— Как успехи? — мама засовывает в стиралку вещи и, к счастью, пока меня не видит. — Как Оксанина мама?

Понимаю, что можно даже не пытаться прятаться и сбегать в свою комнату. Тут уже без вариантов. Я так устала, что не хочу больше ничего скрывать. Я захожу в ванную и устало прислоняюсь к стене. Пусть все увидит сама.

Мама поворачивает ко мне голову, ее глаза медленно округляются, а брови ползут наверх.

— Как тебе? — спрашиваю я, делая поворот на 360 градусов.

Она скользит по мне растерянным взглядом и останавливается на моем лице.

— Это… Что это, дочь?

— Это платье. Красивое, правда? — я так понимаю, комплиментов не будет.

Мама встревоженно смотрит на меня, как будто не может поверить своим глазам. Снова возникает это чувство: она разочарована во мне, я не оправдала ее ожиданий, нужно срочно извиниться и покаяться. Я выбрасываю это из своей головы.

— Оксана дала тебе его поносить? — с надеждой спрашивает мама. — Ты не похожа на себя!

— Можно и так сказать. Она одолжила мне его для вечеринки. Мы ходили на день рождения одной знакомой.

Мама вздыхает и отставляет тазик с бельем в сторону.

— Почему ты мне соврала?

— Ты бы не поняла, — я снимаю туфлю, стоя на одной ноге и стараясь держать равновесие.

— Разве я когда-нибудь запрещала тебе отдыхать с друзьями?

Мне хочется рассмеяться ей в лицо. Громко, оглушающе. Но еще я хочу, чтобы она поняла меня, а не сдала в психушку, так что лучше просто попытаться донести свою мысль.

— Нет, не запрещала. Но тут есть один нюанс. У меня нет друзей, мама. Я благодарю небеса за то, что в моей жизни появилась Оксана. И она – мой первый и единственный друг.

— Не говори глупости, — хмурит брови мама, — а девочка из соседнего подъезда? А паренек из кружка по рисованию, как его… Миша, кажется?

— Мне было пять, мама! А сейчас я выросла! Если Оксана решит уйти, у меня никого не останется. А знаешь, почему? Потому что никто не хочет дружить с изгоем!

— Не называй себя так! Никакой ты не…

— О, мама, я изгой. Изгой, изгой, изгой! И, знаешь, почему так вышло? Даже не догадываешься?

Меня здорово несет, и я уже не могу остановиться. Сонливость как рукой сняло. Только сейчас я ясно вижу полную картину своей жизни. И вот он, источник моих неудач, сидит передо мной и нервно кусает губы. И мне бы по идее должно быть жаль мою мать в данный момент, но мне не жаль. Не жаль, и все!

— Всю жизнь я терплю издевательства одноклассников! — я, как вулкан, извергаю из себя горькие и жгучие слова. — «Потерпи, Лесечка!»; «Не придавай значения, Лесечка!»; «Не обращай внимания, Лесечка!». Да сколько можно?! Меня всю жизнь и за человека-то не считали, но сегодня все изменилось! О! С сегодняшнего дня все будет по-другому!

Извержение закончено. Остались только хлопья пепла, плавно оседающие на землю.

— Тебе нужно проспаться, — холодно говорит мама, подтягивая к себе тазик с бельем, больше она на меня не смотрит. — А завтра мы поговорим.

Я важно разворачиваюсь и, пошатываясь, отправляюсь в свою комнату. Зверек в клетке изучает меня глазами-бусинками. С чувством удовлетворения я опускаюсь на кровать. Впервые я высказала маме все, что думаю. И в эту секунду я полна гордости за себя. Но только в эту секунду.

На следующий день я просыпаюсь от кошмарного сна. И только через несколько мучительно долгих мгновений я осознаю, что это был не сон. Я и правда вчера нагрубила маме. Да еще и обвиняла ее во всех смертных грехах. Мне стыдно. Жутко стыдно даже показать нос из комнаты. Но у моей мыши закончилась вода в поилке. И надо бы оформить ей завтрак. Ответственность за эту зверушку теперь лежит на мне.

В тайне надеюсь, что мама вышла в магазин или куда-то еще, но она сидит на кухне и, видимо, ждет меня. Кивает головой на стул и не сводит с меня пристального взгляда.

— Не думала, что мне придется читать тебе лекцию о вреде алкоголя, — задумчиво говорит она вместо приветствия.

