Замечаю, что она поглядывает на меня с интересом. Вроде оттаяла. Значит, Федя ничего ей не рассказал.

— Извинения принимаются, — говорит Олеся и закидывает пакет с мусором в бачок, затем отряхивает ладони.

Я следую ее примеру и выжидающе смотрю на нее. Она задумчиво разглядывает небо, затем скашивает глаза на меня.

— Да, я хочу знать.

Вот зачем? У девочек, что ли, это врожденное: тяга к чужим бедам и разбитым сердцам? Любят они эти страдания, жить без них не могут. Ладно. Как знать, возможно, это сгладит все углы. Может, нужно позволить себе разок-другой побыть слюнтяем перед девушкой, разрешить ей быть главной. Увидит, какой я на самом деле милый и пушистый, и врата приоткроются. И какая разница, что на самом деле я уже – совсем другой человек. Западают девчонкам в душу такие грустные любовные истории, что уж тут поделаешь.

— Хорошо. Тогда пойдем? — я киваю на подъезд, но она с ужасом смотрит на меня.

— Там мама, — объясняет она. — Знаешь, что. Она скоро уйдет на посиделки с подружками. Тогда и приходи.

Ушам своим не верю! Она зовет меня к себе домой? При этом дает понять, что квартира пуста? Я не ослышался?

А еще у меня появляются сомнения. Федор все-таки что-то ей рассказал. Это все похоже на какую-то ловушку.

— Ты что? Покраснел? — хмурится Олеся. ­— И думать забудь! Я зову тебя только по одной причине: хочу услышать интересную историю. Если ты не можешь себя контролировать…

— Да понял я, — обрываю я ее. — Ни о чем таком и не думал. Когда мне прийти?

Квартира Плаксы оказывается малюсенькой. В прихожей мы едва можем разойтись. Отмечаю про себя, что она распустила волосы. Я нагибаюсь пониже, чтобы развязать шнурки и стереть торжествующую ухмылку с лица. Затем Олеся гонит меня в ванную – мыть руки. Совсем, как моя мама. Только потом она допускает меня до своей комнаты.

Здесь мало свободного пространства. Почти все место занимает стол из светло-коричневого дерева. Кровать небольшая, застелена голубым покрывалом в белую полоску. Я стараюсь не задерживать на ней долгого взгляда. Вид из окна как раз на знакомые уже мне мусорные баки. Очень мило. На окнах жалюзи вместо штор. Еще есть небольшой гардероб, стул на колесиках, лавовая лампа и торшер на длинной ножке. Вроде бы здесь очень чисто и светло, но мне все равно как-то неуютно.

— Это мама обставляла, — говорит Олеся, с многозначительным видом пододвигая ко мне табурет, который она чуть раньше принесла из кухни.

Сама она садится за компьютерный стул, и теперь мы сидим напротив друг друга. Вздыхаю.

— Слушай, может, лучше домашку сделаем?

На ее лице появляется хитрая улыбка, затем гаснет.

— Если не хочешь говорить, то…

«…то проваливай отсюда к чертям». Думаю, что-то такое бы она сказала, если бы я ее не перебил.

— Да нет. Там и рассказывать, в общем, не о чем. Она училась в старших классах, я – на два класса младше. Она была популярной. Длинноволосая шатенка с зелеными глазами. Не знаю, почему она выбрала меня, но так уж сложилось. Тогда я был обычным школьником, — на этом месте Олеся кривовато ухмыляется, но ничего не говорит. — Я… Был влюблен, наверное. Мне нравились наши долгие разговоры и то, что ее помада напоминала на вкус карамель. И Плато…

— Плато? — оживляется моя слушательница. — То, куда ты меня привозил?

— Это было наше место, — киваю я. — Оно было особенным. Диана… Диана тоже казалась мне особенной. Я думал, что это всё навсегда. Ну и… Вышло иначе.

Олеся смотрит в пол, переваривая услышанное. Закусывает щеку, резко поднимает глаза на меня.

­— Ты считаешь, это нормальная концовка?

— Этот табурет – какое-то наказание! — взрываюсь я и нагло перебираюсь на кровать. Олесю это нисколько не беспокоит, она крутится на стуле, оказывается лицом ко мне и ждет.

— Ну что говорить? Я увидел ее в компании каких-то взрослых парней, устроил разборку. Она сказала, что я ограничиваю ее свободу, и на этом разговор был окончен. Мне казалось, что она старше и мудрее, и я, действительно, не прав.

