничего не произошло.

— А по Калиновскому и не скажешь. Видела бы ты, как он таращился на тебя, когда ты выбегала из класса. Чуть за тобой не метнулся, я была быстрее.

— Хорошо… Хорошо.

— Что между вами происходит?

— Я не знаю, Оксан. Я просто хочу… Хочу, чтобы он что-то сделал, понимаешь?

— Да я помню. Чтобы бегал за тобой, как собачонка? Что? Это же твои слова. Ладно. Извини. Не прожигай во мне дыру. По-твоему, он ничего не делает? Вон только вчера с ума сходил, боялся, что тебя кто-то обидит, летел тебя спасать на всех парусах, все телефоны оборвал. Я просто думала… что тебе это не нужно, что ты встретила кого-то другого.

— Встретила! Но я думать не могу ни о ком другом. Не знаю, что это за безумие. Просто не знаю! Я не доверяю ему, боюсь его, ненавижу его, но я… думаю о нем, скучаю по нему, блин, я мечтаю о нем. Я совсем больная, да?

Оксана смотрит в пол, молчит, потом покачивает головой и поднимает на меня глаза, полные нежности и доброты.

— Нет. Просто ты влюбилась.

Фыркаю и больше не смотрю на нее. Скажет тоже. Всего лишь громкие слова и не более. Да, в нем что-то есть, но…

— Отрицай, не отрицай – это так, Лесь, — Оксана печально улыбается и обнимает меня за плечи. — Скажи ему. Он дурак, сам не догадается.

— Выставить себя на посмешище? Опять? Это ты мне предлагаешь?!

— Поступай, как знаешь. Но я бы, на твоем месте, сказала.

— Сказала? Правда? А Тимофею ты сказала?

Ее улыбка меркнет, ресницы опускаются.

— Нет, не сказала. Знаешь, почему? Столько лет я бредила им, теряла от него голову, даже не заговорив ни разу. А потом заговорила. И, оказалось, что он очень хороший человек. Но не мой. Мы с ним – хорошие друзья. Но розовые очки спали, я не влюблена в него. Ты ведь не хочешь потратить столько лет впустую, как я?

Аргумент весомый. Сказать нечего. Мы возвращаемся в класс, и весь оставшийся учебный день проходит без дурацких душевных разговоров. Разве что я задерживаюсь в классе математики после уроков. Прошу прощения у учительницы. Она откидывается на спинку кресла и сцепляет руки вместе.

— Да, такого я от тебя, конечно, не ожидала, — говорит она и мягко улыбается, у нее тут же появляются морщинки вокруг глаз, но она говорит без упрека или обвинения. — Постарайся больше так не делать. Если не хочешь участвовать в Олимпиаде, так и скажи. Я же понимаю вас молодых, у вас кровь кипит, гормоны играют, жить хочется. Живи, Олеся, живи!

Я благодарно ей улыбаюсь и уже собираюсь уходить, когда она вдруг говорит:

— И сделай уже что-нибудь с Калиновским, а то он, глядя на тебя, уже всю парту слюнями залил.

Потом она, моя строгая и сдержанная учительница математики, загадочно подмигивает мне. Обалдеть можно! То есть, и она что-то заметила. Но раз все так очевидно, что же он так холоден со мной? Что с ним такое? Гордость не позволяет признаться самому себе в чувствах ко мне? Надоело это все. Почему я должна делать первый шаг? Я, конечно, не в старинном романе, и вряд ли мужчина станет сражаться за меня на шпагах, но уж сказать пару слов он в состоянии!

Об этом я размышляю по дороге домой. Солнце слепит глаза. Я жмурюсь, и, когда открываю глаза, замечаю рядом со своей тенью еще одну. Резко торможу и оглядываюсь. Калиновский смотрит мне прямо в глаза решительно и серьезно.

— Зараза! Зачем так пугать?