— Прости меня, — пищу я в ответ и пытаюсь дотронуться до ее руки, но она отдергивает руку в сторону.

— Наверное, я, действительно, где-то недоглядела, — продолжает говорить она, — не так тебя воспитывала, давала не те советы.

— Нет! Ты все делала правильно, это я виновата. Это я соврала тебе и пошла на эту вечеринку! Напялила это несуразное платье и каблуки. Строила из себя кого-то, кем я не являюсь. Мне очень жаль, мама, прости меня.

В ее глазах я читаю одобрение, и чтобы завершить то, что я начала, я говорю:

— Где мои юбки в пол? Я соскучилась по своим юбкам!

На мамином лице расцветает улыбка. Я добилась того, что хотела. Она больше не злится. Да, мне жаль, что я обидела маму. Но все остальное… это просто слова, которые она хотела от меня услышать. Я больше не верю в эти страшные юбки и в то, что учеба – самое главное в жизни. Я не думаю, что, наряжаясь в дорогие и красивые вещи, я перестаю быть собой и кому-то подражаю. Я – не моя мать.

— Ты совсем забросила уроки, — наставительно говорит мама, — ты ведь понимаешь, что учеба для тебя сейчас – самое важное?

— Да, мама, — напустив на себя виноватый вид, откликаюсь я. — Я понимаю.

Затем раздается звонок в дверь. На моем пороге стоит Федя Воронин и выглядит так, будто это я его пригласила. Вместо объяснений он проходит в мою комнату и выпаливает:

— Матвей Калиновский поспорил со мной, что сможет тебя соблазнить. Только поэтому он крутится вокруг тебя.

Гм. Интересненько.

Какую игру он ведет? Что забыл в доме Олеси? Хотя тут несложно и догадаться. Обиженный мальчик пришел, чтобы напакостить в ответ. Причем пришел не ко мне, это так на него похоже, со мной разбираться у него кишка тонка, нет, он пришел к ней, к девчонке. Вот слабак!

Даже не знаю, что и делать: догонять его не вижу смысла, все равно разговоры с ним никуда не приведут, и еще не уверен, что смогу сдержаться и не расквасить его прыщавое лицо; а идти к Олесе домой уже как-то не хочется… Да что там, мне просто страшно. Не знаю, что он ей наговорил про меня. Возможно, игра закончена, и она на меня даже не взглянет. От этой мысли у меня холодеет спина, и сердце замирает в груди. Плевать. Надо с ней поговорить, и точка.

В тот момент, когда я собираюсь с духом и уверенно сворачиваю к ее подъезду, железная дверь с писком открывается. Я тут же решаю, что это знак, и ускоряюсь, чтобы успеть прошмыгнуть в щель: код домофона я до сих пор не знаю, хотя пора бы уже. Делаю маневр, чтобы обогнуть человека, выходящего из подъезда, но вдруг узнаю его кроссовки. Вернее, ее.

Поднимаю глаза. Она удивленно таращится на меня, держа мне этом в каждой руке по увесистому пакету с мусором.

— Эм. Привет. А я – к тебе.

— Класс, ­— язвительно говорит она, отводя взгляд. — Я вроде бы тебя не приглашала.

— Разве девушка обязана приглашать своего парня? Я думал, это работает как-то по-другому, — улыбаюсь я, но она не поддерживает моего напускного веселья.

Все еще не смотрит на меня, и все ее тело какое-то напряженное, не так, как всегда. Я пялюсь на нее во все глаза, но так и не могу понять, рассказал ли ей Федор о пари или нет. Это сводит меня с ума! Так и тянет прям в лоб спросить, что он здесь делал.

Похоже, она не может придумать, что отвечать, и начинает двигаться в сторону мусорных баков. Я выхватываю у нее один пакет – тот, что побольше, – и иду в ногу с ней.

— Я вообще-то пришел, чтобы извиниться, — я хочу сказать это серьезно и с достоинством, но выходит какое-то трусливое бормотание. — Прости, что наорал. Просто эта тема задевает меня. Если хочешь, я расскажу тебе всё.

А вот последнюю фразу я не планировал, само как-то вырвалось. Зачем я это сказал? Не хочу даже вспоминать о Диане, и уж тем более не хочу рассказывать о ней Олесе! Но начало уже положено, так что выхода нет.