Лицо Олеси искажается. Ей меня жаль. Мне хочется встать и выйти.

— И что было дальше?

— Дальше… Дальше я узнал, что я был у нее не один такой влюбленный дурак. Проще говоря, застукал ее с другим. Она не удивилась, не испугалась, не просила прощения. Она просто бросила меня, напоследок обвинив меня в том, что я ничего не понимаю в любви.

— О, Боже…

Олеся, преисполненная сочувствия ко мне, плюхается на кровать рядом со мной и берет меня за руку. Ее глаза гипнотизируют меня. Я вижу, как сочувствие сменяется злостью.

— Так нельзя, — говорит она холодно, — так нельзя поступать с людьми. Это было жестоко. Мне жаль, что тебе пришлось пройти через это.

Я вдруг чувствую, как у меня в носу что-то щекочет, а к горлу подступает ком. Только не это. Не собираюсь ли я разрыдаться прямо перед Плаксой?! Прекрасно. Очень даже собираюсь!

Она внимательно следит за каплей мерзкой соленой жидкости, стекающей по моей щеке, но в ее взгляде вместо осуждения или испуга застыло немое восхищение. Она дотрагивается до моего лица бережно, как будто я хрустальная статуэтка, и пальцами стирает слезу. В этот момент она такая удивительная и непостижимая, что мне безумно хочется просто, чтобы этот момент не заканчивался.

Она ничего не говорит. Просто продолжает держать меня за руку и смотреть на меня. У меня возникает ощущение, будто бы вся моя боль исчезает во тьме ее бездонных глаз. Никогда не чувствовал ничего подобного. Я растворяюсь, меня больше нет. Я наблюдаю будто бы со стороны за тем, что происходит. Она тянется ко мне, и я понимаю, что через секунду она меня поцелует. Ее губы осторожно прикасаются к моим, и по всему моему телу пробегают мурашки. А затем на меня что-то находит. Я отпрыгиваю в сторону, падаю на пол и больно ударяюсь затылком об угол ее гардероба. Она смотрит на меня круглыми непонимающими глазами.

— Извини, — бормочу я, пытаясь подняться. — Прости меня. Мне нужно… Нужно мне.

Я выскакиваю из ее квартиры, схватив на лету свою одежду и обувь, и глубоко дышу. Не так. Все должно быть не так! Это должно было произойти не из-за Дианы. Не из жалости. И не из-за пари. Это должно было случиться по совсем другой причине…

Меня колотит всю дорогу до дома. Я чувствую себя ничтожеством. И совсем не потому, что я раскрыл Олесе свою слабую сопливую сторону. А потому, что ко мне вдруг пришло осознание: я так ненавидел Диану, так сильно мечтал измениться, что мои мечты воплотились. Я изменился. Я, черт возьми, стал Дианой! Я использую людей, я диктую людям, как жить. Даже Тимофея пытался перевоспитать, чтобы мне не было одиноко. Что бы я ни делал, моя слабость, моя ненависть к самому себе никуда не испарится. Скольких бы людей я не впечатлил своим образом жизни и своей властью, я останусь прежним, и мне придется жить с самим собой.

Вообще-то я не совсем понимаю, что делаю. Ноги, можно сказать, сами привели меня сюда, руки нажали кнопку звонка, а сердце ритмично стучит в груди. Думаю, если посмотреть со стороны, я выгляжу, как человек, принявший какое-то важное решение и задумавший воплотить его в жизнь сию же секунду. Но на самом деле это поступок импульсивный, непонятный, непродуманный до конца. Бывает так, что ты знаешь, что творишь какую-то бессмыслицу, но продолжаешь ее творить. Сейчас со мной именно это и происходит.

Кажется, никто и не думает открывать мне дверь, жду уже целую вечность. Но я и не подумаю никуда уходить. Знаю, что рано или поздно эта дверь откроется, и я получу, что хочу. И я права. Дверь открывается через минуту. К этому времени я уже нажала на звонок четыре раза.

У мужчины потрепанный вид: синеватые мешки под глазами, всклокоченные волосы, глаза – две узкие щели. При виде меня он натягивает на лицо вежливую улыбку и открывает глаза шире. Я вижу яркие красные прожилки на его глазных яблоках, почему-то они привлекают внимание.